СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Родня Всё просто: мать вас не любила
Всё просто: мать вас не любила
16.04.2021 16:46
Семья с вывернутыми наизнанку ценностями

всё простоЗдравствуйте, любимая газета! Хочу начать своё письмо с благодарности психологу Татьяне Белюченко, её комментарии помогают далеко не только тем, кому адресованы. Татьяна, обращаюсь к вам с просьбой помочь мне в тяжёлом испытании, длящемся 46 лет. Это возраст моей единственной сестры Юли.

Когда сестра родилась, мне было 13 лет. Первоначальная радость сменилась безразличием: родители и бабушка почти не привлекали меня к воспитанию малышки, не доверяли – я росла трудным ребёнком. По характеру Юля оказалась моей противоположностью: послушная тихоня, впоследствии отличница.

Отец был человеком интеллигентным, сдержанным, а вот мама открыто оскорбляла домочадцев. Отношения с ней ещё до рождения Юли у меня складывались непростые – нервные, со взаимными обидами. Мне и до рождения сестры не хватало маминого душевного тепла, с пяти лет она объявляла мне бойкоты. Чаще всего со мной сидела бабушка.

Я страдала, невольно провоцировала маму, она быстро от меня уставала. Благополучную Юлю любили больше. С маминой подачи сестра узнавала обо мне всё самое плохое. Я ревновала подросшую Юлю к родителям, завидовала ей как сопернице. Мы почти не общались. Когда в 21 год я вышла замуж и уехала из дома, ей исполнилось лишь восемь лет.

Позже я считала несправедливым, что у неё есть любовь родителей, университетское образование, «Опель», шикарная квартира, муж-бизнесмен, а у меня в 35 лет – родительское осуждение, диплом училища, «хрущёвка», старые «Жигули» и никчёмный муж, притом что я вкалываю на двух работах. Это уже потом, придя к Богу, я поняла, что всё вокруг разрушала своей завистью.

Юля узнала от мамы об этих моих чувствах – и закрылась от меня. Я бросилась бороться за любовь сестры, обрушила на неё шквал писем, переполненных эмоциями, обидами, критикой. Всё это была лишь ширма для внутреннего одиночества. Но Юля этого не увидела и обижала меня своей отчуждённостью, резкими суждениями, отказом в помощи.

Однажды, когда папы уже не было в живых, мама на три месяца объявила мне бойкот. Я мучилась и попросила 19-летнюю сестру помирить нас. Увы, она не согласилась.

А потом Юлин муж влез в долги и разорился. Мама предложила мне взять большой кредит для сестры. Я отказалась – не поняла, как она может требовать от меня такой жертвы, зная о наших размолвках с Юлей, мне-то никто не помогал! Мой муж – неработающий инвалид.

Мама обиделась, продала свою хорошую квартиру, прежде завещанную мне, переехала в дешёвое жильё, а вырученные деньги отдала Юле. Со мной всякое общение прекратила, не здоровалась на улице, бросала трубку, не открывала дверь. Я просто умирала без неё, ночами кричала в подушку, ходила по церквям, пила антидепрессанты.

Через год мы всё-таки начали общаться, но было очень сложно, словно ходили по оголённому электрическому проводу. Сначала мама даже не назвала мне свой новый адрес, она по-прежнему считала себя правой и, если я заговаривала о своей душевной боли, срывалась на меня. Рекомендовала моим детям не приезжать на её дачу, потому что Юля с мужем это не приветствуют: лишние люди – лишний шум. Мои дети были обижены на тётю и бабушку.

Вскоре мама тяжело заболела. Бог дал ей ещё три года жизни, чтобы раскаяться, попросить прощения, но… Умирая, она смотрела на моего сына, поправлявшего её постель, и назвала его именем зятя. Наверное, и во мне она в тот миг видела Юлю.

Мамы нет уже девять лет. Через пять лет после её смерти я позвонила сестре, её ледяной и испуганный тон сменился на тёплый, когда я попросила у неё прощения за всё. Она тоже попросила простить её, сказала, что хотела позвонить, но стеснялась. Призналась, что все эти годы молилась о нашем примирении и часто видит меня во сне.

Но вскоре мы обе поняли, что надежда на духовную близость не оправдалась. Последующие четыре года я периодически ей звонила, предлагала встретиться. Юля поверхностно поддерживала беседу, рассказывала о детях, о себе, но моими делами не интересовалась. На вопрос о её нежелании встретиться призналась, что ни с кем вне семьи не общается.

Но истинная причина в другом. Меня поразило, что Юля равнодушно отнеслась к моему предложению передать ей письма и дневники родителей, которые я храню. Это же так важно, ведь она литератор, ей ли такое не ценить! Не проявила сестра интереса и к моей повести о нашем роде с описанием детства и молодости родителей.

Недавно я позвонила ей. В ответ на мой откровенный рассказ о том, как тяжело мне было чувствовать себя нелюбимым ребёнком в семье и сталкиваться с её высокомерием, Юля бросилась в атаку. В точности как когда-то мама, перечисляя мои плохие поступки и доказывая, будто я всё придумала, напомнила, что я не знала, как ей доставалось от мамы и как мама переживала за меня.

Дорогая Татьяна, что с нами происходит? Зачем всю жизнь стучусь в закрытую дверь? Мы прекрасно живём друг без друга, но почему же я не могу разорвать эту связь с сестрой, как это сделала она в отношении меня? Понимаю, нужно взять себя в руки и оставить Юлю в покое. Или я жду от сестры того, что хотела получить от родителей, считая её их продолжением, или вытягиваю из Юли то, что они недодали мне якобы из-за неё?

Наверное, всё закономерно, и я просто плачу по счетам, но что-то грызёт меня изнутри. Как с этим жить?

Из письма Светланы,
Московская область
Имена изменены. Адрес в редакции

Комментарий детского психолога

Уважаемая Светлана, я прочитала печальную историю нескладных отношений с родными длиною в шестьдесят лет. Мой опыт подсказывает: стиль вашего письма отражает влияние «терапии творческим самовыражением», советующей выражать свои переживания в безопасной для окружающих творческой форме. Вы даже написали или переписали историю своего рода в попытке понять произошедшее с вами.

Однако ни эта терапия, ни религия, ни прощание с матерью на смертном одре, ни беседы с сестрой не принесли покоя. Прежде всего потому, что всё это нацелено на изменение данности. А она не подлежит изменению. Формальные обряды не могут разрешить трагическую ситуацию материнской жестокости в отношении маленькой девочки.

Всю вашу жизнь мать и сестра не принимали вас такой, какая вы есть. Это и шестьдесят лет спустя делает вас несчастной, и вы до сих пор не теряете надежды изменить сложившееся положение вещей, хотите заставить принять вас если не мать, так хотя бы сестру, и таким образом наконец стать счастливой.

Очевидно, что ваши страдания связаны не с рождением сестры, а с вашим собственным рождением. Вас отдали на воспитание бабушке и постоянно критиковали. Вы решили, что вы плохая, а сестра, которую фонтанирующая негативными эмоциями мать и безразличный к происходящему «спокойный» отец воспитывали сами, – хорошая.

А произошло следующее: вам выпало родиться в семье с вывернутыми наизнанку ценностями. Называя вещи своими именами, мать не любила вас. Практика длительных бойкотов ребёнка в качестве наказания – убийственна для его души. Фактически мать, таким способом отвергающая дитя, говорит ему: мне не нравится, как ты себя ведёшь, если не доставляешь мне удовольствия своим подчинением, то месяц-другой поживу как будто тебя нет, буду делать вид, что не вижу и не слышу тебя.

На символическом уровне перестать с кем-либо разговаривать равносильно пожеланию ему смерти. Мы знаем, как тяжело переносят школьники бойкот со стороны одноклассников. Каково же ребёнку пережить бойкот от собственной матери!

Казалось бы, что за безделица, если человек с нами не разговаривает! Почему же мы так болезненно на это реагируем? Потому что слово конструирует образ внешнего мира в мире внутреннем. «В начале было Слово, и Слово было у Бога».

Человек рождается в мир, представляющийся ему слитным единством. Сперва детали отсутствуют. Говорящая с ребёнком мать, как Бог, знакомит младенца с этими деталями и конструирует из них понятный окружающий мир. С помощью слов матери дитя становится человеческим существом. Мать называет вещи своими именами. Именование даёт человеку власть над вещами. Ребёнок говорит «мама», и мама приходит к нему, говорит «чашка», и чашка оказывается в руках. Это настоящее чудо!

Так чудо воспринимается и взрослым человеком: я говорю о чём-либо, прошу, думаю, мыслю – и оно случается. Мы реагируем на это неизменным детским восторгом. Нас слышат, нам отвечают, ровно так же, как это делала мать в нашем младенчестве.

Без речи матери, обращённой к ребёнку, его мир погружается в хаос беспорядочно сваленных в кучу вещей. Основная эмоция при таком восприятии мира – ужас, страх предельной интенсивности. Наиважнейшая роль матери – устранять тревогу своего ребёнка, возникающую в столкновении с миром. Если же она оставляет ребёнка одного или дополнительно заражает его своей личной тревогой, то у него автоматически включаются защитные психические механизмы, нацеленные на блокирование ужаса.

Ребёнок приучается носить маску. Внутри таится человек, живущий в состоянии ужаса, а маска тем временем учится в школе, растёт, вступает в брак, рожает детей. Но, когда условия позволяют, даже у взрослого человека начинает себя проявлять плачущий ребёнок, ищущий материнской любви.

Почему вокруг так много людей, ведущих саморазрушительный образ жизни? Потому что их травма требует добиться материнской любви, вместо которой они в детстве получали материнское равнодушие. Именно любовь матери становится единственной целью. Иллюстрацию мы можем прочесть в автобиографической истории Ромена Гари «Обещание на рассвете».

Да, с рождением сестры ваше положение ухудшилось, но не она тому виной, вы обе оказались в равно тяжёлом положении. Когда родители не способны любить, они на то место, где должна быть любовь, подсовывают вещи. «Хорошая квартира» была вам обещана, в реальности же она оставила «плохую». Мать вам задолжала. Но нет смысла взыскивать родительский долг с сестры.

Потом вы пытались искать любовь в Церкви. «Придя к Богу, я поняла, что разрушала всё вокруг своей завистью». Светлана, чувства не способны ничего разрушить, разрушают наши действия. А зависть – очень распространённое чувство, источник всех благ цивилизации и основа экономики. Когда мы видим, что у соседа есть нечто ценное, то хотим такое же. Но в церкви вам сказали, что вы испытываете отрицательные чувства в силу своей «греховности», и предложили вас от неё спасти. То есть ровно то же, что и ваша мать: тебе так плохо, потому что ты плохая, слушайся нас, и станешь хорошей. В детстве, когда вы полностью подчинялись маме, она подкрепляла нужное ей поведение своей милостью – разговаривала с вами.

Почему же вы, Светлана, навязчиво стучитесь в закрытую дверь? Вас манит ложная надежда, что за ней окажется любовь. Увы, там ничего нет. Разумеется, мать не хотела вашей реальной смерти и, когда вы демонстрировали признаки душевного разрушения, реагировала необычным поведением. Так и сестра общается с вами, когда вы неожиданно для неё проявляете инициативу. Но они и сами, скорее всего, тоже были ранены по тем или иным причинам. А внимание не равно любви.

Есть надежда, от которой лучше отказаться. Если мать и сестра не могли принять вас, то обретение душевного покоя состоит в признании этого факта как неизменного. Если взглянуть на любовь как на способ существования мира, то окажется, что её не нужно искать. Кто бы и как ни сотворил этот мир – он, несомненно, живой, он находится в непрерывном творческом развитии: кто-то рождается, что-то постоянно изменяется, оставаясь по сути неизменным, всё удивительно слаженно и пронизано гармонией.

Если человек перестаёт пыжиться управлять тем, что и так, «само по себе», хорошо управляется – своей собственной жизнью или народами, – то у него появляется возможность ощутить гармонию, общий строй всего сущего. Это и можно назвать любовью. Поиски отвергают факт наличия. Любовь не надо искать, она уже есть у каждого.

Татьяна БЕЛЮЧЕНКО
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru

Опубликовано в №14, апрель 2021 года