– Я родился в Брянске, в семье школьных педагогов. Вся их жизнь была связана с преподаванием рисования. В советский период вера редко афишировалась, но бабушка в деревне посещала храм и водила туда нас с братом. Она-то и познакомила меня с Богом. До сих пор закрываю глаза и вижу ту сельскую церковь с её завораживающей атмосферой, священника в необычных одеждах, старинные иконы… Всё это производило неописуемое впечатление. Как-то раз батюшка разрешил подняться на колокольню, и я взглянул на всё сверху. Эта картинка показалась фантастической.

Однажды бабушка сказала: «Верующие носят крестик», – и подарила мне распятие. С каким благоговением я его надел! Однажды с друзьями играл в футбол и товарищу проговорился: «А у меня крестик». Поделился сокровенным, а он поднял меня на смех. Мальчишки стали издеваться, и это меня сильно смутило. Я снял бабушкин подарок и далеко запрятал. Так что тогда я не смог пройти испытание.
Тяга к рисованию проявилась у меня ещё в школе. Первую любовь к живописи привил старший брат. Он с таким упоением писал картины, что я невольно стал ему подражать. Потом брат резко остыл, а я продолжил дело, поступил в художественное училище, затем в институт.

На четвёртом курсе у меня появился интерес к Библии. Очень захотелось почитать Священное Писание, но в 1988 году Книга ещё находилась под запретом. Однажды знакомая дала Евангелие, правда, лишь на три дня. Это оказалось крупным событием в моей жизни. Я не успел прочесть весь текст, но чётко понял, что там есть ответы на все мои вопросы. А ещё почувствовал неизъяснимую глубину Книги.

В следующий раз Священное Писание попало в руки, когда я служил в армии. В те времена в России появилось много сектантов. Мой брат из любопытства даже позвал меня на собрание к мормонам. Мы пошли, на улице уже стояла почти ночь. Встреча происходила в Доме культуры. В фойе, несмотря на поздний час, женщина мыла полы. Когда мы с ней поравнялись, вдруг говорит: «Ребята, сюда не ходите. Идите в православный храм, там истина». И дальше продолжила размахивать тряпкой. Что её заставило в ночи прийти сюда? Мы явно не первые, кому она скорректировала путь. Эдакий ангел-хранитель.

Но на собрании мы всё-таки побывали. Помню, веру там сравнивали с арбузом, а прихожан – с семечками. Затем над теми, кого тронула проповедь, совершили обряд посвящения. Мы, к счастью, не вошли в это число. Потом был приятный момент – каждому дали по Евангелию. Вот тогда мне второй раз попала в руки Священная Книга. И я стал её подробно изучать.

В Суриковский институт поступил в 1992 году со второй попытки. Тогда началось совсем другое время. Храмы открывались, прекратились гонения на верующих. В нашей группе учился один очень верующий человек, с которым мы подружились. Андрей много ездил по монастырям и стал брать меня с собой. Я проникался не только внешним антуражем веры, как в детстве, но и внутренним содержанием. Пробовал молиться. Это сильно изменило мою жизнь, сместило приоритеты. Окрылись глаза на многие вещи. Я наконец очертил для себя границы между понятиями «хорошо» и «плохо».

А потом встретил свою судьбу – Наталью. Мы всегда шли параллельными дорогами. Я подал документы в Академию художеств в Питере, и в тот же год Наталья приехала из Ярославля поступать туда же. Как оказалось, мы пили кофе в одном кафе, ещё не зная друг друга. Оба не прошли вступительные экзамены, а спустя несколько лет встретились в Суриковском институте, в мастерской Евгения Николаевича Максимова, и попали на кафедру монументального искусства. Нас многое объединяло – и творчество, и православие. Хотелось, чтобы вера и дело жизни соединились, чтобы не было такого разделения: «Я, конечно, рисую для светской публики, но всё-таки иногда хожу в церковь».

Так всё и случилось.

На четвёртом курсе нам с Наташей предложили участвовать в росписи Казанского храма в Оптиной пустыни. Нужно было в краткие сроки закончить купол – ожидался приезд святейшего патриарха Алексия II. Время шло, а работа двигалась медленно. Мы делали бесконечные эскизы, пробы, варианты. Времени завершить работу практически не оставалось. Появилась паника – а вдруг не хватит опыта, не успеем? Да и руководитель, Евгений Николаевич, не всегда был рядом.

Потом возникли технологические проблемы, ведь фресковая живопись – это очень сложно. Рисовать приходится по сырой штукатурке, а известь, например, может быстро законсервироваться и перестать «пить» краску. Закрепление, бывает, останавливается, или проступают белые пятна. В общем, много подводных камней. Но с Божьей помощью мы справились. И вот тогда решили с Наташей посвятить этому жизнь.

Вскоре мы поженились. Венчал нас отец Владимир Воробьёв. Со временем у нас с супругой сложился творческий тандем. Наталья очень тонко чувствует цвет, поэтому отвечает за эскизы, а я делаю рисунки. Недавно подсчитали, что за время совместной жизни расписали уже восемь куполов разной величины.

Каждая работа для нас – определённый этап. Помню, как пригласили на работу по воссозданию северного купола храма Христа Спасителя. Задача архисложная. Нам дали две-три старые чёрно-белые фотографии – вот по ним и следовало всё восстановить. Но снимки не передавали объём, и было не ясно, как перенести рисунок с плоской картинки на криволинейную поверхность. Требовались знания геометрии, чтобы научиться мыслить в трёхмерном пространстве. Компьютеры тогда ещё не использовались, всё делалось вручную. Я едва не впал в отчаяние.

И вдруг увидел сон. Передо мною медленно и ясно проступила модель купола. Проснувшись, сразу приступил к работе, и мне стало понятно, что и как делать. С Божьей помощью всё получилось.

Всегда приятно заходить в расписанные тобою храмы спустя некоторое время. Однако самые сильные чувства я испытываю в Никольском храме в Хотькове – это наша полностью самостоятельная работа. Когда приступал, боялся, что ничего не получится. Прошёл через преодоление себя, своих сомнений и страхов. За время создания мы прожили целую жизнь! Когда Микеланджело работал, то неделями не снимал сапоги и спал прямо в них. Не скажу, что мы дошли до такого состояния, но всё-таки вложили в работу много сил и испытали сильный подъём.

Такая работа изнуряет, накапливается физическая усталость. Вообще-то с выгоранием трудно бороться, и тогда мы стали давать себе поблажку – делали больше перерывов. Однако в срок уложились и работу выполнили качественно. Так что Никольский собор на сегодня моя самая важная работа.

Когда приступаешь к делу, важно всегда помнить о людях, для которых ты это создаёшь, представлять себе прихожан храма. Это помогает даже в самых сложных ситуациях. Например, в храме Христа Спасителя параллельно с нашей росписью шла стройка. Подрядчики постоянно ругались, и это абсолютно сбивало духовный настрой. А вот когда писали в Никольском, там всё время шла служба. И нас не покидало ощущение, что братья и сёстры помогают нам молитвой.

Вообще, любая работа требует полного погружения. И лучше всего живопись получается, если читаешь про себя какую-нибудь короткую молитву. Она помогает сосредоточиться на деле. Обычно я повторяю Иисусову молитву. Во время росписи мы никогда не слушаем музыку и стараемся не разговаривать. Это сильно отвлекает. Нужна тишина.

Писать в технике истинной фрески вообще очень сложно. Часто происходят аварийные ситуации. У древних иконописцев таких проблем не возникало, поскольку они передавали технологию из века в век, от учителя к ученику. Но, к сожалению, это редко фиксировалось в записях. И до нас дошли слишком разноречивые сведения. Очень сложно их совместить.

В какой-то момент для ускорения, упрощения и удешевления процесса мы перешли на современные силикатные краски. Это касается росписи крупных объектов. Но всё, что связано с живописью и иконописью, конечно же, делается по старинным технологиям, с применением натуральных материалов, особых лаков. Причём состав масла и олифы разрабатываю сам – это моё хобби со времён училища.

Художественные материалы, которые предлагают магазины, порой оставляют желать лучшего, а ведь от них многое зависит, в частности сохранность иконы. Мы используем натуральный лак, основа которого – льняное масло и смола. Всё это довольно сложно в приготовлении. Например, янтарный или сандараковый лак. Сплавить масло с такими смолами крайне трудно, материалы сопротивляются этому процессу, нужны особые условия, чтобы всё получилось правильно. Но если тщательно подготовиться, то результат превосходный. Такое покрытие будет защищать икону даже от ультрафиолета, в отличие, например, от синтетических лаков. Природные вещества проверены временем и более надёжны.

Для написания ликов святых важна глубина твоего переживания. Если глубины нет, образ получится пустым и безжизненным. Поэтому следует почитать житие святого и представить, каким он был. Святитель Лука Крымский, например, обладал несгибаемой волей, умел преодолевать любые трудности. Всё это, конечно, отражается во внешности. И вот когда удаётся почувствовать внутреннюю жизнь святого, многие вещи получаются будто сами собой. А сложности возникают лишь на последнем, самом ответственном этапе – когда ищешь нужное, часто едва уловимое выражение святого лика. Или правильный жест. Ведь и глаза, и руки должны быть максимально выразительными. Иногда приходится сильно постараться, даже помучиться, прежде чем получишь правильные ответы.

Вообще-то я также занимаюсь светской живописью и считаю, что одно другому не противоречит. Недаром в музеях иконы занимают места рядом с картинами. Например, в Третьяковской галерее зал с ликами святых соседствует с Нестеровым и передвижниками. Все под одной крышей. И то, и другое – искусство. Просто в иконе соединяются красота и духовные истины, которые накладывают свой отпечаток на произведение в целом. Например, в живописи неприемлема ситуация, когда неправильно нарисована рука или глаз изображён анатомически неверно. Но в иконе, если это необходимо для усиления образа, для выразительности композиции, – такое допускается.

Иногда заходят споры о ризах: нужны ли иконам пышные убранства? Оклады, как правило, подчёркивают уважение к святому. Это своего рода благодарность за явленное чудо. Бывают особо дорогие ризы, выполненные специально по заказу августейших особ.

На мой взгляд, образ от этого не выигрывает. Создаётся ощущение, что он запечатан, спрятан, законсервирован. Другое дело, например, Киккская икона Божией Матери на Кипре. Большую часть года она вообще скрыта под завесой – по причине особого благоговения. Считается, что человек по своему недостоинству не может взирать на этот образ постоянно. Эту икону открывают лишь на один день в году. Так что здесь риза оправданна, она создаёт атмосферу тайны и недосказанности.

Признаюсь, что в работе мне всегда помогает небесный покровитель – святой князь Игорь Черниговский. Я даже чувствую его присутствие.

Однажды от Суриковского института нас направили на практику в Ростов Великий. Обычный день, а в церковные календари мы тогда заглядывали редко. Пошли на службу в Спасо-Яковлевский монастырь. И вот стою и думаю: сегодня нужно обязательно причаститься. Вообще-то к такому событию я обычно готовлюсь заранее – пощусь, читаю молитвы. А тут чувствую, что надо – и всё тут.

Исповедал меня настоятель. Я рассказал ему о своём желании, объяснил, что не чувствую себя готовым. Но он меня благословил причаститься. Выхожу из храма такой окрылённый, и тут же ко мне обращаются однокурсники со словами: «Поздравляем тебя с днём ангела! Что же ты нас не предупредил?» Оказалось, в тот день отмечался праздник моего небесного покровителя – князя Игоря. Так что святые ближе, чем нам кажется. И всегда напомнят, если позабудешь о важном.

Огромную роль в моей жизни сыграла паломническая поездка на Афон. Кажется, со Святой Горы никто не возвращается без духовного опыта, и у каждого он свой. Большое впечатление производит атмосфера, в которой насельники живут духовной жизнью. У них ведь ничего личного нет – ни имущества, ни заботы о хлебе насущном, ни земных дел. Нам, живущим в миру, это понять очень трудно. Но для монахов такое естественно. Никакой патетики: всё совершается просто, на одном дыхании, полушёпоте, часто неразборчивом, невнятном чтении старцев, ведь в силу возраста у них затруднена речь. Эта обстановка завораживает. Мы часто приходим в храм за другим – о чём-нибудь попросить, на что-нибудь пожаловаться. А для жителей Афона храмовая жизнь – это просто обычный порядок. И молитва для них естественна – как дыхание. Считаю, что каждому из нас следует к этому стремиться.