Блокадное кольцо замкнулось вокруг Ленинграда 8 сентября 1941 года. 872 дня голода, страха, потерь и безысходности.

В городе оставалось, кроме взрослого населения, 400 тысяч детей, от младенцев до старших школьников. Естественно, их хотели сберечь в первую очередь, стремились укрыть от обстрелов и бомбёжек. Забота о детях и в тех ужасных условиях была характерной чертой ленинградцев, она же давала особую силу взрослым, поднимала их на труд и на бой, потому что спасти детей можно было, только отстояв город.

Фашистская военная машина не щадила никого. Маленькие жители Ленинграда оказались заложниками наравне со взрослыми.

Рауза родилась 11 апреля 1936 года в Ленинграде. Ей было всего пять лет, когда началась война. Но блокада незаживающим шрамом сохранилась в её памяти. В свои 83 она рассказывала о детстве так, будто это было вчера. Вот фрагменты из её воспоминаний.

«Мой отец Салах, 1903 года рождения, служил в Ленинграде. Его родной брат жил там же. А родом они из деревни Курган, это Миякинский район Башкирии.

Поехал отец к себе на родину, чтобы найти жену, женился, вернулся в Ленинград. Там у них родилось девять детей. К началу блокады осталось только трое, я была самой старшей, братишке Марату шёл третий год, а Боре было всего десять месяцев.

И всю блокаду мы там жили. Отец и дядя работали на военном заводе. Однажды они ушли утром, и прямо оттуда их забрали на фронт. Жена папиного брата жила с нами, она была слепая. Мама тогда сидела в декрете, ещё не работала. Женщин, у кого дети постарше, заставляли таскать на носилках покойников. Их было очень много, лежали на улицах. Каждый день столько народа умирало – немцы без конца бомбили и бомбили Ленинград! За городом копали большую яму, там и хоронили погибших.

Первые два года мы жили в частном доме, на кухне. В комнате невозможно было находиться – холодно. В начале блокады немцы сразу разбомбили ТЭС, поэтому ни воды, ни тепла, ни электроэнергии не было. Мама где-то нашла печь-буржуйку. Когда деревянные дома бомбят, остаются дрова. Мама их собирала и приносила, чтобы топить печь. Потом мы перебрались в кирпичный дом недалеко от Финляндского вокзала.

На окне там висело одеяло. Если из окна видно свет, немцы могли прицельно сбросить бомбу. Однажды снаряд залетел в окно, вылетел из кухни через дверь, всё переломал и взорвался в соседнем доме. А наш остался целым. Мы тогда сидели возле буржуйки – мама, я и братишка. Мама легла на нас, и над её головой пролетела смерть. Не могу этого забыть.

Есть было нечего, из иждивенцев только детям выдавали хлеб, неработающим взрослым – нет, даже нашей слепой бабушке. Но обижаться нечего, война.

А нас трое, это 300 граммов хлеба! Мама ходила за ним перебежками, потому что немцы, увидев человека, могли сбросить бомбу. За водой мы с ней отправлялись на реку. Мне казалось, что по воде плывут брёвна, а мама объяснила: это мёртвые люди после бомбёжки.

У нас была большая зелёная кастрюля. Мама вскипятит в ней воду, разделит хлеб на три части, накрошит и бросает туда. Ни запаха, ничего. Сначала давала нам по три кружки: утром, на обед и вечером. Потом – по две, а в конце – только по одной кружке. Младший братишка стал толстым, наверное, опух с голоду, а я всё худела. Худела и худела, еле-еле ходила уже.

А потом, уже ближе к концу блокады, нас эвакуировали. Мама всех троих посадила на санки, положила детскую одежду в мешок. Бабушку усадила на другие салазки и за кусочек хлеба наняла солдата, чтобы помог отвезти её на вокзал.
И вот мы доехали до Финляндского вокзала – бабушки нет. Мама оставила нас одной женщине, чтобы та присмотрела за нами, а сама пошла искать. У встреченной женщины спросила:
– Ты слепую бабушку не видела?
– Да, – говорит, – видела. Она на снегу сидит, плачет.
– А санки были?
– Нет.

Этот солдат высадил бабушку на снег, а наши вещи увёз с собой. Мы остались без ничего. Так и поехали.

А потом нас погрузили на машину, чтобы перевезти через Ладожское озеро. Началась бомбёжка. Следующая за нами машина ушла под воду. Мама нас накрыла одеялами, чтобы не видели, как люди падают.

Нас эвакуировали в Башкирию. Всех погрузили в «телячий» вагон, в котором мы ехали три месяца. Где по полмесяца, где по месяцу стояли. Поезда на это время укрывали ветками, чтобы с самолёта было незаметно. В этом вагоне умер Боря, наверное, от голода, он же маленький был. А мы выжили. Приехали на станцию Аксёново, дальше – в деревню Курган Миякинского района.

Родня помогла нам, не бросила. В Кургане открыли детдом, где директором работал мамин двоюродный брат. Он устроил туда маму портнихой, потому что она хорошо шила. Так и жили.

А потом война кончилась, и всех военных с ленинградской пропиской оставили отстраивать город. Отец два года был там. Мама лежала в больнице, я жила у деда, а Марат – у дяди, в детдоме.

Когда отец вернулся из Ленинграда, мы переехали в Салават. Я, девчонка, устроилась на работу. Родители болели, а я работала на почте сопровождающим, носила посылки, по 10–15 килограммов каждая. Вагон стоит десять минут, а посылок под тысячу штук, и за это время надо их выгрузить. Очень тяжёлая работа.

До семнадцати лет там работала, а потом в Салавате открылась швейная фабрика. Пошла в отдел кадров, там сидит старичок.

– Ты зачем пришла, доченька? – спрашивает. – Больно маленькая, молоденькая.

– На работу, – ответила я и рассказала, кем трудилась до этого. Меня взяли швеёй. Сорок лет я там проработала и оттуда вышла на пенсию».

В 1948 году у Раузы родился брат Закуан. В 1953 году умерла мама – Магура Файзулиновна. Глава семьи женился ещё раз, в одиночку было трудно воспитывать троих детей. Впрочем, по словам Раузы Салаховны, мачеха оказалась очень хорошим человеком.

А сама блокадница Рауза прожила душа в душу с мужем Фаритом Шайхинуровичем. У них родился сын Радик. Их брак омрачила лишь смерть ещё двоих детей, близнецов, вскоре после преждевременных родов. Зато судьба вознаградила супругов заботливыми внуками-близнецами и племянниками.

По настоянию младшего брата Рауза и Фарит переехали в Ишимбай и поселились по соседству с ним. Тогда в Ишимбае было тринадцать блокадников, потом осталась одна Рауза-апа.

«Отец больше ни разу не ездил в Ленинград, – вспоминала она. – И я там не была. После войны маме предлагали вернуться в наш дом, не так давно и мне собирались дать там квартиру, но я отказалась. Мы уже были в возрасте, да и здесь у нас хорошее жильё, и у сына, и у внуков».