Моё детство проходило в середине семидесятых, и я провёл его в небольшом посёлке. Жил у родного дяди Коли и его жены тёти Гали. Главным предприятием здесь был старенький заводик по переработке льна, где мои родственники и трудились. Он – слесарем-ремонтником, она – сортировщицей льноволокна.

Дядя очень любил читать военные мемуары. Раз в две недели он отправлялся в библиотеку и приносил внушительную стопку книг о Великой Отечественной.

Дядя Коля – сам участник войны. Награждён несколькими медалями, в том числе «За отвагу», получил ранение, уволился в запас в звании сержанта. В книгах он любит читать подробности военных операций, поэтому отдавал предпочтение воспоминаниям крупных военачальников, командующих фронтов или армий. Почерпнутыми знаниями дядя спешил поделиться со знакомыми. К нему часто заглядывал молчаливый друг по имени Калевка. В выходной день они с дядей любили посидеть на нашей лавочке под старым тополем.

Долгое время я думал, что Калевка – это фамилия. Но оказалось, дядин друг получил такое прозвище за фразу, которую произносил, когда ему предлагали выпить: «Мне калевку», – что означало «капельку». Его субтильный организм был слаб на спиртное. После первой же рюмки Калевкины глаза соловели, а когда бутылка подходила к концу, он уже крепко спал, свесив голову на грудь.

– А знаешь ли ты, Славка, – говорит дядя Коля другому знакомому, заглянувшему на посиделки, – что в Курской битве участвовало шесть тысяч танков?

Славка, который «два года на бочке сидел», уважительно поглядывает на воздетый дядин палец.

– На какой бочке? И почему два года? – спросил я как-то раз у дяди Коли.

Оказалось, всё просто – у Славки ноги были такой невероятной кривизны, что создавалось впечатление, будто два года сидел на бочке.

– Войска Второго Белорусского фронта под командованием Рокоссовского сковали Третью немецкую танковую армию, не дав ей участвовать в битве за Берлин, – оповещает дядя проходившего мимо и присевшего отдохнуть пожилого Брынзу.

Пенсионер понимающе кивает и идёт дальше по своим делам. Дяде не на кого выплеснуть распиравшие его знания.

Почему это старика называли Брынзой, мне не удалось установить. Дядя Коля, похоже, и сам не знал.

– Брынза… Ну Брынза, и что? – немного пораздумав, ответил он.

Дядя Коля продолжал просвещать домашних, то есть меня и тётю:
– Можете себе представить, если бы Девятая немецкая армия на Зееловских высотах не была окружена и разгромлена, а отступила в Берлин, война продолжалась бы ещё по меньшей мере месяц! – дядя торжественно воздевал палец.
– Нет, этого мы не представляем, – привычно отвечала тётя за нас обоих.

Дядя Коля любил рассказывать анекдоты. И всё бы ничего, если бы он не повторял их много раз с поразительной настойчивостью. Раз сто я слышал анекдоты о том, как Пушкин зашёл в кафе перекусить, и о русском лётчике и его пассажире-немце.

Ещё одной дядиной заезженной пластинкой был рассказ о заводском работяге Пилюнькине, которого, конечно, все называли Пилюлькиным. С ним произошёл забавный случай на демонстрации.

В те годы участие в массовых шествиях носило добровольно-принудительный характер. То есть трудовые коллективы были обязаны в полном составе два раза в год, 1 Мая и 7 Ноября, двигаться в колоннах по центру города и бурно выражать радость по поводу единства партии и народа.

В каждой организации применялись свои методы, чтобы согнать людей на демонстрации. Уклонистов клеймили позором на собраниях, переносили им отпуск на зиму, отказывали в льготных санаторных путёвках.

Руководство льнозавода решало проблему просто, но эффективно, – каждому работнику накануне праздника сулили премию. Получить её можно было, только пройдя в составе коллектива мимо трибуны. Организованно вернувшись на завод, работники сдавали флаги и транспаранты и уже после этого расписывались в бухгалтерской ведомости.

Однажды на демонстрации кто-то по обыкновению подшучивал над многострадальным Пилюлькиным, но на этот раз тот вдруг сильно осерчал. То ли шутка оказалась обидной, то ли наступил предел Пилюлькинскому терпению. Резко обернувшись к обидчику, Пилюлькин замахнулся на него портретом какого-то члена Политбюро и пронзительно крикнул, заглушив бравурный марш из громкоговорителей:
– Как дам сейчас по башке этим чучелом! – и тут же исполнил свою угрозу.

В ту же секунду стоявшие в оцеплении милиционеры и дружинники выдернули Пилюлькина из колонны и быстро увели в неизвестном направлении.

– В общем, – со смехом заканчивал дядя историю, – в тот раз не дали Пилюлькину премию. Намяли в милиции бока да вычли из зарплаты за порчу заводского имущества. А при Сталине расстреляли бы, – помолчав, добавлял он серьёзно.

О тех временах дядя никогда не рассказывал. Наверное, впитанный страх блокировал эти воспоминания.

Неохотно говорил дядя Коля и о войне. На мои расспросы всегда отвечал:
– Да обыкновенно воевал, ничего выдающегося. Как-нибудь потом расскажу.

Лишь однажды, уступив моему любопытству, дядя поделился скупыми подробностями.

– Подняли нас однажды в атаку. Бежим, кричим, стреляем наугад в сторону немецких окопов. А оттуда по нам прицельно бьют. Кругом взрывы, пули свистят, раненые стонут. Вот тогда мне ногу и зацепило осколком. Упал, не добежав десятка метров до вражеских позиций. А в окопах уже рукопашная началась. Мат, крики, стоны. У меня автомат заклинило, лежу, плачу от боли и бессилия. Но фрицев мы тогда всё же выбили.

Дядя Коля часто ремонтировал будильники, его раздражали отстающие или спешащие часы. Вот он сидит за кухонным столом и ковыряет слесарной отвёрткой механизм.

– Стал отставать, – говорит дядя с досадой. – Волосок надо подтянуть.

Некоторые предметы дядя Коля называл на свой лад. «Волоском» – тонкую, скрученную в диск заводную пружину часов, «поливаная» кастрюля или ковшик означали эмалированную посуду, «дать ремонт» – отремонтировать, «ритул» – ритуал, «флаконы» – плафоны светильника. Парикмахер именовался «гармидером», постричься называлось «оболваниться», неподстриженные волосы были «песьями».

Ещё одно дядино выражение – «дать ковзика». Это значило с силой чиркнуть по чьей-нибудь голове ногтем большого пальца.

– На ковзик? – всегда уточнял дядя, когда мы с ним садились играть в шахматы. После трёх-четырёх партий у меня саднила кожа на голове. Дядя Коля играл лучше, и ковзики его были отнюдь не символическими.

Будильники после ремонта всегда выходили из строя и вскоре заменялись новыми. На моей памяти через дядины руки их прошли десятки.

Он любил что-нибудь мастерить. Однажды, разжившись на заводе деталями, взялся сделать тележку для ежегодной перевозки картофеля с нашего огорода. Через месяц тележка была готова. Но катить её даже нам с дядей вдвоём оказалось не под силу. Массивные металлические колёса под тяжестью конструкции увязали в земле.

С помощью тёти Гали и Калевки нам всё же удалось протащить дядино детище несколько метров. Железный монстр оставил на дороге глубокие борозды. О транспортировке в нём картофеля не могло быть и речи. Демонтированный кузов тележки тётя позже приспособила под цветник.

Как-то раз перед Новым годом дядя Коля загорелся идеей сделать праздничную ёлочку вращающейся. Соорудив подставку из толстых железных прутьев и приварив к ней подшипник подходящего диаметра, дядя вставил в него ствол ёлки и включил прилаженный моторчик с ремённой передачей.

Мотор оглушающе взвыл. Ёлочка на подпрыгивающей подставке вращалась с такой скоростью, что от неё стали отрываться иголки. Перепуганный дядя быстро обесточил механизм, а выглянувшая на шум из кухни тётя, перекрестившись, сказала:
– Слава богу, не успели игрушки повесить.

Как инвалиду войны государство бесплатно выделило дяде Коле «Запорожец». Пройдя обучение в автошколе для ветеранов, он постепенно совершенствовал навыки вождения – ездил в магазин и на рынок за продуктами, вывозил тётю в лес за ягодами.

Зная своеобразные дядины технические способности, я беспокоился, когда он садился за руль автомобиля. И, как оказалось, не зря.

Однажды тётя Галя попросила дядю Колю отвезти меня в школу. В то утро стоял тридцатиградусный мороз. Городские пассажирские автобусы в такую стужу традиционно «замерзали» и переставали выходить на линию.

В «Запорожце» было не теплее чем на улице.

– Обогреватель не работает, – сказал дядя, заводя двигатель. – Стал барахлить, и я хотел дать ему ремонт. А он почему-то совсем сдох.

Эту поездку я запомнил на всю жизнь. Через несколько минут езды стёкла автомобиля покрылись коркой льда. Дядя вышел из машины, расчистил палочкой полоску на лобовом стекле, и мы поехали дальше. Он рулил, прильнув лицом к «амбразуре». Мне ничего не было видно, я только слышал звучавшие со всех сторон гневные сигналы других водителей. Очевидно, дядя ехал, не соблюдая никаких правил движения, не обращая внимания на светофоры и дорожные знаки.

Тогда чудом обошлось без ДТП и жертв. Может, подействовали мои впервые в жизни искренне и горячо произнесённые молитвенные слова: «Господи, спаси и сохрани!»

В аварию дядя Коля попал несколькими месяцами позже, в начале лета. На повороте просёлочной дороги дядина раненая нога опустилась не на тормоз, а по ошибке на газ. «Запорожец» вылетел в кювет и несколько раз перевернулся.
К счастью, дядя не получил серьёзных повреждений. Чего нельзя было сказать о машине – к нашему с тётей облегчению, она не подлежала восстановлению.

Умер дядя Коля в преклонном возрасте, пережив тётю Галю на несколько лет. Но слова из его лексикона продолжают жить в моей семье.

– Сколько калевок выпил? – строго спрашивает жена, когда я возвращаюсь домой после дружеской вечеринки.
– Сними с люстры флаконы, помыть надо, – просит она во время генеральной уборки. – И сходи к гармидеру, а то уже песья на уши лезут.
– Ну что, на ковзик? – предлагаю я внучке-школьнице партию в шахматы.