– Говорят, вы впервые вышли на сцену в студенческой самодеятельности. Учась на биофаке алма-атинского пединститута, дебютировали в пьесе Михаила Светлова «20 лет спустя». Причём текст выучили за один день. В результате стали звездой студенческой самодеятельности и заболели сценой. А через год поступили в Ленинградский театральный институт. Складывается впечатление, что здесь вмешалась сама судьба. А вы верите в предначертание? И ещё говорят, что у вас есть дар предвидеть будущее.
– Это правда. Я с юности не просто предчувствовал, а буквально знал многое о своей будущей судьбе. Например, в первые же секунды, как только попал в Москву, а тогда шёл 1958 год и мне было девятнадцать лет, – я понял, что это мой город. Вышел из поезда, сел в метро, доехал до центра и, не спрашивая дороги, отправился в кафе «Националь». И десять лет там, можно сказать, просидел. Знал, что это моё место, что именно здесь будут происходить важные встречи, судьбоносные знакомства.

– Кстати, у вас ведь грядёт юбилей – шестьдесят лет творческой деятельности.
– Да, второго июля 1961 года я впервые оказался на съёмочной площадке фильма «Увольнение на берег», в котором сыграл главную роль. И потом не проходило года, чтобы не снимался.

– В «Увольнении на берег» у Высоцкого тоже была роль?
– Да. С Володей у нас вышла довольно длинная общая история. Раньше перед назначением на роль проводилось много кинопроб, а уж если пробуешься на главную роль, то на пробах должен сыграть её практически всю, в том числе с другими актёрами. И две пробы на «Мосфильме» у меня были с Володей. На последнем показе нам сообщили, что мы утверждены. А я в тот же день уезжал в Ленинград. Режиссёр этой картины Феликс Миронер и Володя Высоцкий пошли меня провожать. Мы за четыре рубля купили бутылку «Бакарди», любимый ром Хемингуэя, и распили её на вокзале. Режиссёр в результате отключился, мы посадили его в такси и отправили домой. После чего я сказал Володе: «Пойдём, мне надо продать билет». А у меня была своя система, по которой я всегда ездил бесплатно, деньги экономил. Ведь поездки оплачивала киностудия, и билет тогда стоил 13 рублей 50 копеек. При этом я постоянно ездил на пробы – мотался туда-сюда. И если сдавать билеты, экономия выходила приличная. Володя заинтересовался: «Как же ты поедешь, если продашь билет?» – «А вот так. Я езжу без билета». – «Слушай, у меня тоже есть билет в Ленинград на послезавтра. Давай его тоже продадим. Возьмёшь меня с собой?» – «Конечно». В общем, продали оба билета. По моей системе прошли в общий вагон. Приехали в Ленинград и пять дней там гудели! После чего оставшиеся деньги решили потратить в Таллине. Мне нужно было купить брюки, а ему – пиджак. Проехали туда тоже по моей системе, без билета, купили всё что нужно. Можно было ещё на какое-то время задержаться в Таллине, мой друг предоставил нам комнату, но Володя приболел и решил возвращаться. В таком состоянии я не мог отпустить его одного, поехали вместе. И вот тут-то нас накрыли эстонские контролёры! Первый раз моя система подвела! (Смеётся.) Нас даже хотели снять с поезда. Еле уговорил контролёров этого не делать. В итоге нам выписали довольно крупный штраф.

– Владимир Семёнович уже был знаменит?
– Нет, тогда он ещё не спел ни одной песни. Первую как раз написал на нашей картине «Увольнение на берег». Во всяком случае, есть у меня такое предположение. Съёмки проходили в Севастополе, и жили мы в гостинице «Севастополь». Первый этаж занимала съёмочная группа «Человека-амфибии», второй – наша, а на третий этаж приехала группа, снимавшая фильм «Никогда», в которой оператором был Петя Тодоровский. А он тогда шикарно пел Окуджаву, да и сам сочинял… И Володя, послушав Петю, так завёлся, что написал песню «Кто раньше с нею был…», которая стала гимном нашего фильма. Мне кажется, она была у него первой или одной из первых.

– А потом вас судьба с Высоцким сводила?
– Потом мы с Володей ещё раз снимались в 1963 году. Его тогда уволили из Театра имени Пушкина, а у меня закончилась прописка в Ленинграде. В Москве же прописки у меня никогда не было, и я должен был уехать из столицы в течение сорока восьми часов. Нравы в ту пору были жестокие. И тут, на моё счастье, предлагают главную роль в картине, которую снимает киностудия «Казахфильм». Я должен был играть бригадира строителей. И в «мою» бригаду утвердили Высоцкого. Приехали мы в Алма-Ату, а это мой родной город. Там мама, сестра. Я, естественно, живу дома, Володя – в гостинице. А он уже вовсю пел. В городе познакомился с местной интеллигенцией, они устраивали ему квартирные концерты, записывали песни на магнитофон. Нам повезло, что режиссёрами фильма оказались два абсолютно бездарных человека, которые за два месяца смогли организовать лишь три съёмочных дня. Поэтому я с удовольствием гостил дома, а остальные, в том числе Высоцкий, – гуляли. В итоге картину закрыли. Зато я ох как погулял потом, вернувшись из Алма-Аты!

– Был повод?
– Я вернулся в Москву. Лето, город пустой. А у меня был друг грузин, с которым мы в 1961 году снимали комнату в доме напротив станции метро «ВДНХ». В деревенском доме с удобствами во дворе. Тогда в том районе находились одни деревни, причём наша оказалась буквально в пятистах метрах от выхода из метро. Хозяйка держала свиней, кур… Мы у неё прожили где-то полгода. И вот, вернувшись из Алма-Аты, я поехал к этому другу в Грузию. Там была пьянка чудовищная. Нас собралось человек десять. Мы пили, пели, произносили тосты… Когда друг знакомил меня с компанией, то говорил: этот – князь, а этот – царской крови. Я смеялся: «У вас, грузин, все царской крови!» Но оказалось, что все они на самом деле аристократы. На проспекте Руставели, главной улице Тбилиси, каждый из них имел двух-трёхэтажный особняк. И эти князья ещё спорили, у кого я буду ночевать! Самое фантастическое – за всё время я не увидел ни одной женщины. Лишь иногда раздавался стук в дверь, в проёме показывалась женская рука – и на столе появлялись новое блюдо или очередные бутылки. В результате я остался ночевать у молодого архитектора Важи Орбеладзе. К его дому два раза в неделю подъезжала арба с бараниной, вином, фруктами… Это были дары из той деревни, которая когда-то принадлежала его роду. То есть традиция соблюдалась даже в советское время, причём соблюдали её сами крестьяне… Так вот, меня положили спать в каком-то шикарном зале, и ночью я проснулся от дикой жажды. Думаю: идиот, ну почему не спросил, где у них кухня или туалет, чтобы попить воды хотя бы из-под крана? Поворачиваю голову – стоит запотевшая бутылка боржоми. Это было что-то! Я выпил почти всю, но несколько глотков оставил, зная, что проснусь через два часа и снова захочу пить. Проснулся, потянулся к недопитой бутылке, а рядом стоит новая! Тоже запотевшая. Это было такое счастье! То есть грузинские женщины знали, когда загулявшему мужчине понадобится холодный боржоми, и приносили бутылку! (Смеётся.) Когда я ночевал в этом гостеприимном доме, уже не помню, какую по счёту ночь, проснулся в страшном беспокойстве – понял, что надо бежать. Не откладывая. Оставил записку, взял такси и уехал в аэропорт. И оказалось – очень вовремя, потому что в Москве меня уже искали.

– Чтобы пригласить на съёмки?
– Да. На следующий день после приезда в Москву отправился в родной «Националь». Сижу. В зал входит человек. «Прыгунов здесь?» – «Здесь». Это был ассистент режиссёра с «Мосфильма». Говорит: «Господи, мы тебя три дня ищем! Нужно показаться Джузеппе Де Сантису». Оказалось, приехали итальянцы, искали актёра на роль в двухсерийном советско-итальянском фильме «Они шли на Восток». Тогда мы с этим ассистентом просто пересекли Манежную площадь и направились в гостиницу «Москва». Де Сантис посмотрел на меня, пощупал и заключил: «Всё, завтра едем на съёмки».

– Вы ведь много снимались в зарубежных фильмах, в том числе в ГДР. Не встречались ли там с кумиром моей юности Гойко Митичем?
– Конечно, встречались. Есть несколько иностранных артистов, которые стали знаменитыми в ГДР: на первом месте – югослав Гойко Митич, на втором – американец Дин Рид. Кстати, с Гойко мы встретились в прошлом году на одном из фестивалей. Встретились как старые друзья, даже выпили вместе по рюмочке и сфотографировались… Я в ГДР тоже был на очень хорошем счету, снялся там в пяти картинах. Между прочим, советское государство зарабатывало колоссальные деньги на мне и других артистах, снимавшихся за границей! Например, мы с Толей Кузнецовым, замечательным актёром и прекрасным человеком, играли в гэдээровской картине две главные роли. В первый съёмочный день приезжает на площадку бухгалтер и на глазах у всех раздаёт членам группы деньги. У них так было принято. Мы с Толей расписываемся за девятьсот марок каждый, а на руки получаем по шестьдесят. Тогда вся группа объявила нам бойкот. Несколько дней с нами никто не разговаривал, нас считали штрейкбрехерами, готовыми работать за ничтожные деньги. Сами они получали в десять раз меньше, чем актёры в Западной Германии, и считали такое положение несправедливым, а тут ещё мы, готовые работать за копейки! Всё успокоилось, только когда мы объяснили, что шестьдесят марок – это в три раза больше того, что мы получаем за съёмочный день в Советском Союзе. Они не могли поверить!.. А я был счастлив получить шестьдесят марок. Правда, потом нам добавили ещё тридцать. Знаете, я мог бы гораздо больше сниматься за границей, если бы не попал в чёрный список после того, как кагэбэшникам не удалось меня завербовать. Я с 1977 года был невыездным. Не пускали не только на съёмки в Данию, Италию и США, где меня ждали, но даже в Северную Корею, Вьетнам и Афганистан. Первый раз я выехал на Запад только в 1989 году.

– Однако вы о-ого-го как снимались на Родине! В трёх-четырёх картинах в год, а то и больше.
– А вы знаете, какую страшную цензуру проходили все советские фильмы? Сколько было загублено прекрасных картин! И лишь случайно некоторые из них смогли прорваться к зрителю. Например, положили на полку «Балладу о солдате», но потом понадобилось послать что-нибудь на зарубежный фестиваль. И «Баллада» получила главный приз! С несколькими нашими фильмами произошла примерно такая история. А вообще бездарная советская цензура искажала картины примерно на треть.

Кстати, две сцены в картине «Опасные друзья» помог спасти сын тогдашнего министра внутренних дел Игорь Щёлоков. Он и сам занимал высокий пост в ЦК ВЛКСМ. В те годы мы с ним приятельствовали, у нас была одна компания. И я рассказал Игорю, что из фильма, в котором сейчас снимаюсь (действие происходило на зоне), убирают хорошие, правдивые сцены. Игорь сказал: «Чёрт побери! Отец ведь тоже смотрел отснятый материал и говорил режиссёру: не надо делать из зоны санаторий!» В общем, Игорь позвонил кому надо, и эти сцены остались. А ещё несколько сцен помогли спасти мои дружеские отношения с тогдашним директором «Мосфильма» Николаем Трофимовичем Сизовым.

– А криминал-то в чём был?
– Представьте: в кадре общага где-то в Воркуте. На заднем плане – старая обшарпанная кровать. «Да как же так! Начальству точно не понравится! Всё должно сиять!» Я полчаса уговаривал Сизова оставить эпизод – мол, это правда жизни. А второй эпизод происходил в лагере строгого режима. Сизов считал: надо всё смягчить, очень уж жестоко! Тоже пришлось убеждать… Маразм! А вот ещё случай. В 1962 году я присутствовал на собрании, где тридцать уважаемых режиссёров обсуждали фильм «Утренние поезда», второй в моей биографии. «Да, хорошая картина, вот только в сцене с мотоциклом…» – «Что?» – «Ну, запашок есть». А сцена такая: стоят герой с героиней возле мотоцикла. Он: «Скучно». Она: «Тебе со мной скучно?» – «Да нет, это я так – абстрактно». Ну и было заявлено: «Ребята, разве можно? Никита Сергеевич только что разогнал выставку абстракционистов!» Слово «абстрактно» – это и есть «запашок». На озвучении его заменили на «во-о-о-обще». Губы шлёпали одно, а звучало другое, и актёр нарочно растягивал слово.

– Я вообще не могу добром вспоминать те годы. Сколько времени советские люди тратили в очередях! Господи, когда я первый раз приехал в ГДР, то был совершенно ошеломлён их магазинами. Они спрашивали: «Неужели у вас такого нет?» – «Нет». – «Да не может быть!» А уж когда попал в Венгрию, у меня от тамошнего уровня жизни вообще голову снесло. Я в 1988 году купил полдома в деревне Плешкино Чеховского района. Чтобы сделать небольшой ремонт, понадобились доски, так вот, я смог их купить только по колоссальному блату! Ради этого приятели связали меня с одним из начальников «Метростроя», по тем временам это была должность, равносильная любому министру. В результате я приобрёл три кубометра необработанной доски и был самым счастливым человеком! А рядом с моей деревней, в посёлке городского типа, в те годы работало лишь два полупустых магазина – продовольственный и промтоварный. Сейчас там пять гигантских супермаркетов и четыре отличных строительных магазина! По сравнению с тем, что было в СССР, – небо и земля.

– Почему же вы не уехали за рубеж, когда границы открылись? Вы много снимались на Западе, прекрасно владеете несколькими европейскими языками. Почему?
– Я, конечно, мечтал рвануть из СССР, в этом смысле кагэбисты были правы, когда не выпускали из страны. Но я не к лучшей жизни стремился, я просто не хотел жить в государстве, в котором гражданам запрещалось читать Цветаеву, Набокова, многих великих философов. Но когда в 1989 году впервые оказался на Западе, понял, что теперь границ нет, я могу читать что хочу и встречаться с кем хочу, а значит, нет смысла уезжать. У нас огромная страна, я её всю объездил, в ней живут прекрасные люди, и я не хочу Россию терять. Сейчас уезжать не собираюсь. В Москве у меня мастерская, в которой я пишу свои картины, в деревне Плешкино – дом, где люблю бывать. Сейчас я готовлю к изданию свою четвёртую поэтическую книгу. И продолжаю сниматься в кино. Вот только что в новом сериале для Первого канала сыграл англичанина, сотрудника спецслужб. Роль небольшая, но очень интересная. Так что скучать не приходится.