Человеческая тень, повозившись у контейнера, бесшумно исчезает за углом.

Я долго копила стеклотару. И вот приманка готова, должно сработать.

…Будничное утро, огромный двор словно вымирает. Дворничихи убрались начерно на своих участках и разошлись по подсобкам пить чай. В такое время на бутылочный промысел выходят, когда либо совсем уж невмоготу, либо по инерции, из унылого чувства долга – ведь выходят же в стране на работу ежедневно сотни тысяч людей, получающих не зарплату, а слёзы.

– Послушайте, эй! – несмело окликаю я сутулого узкоплечего человека, который подошёл к контейнеру.

Он скользит профессиональным взглядом: пусто! – и собирается отойти. На человеке узенькая, почти детская курточка, вязаная шапка «петушок», синие спортивные брюки, тщательно заправленные в резиновые сапоги с отвёрнутыми голенищами. В руке тонкая деревянная палка, белая, свежесрезанная. Я свешиваюсь с перил своей лоджии на первом этаже и призывно потряхиваю пакетами с посудой.

– Спускаться к мусорке неохота, что ли? – не привыкший к таким подаркам судьбы, он недоверчиво подходит, не сразу разворачивает грязный матерчатый рюкзак громадных размеров. – Давай переложу. Осторожно.
– Берите вместе с пакетами. Тут пять бутылок из-под вина, тоже производства нашей ликёрки – ничего? – вроде даже оправдываюсь.
– Ничего, – разрешает он. И нравоучительно замечает: – А «эй», между прочим, зовут лошадей.

Он сразу становится увереннее, как только последняя бутылка перекочевывает в его рюкзак, и не собирается задерживаться. Мой план на грани провала.
– Вы не могли бы уделить мне минутку? Я сотрудничаю в газете, пишу… Это будет статья о вас!
– Про бомжей, что ли? Так я не бомж, однозначно. Не, некогда.

Мой сырой материал, моё несостоявшееся интервью, мой эксклюзив уходит… Вот сейчас свернёт за угол. Но неожиданно меняет гнев на милость.

– Здесь и будем говорить, через лоджию? Ты только это… Бутылки, как накопятся, мне отдавай. Ладно? Муж-то выпивает?

Я торопливо одеваюсь, выхожу, и мы направляемся к спортивному бревну на цепях, это в центре двора.
– Слушай, это… Сотенку. Я сразу верну. Бутылки сдам и верну. (Итак, моё интервью оценено в три десятка пустых бутылок и сто рублей. Недорого!) Я ведь вас знаю, вы недавно здесь живёте, в Сашкиной-то квартире. Ох, и здорово вы его надули!
– Мы?!
– Вы ведь на Пятом Участке жили? Считай, деревню на город поменяли, однозначно. Доплату хоть хорошую дали?.. Ого! Всё одно: денег ему шиш досталось – всё брательник отобрал. И всё равно он там не живёт, у отца с матерью кантуется.
– Почему не живёт?
– Да ведь у него все друзья тут, а пёхом с Пятого Участка не попрёшь. Если вдвоём с подругой на автобусе туда и обратно, на круг – пятьдесят шесть рэ: полпузыря, однозначно. Вот и считай. Жалко его… Он, Сашок, душа-человек.

Что бывший хозяин квартиры – душевный и очень общительный человек, мы убеждались первые полгода после новоселья. С улицы в четыре утра – гнусавым голосом Бронислава Брондукова из фильма «Афоня», отдающимся эхом в спящих многоэтажах:
– Сашо-ок, выходи! Выходи, Сашок. Ты нам сотняшку за…! Куда, на …, они тебя запрятали?!

Дверной звонок надрывался.
– Позовите, пожалуйста, Сашу.
– А Сашок где?

Кто только не возникал на пороге. Юные, хотя уже припухшие, но всё равно прелестные, слегка пошатывавшиеся на каблуках создания. Мужчины, которые для равновесия держались за стену и из приличия дышали в сторону. Женщины, которые сиплыми голосами и багровыми, грубо вырубленными лицами походили на мужчин.

Несколько раз появлялись пронзительные брюнеты с орлиными носами, в коже, норковых шапках на зябнущих южных головах, хотя было ещё совсем тепло, начало октября, на пальцах – тускло поблёскивающие золотые печатки. Этим-то чего надо было?

Дядя Петя (он так представился, на вид ему пятьдесят с хвостиком) галантно усаживает меня на грязное, в ошмётках засохшей глины, бревно и только после этого садится сам. Испрашивает разрешения закурить.

Вот у кого нужно поучиться этикету хозяевам высоких кабинетов, одетым в хорошие костюмы, пахнущим дорогим табаком и хорошей туалетной водой. Открывая дубовые двери, они стремятся влететь в кабинет непременно первыми, бухаются в кресло, щёлкают золотыми зажигалками и пускают струёй дым тебе в лицо. А в ответ на замечание изумлённо, оскорблённо даже, поднимают брови.

Но эта зарисовка посвящается не невеждам-чиновникам из администрации, а тебе, дядя Петя. Рассказывай же, вряд ли ты ещё когда-нибудь найдёшь слушателя более благодарного, чем я.

…График дяди Петиной работы, само собой, ненормированный. Выходи хоть в четыре утра, хоть в одиннадцать вечера, хоть глухой ночью с фонариком во лбу: хозяин-барин. А можно вообще завораживающе бесконечно описывать замкнутую траекторию, лентой Мёбиуса охватывающую микрорайон, пока рюкзак приятно не отяжелит спину. Самые урожайные дни – пятница с субботой, это когда не начались огородные дела. Потом люди пьют на огородах, с комфортом: банька, бочка с дождевой водой для окунания, зелёная закусочка с грядки. Эхма!

С одной стороны, рассуждает дядя Петя, народ вроде стал беднее. Куски хлеба реже валяющимися увидишь, и сырыми яйцами с балконов пацаны в прохожих меньше пуляют. Яйцо нынче стоит три целковых, это против прежних советских семи копеек.

А с другой стороны – нет, богаче люди зажили. Чего только в контейнерах не увидишь! У башмаков носы облупились, «молния» разошлась – выбрасывают. У банок с домашними соленьями крышечки чуть вздулись – выбрасывают. Какие мы нежные!

Вот недавно кто-то целых два мешка картошки выбросил – проросла и чуть зеленью покрылась. Дядя Петя не поленился, этот мешок к себе затащил, картошку перебрал (на полчаса работы). Питается жареной картошечкой до сих пор.

Вы не подумайте, дядя Петя не помойщик, не доходяга – однозначно. Работа у него чистая, почти аптекарская. Дома этикетки ножиком отскоблит, вымоет посудку под краном до прозрачности, любо-дорого в руки взять.

Бутылок стали больше выбрасывать. Спасибо работникам ларьков и магазинов, которые их обратно не принимают. Опять же, пункты приёма стеклотары почти все позакрывались.

Дядя Петя как-то был свидетелем безобразной сценки. Мужик нёс авоську с посудой. В один ларёк торкнулся, в другой, третий – везде от ворот поворот. Так он, представляешь, гад такой, размахнулся и кэ-эк брякнет об угол бетонной стены! Вытряхнул осколки и как ни в чём не бывало ушёл. Зачем же так делать? Можно было по-человечески аккуратненько выложить: тебе не нужно, людям сгодится.

Дядя Петя, заново вспомнив пережитое, покраснел, разнервничался, закурил.

А вообще он, дядя Петя, не сомневается в наличии в городе, да и в стране бутылочной мафии и бутылочных королей. На перепродаже – на разнице в залоговой цене и той, по которой обратно принимают, – мильярды можно делать, однозначно. Из воздуха, из ничего. Говорят, из средней полосы «КамАЗами» бутылки вывозят на юг страны. Ещё говорят, там одна бутылка идёт за пятёрик, однозначно.

Разборок между дядей Петей и конкурентами не бывает, живут мирно. Зарабатывают по принципу: кто рано встаёт, тому Бог даёт. Да и где они, те конкуренты? Почти все переключились на цветной лом. Так что (с заметной гордостью отметил) он, дядя Петя, – считай, последний представитель низшего звена бутылочного бизнеса. Можно сказать, последний из могикан.

В центр, в Западный посёлок или Никольское дядя Петя не ходит: далеко, территория неизученная. А на окраине сплошь частники: прижимистые, хапуги. В их сараях бутылку хоть сто лет держи – не сгниёт. И держат. Додумались, вандалы, из бутылок теплицы выкладывать, бани. Дорожки в саду, вкапывая бутылки (целёхонькие!) донышками кверху. Делать им больше нечего, умельцы, ручки очумелые, так их разэдак.

Вот бабки – те да, мешают. Сидит божий одуванчик на скамеечке у подъезда. Для конспирации на солнышке греется, а у самой ушки на макушке. Заприметит добычу в виде порожней бутылки, цоп – и в квартиру тащит. Накопит, потом шастает по городу, ищет, где дороже принимают.

– Вот ты старую одежду к контейнерам для бомжей выносишь? Не выноси. Старые хомячихи из окошка увидят, цоп – и к себе тащат. Шифоньеры помоечным барахлом под завязку набиты – всё равно тащат. Это у них с войны уважение к тряпкам. К одной дочка приехала, давно не была. Квартиру открыла – не вру, туча моли с ног сбила. «Мама, – плачет, – зачем вам это гнильё?»

В то, что бабулькам на пенсии тоже нелегко, дядя Петя категорически не верит. Считает, что и семечками они торгуют исключительно потому, что уже во вкус вошли, приятное с полезным совмещают. Чем по квартирам плесневеть, они на свежем воздухе: гал-гал-гал. А семечки-то они на машинном масле, что ли, жарят, веселится дядя Петя! А стакашки-то у них – смех: как говорится, ткни пальцем – сухо останется. Донышко то-олстое! Однозначно!

Чувствуя, что пенсионерки – ещё одно больное воспоминание дяди Пети, меняю тему разговора. О наконец-то наступившем лете. Дядя Петя оживляется: он любит лето – тепло, славно. Отведёт душу, порыбачит (кивает на вросшую в землю детскую деревянную лодочку: что червей под ней можно будет накопать!). Рыба – нет, не на продажу. Речную рыбу плохо берут – мелка. А крупная – это только у браконьеров, которые сети раскидывают. Шкурники. Дядя Петя помирать будет, на такую подлость, как браконьерство, не пойдёт, однозначно.

Грибы тоже неохотно покупают. Боятся, что вдоль дорог собирал: ядовитые, мол, свинец содержат. Чудаки! Как будто то, что они на своих огородах растят, чище!

Вот что хорошо берут – это веники. Берёзовые, можжевеловые, пихтовые. Дядя Петя их навострился сушить так, что листья сохраняют упругость, яркий зелёный цвет и аромат. В распаренном виде они не осыпаются, а будто горячими влажными пальчиками прохаживаются по млеющим, вздрагивающим в предвкушении яростного, исступленного хлёста плечам и спинам… Эхма!

Знатоки нарасхват берут веники у дяди Пети. У него и свой клиент есть. А нахохленные бабки, стоящие у бани со своими жестяными, звенящими на ветру метёлками, – у них только последний дурак возьмёт, однозначно.
Рыбку дядя Петя вялит на балконе, грибы сушит в духовке. Под пузырёк аптечного боярышника – самое то. Боярышник – это от сердца, вроде лекарства, ты не подумай. В общем, питается как все нормальные люди. А то выдумали: собак едим! Кабы ели, их бы столько по улицам не бегало – с телят, сало под брюхом трясётся, на людей бросаются.

Но основное, самое необременительное и верное занятие всё-таки – бутылки. Вроде хобби, а копеечка в карман капает. «Могикане» работают в гордом одиночестве, хотя в последнее время жутковато одному по позднему – вернее, раннему времени. Подростки со своих гулянок возвращаются – этим волченятам лучше не попадаться.

Ну и что, что взрослый мужик? А их восьмеро! Ну и что, что грабить нечего? «Нынче не из-за денег убивают, а из удовольствия, ты разве не знала?»