Семья Пересмешниковых осуществила свою давнюю мечту. Пересмешниковы по уши, даже по темечко влезли в ипотеку и наконец-таки приобрели трёхкомнатную квартиру. Маленькую, но всё-таки неумолимо трёхкомнатную.

Мечта, конечно же, была не во влезании в ипотеку. Ипотека похожа на мечту примерно так же, как Голлум на Анастасию Вертинскую. А срок выплаты кредита Пересмешниковыми примерно такой же, какой любят давать агентам Кремля в США, – пожизненный.

Но этот факт не смущает в высшей степени оптимистичных Пересмешниковых. Мечта – это три комнаты. То есть все члены семьи – папа, мама и дочка с сыном – теперь имеют каждый свою комнату. Дети, правда, одну на двоих, но это временная мелочь.

У папы Арсения, конечно же, самая большая комната. У мамы Глафиры поменьше. У дочери Пелагеи девяти лет и сына Георгия, Жоры, восьми лет – самая маленькая. И главное, у каждого есть свой телевизор. Не жизнь, а коммунизм.
Компьютера, правда, всего два, но это детали. Когда-нибудь будет три. Когда-нибудь потом, после выплаты ипотеки.

Уже очень давно, когда Пелагея и Жора были совсем маленькими, они очень любили абсолютно идиотский, на мой взгляд, мультик про свинку Пеппу. Впрочем, они любят его и сейчас.

Там, в этой бесконечной ленте про слабоумных американских свиней, как вы, вероятно, помните, был папа Свин, мама Свинка и дети – свинка Пеппа и свинёнок Джордж. Чувствуете совпадение? Пеппа – Пелагея и Джордж – Жора.

Пелагея сразу же согласилась на кличку Пеппа, Жора – на Джорджа. А вот мама и папа никак не могли примириться с «папой Свином» и «мамой Свинкой».

Перебрали всё: «папа Хряк», «мама Чушка», «папаша Подсвинок», «мамочка Кабаниха»… Наконец сошлись на «папа Вепрь» и «мама Хавроньюшка».

Потому что «Вепрь» – это звучит очень грозно и мужественно, а «Хавронья» – это всё-таки очень ласково, почти Февронья, что в переводе значит Лучезарная, Радостная, Светлая.

И вот теперь в квартире Пересмешниковых всё время слышится:
– Джордж, ты домашку сделал?
– Мама Хавроньюшка, а можно нам с Джорджем сегодня на завтрак жареной колбасы?
– Эй, Пеппа, так нечестно, это моя фанта!

А главное, что у всех теперь есть свой телевизор и каждый смотрит своё.

Папа Арсений смотрит бои без правил, дети – мультики про Пеппу, но, слава богу, не только про неё. А вот мама Глафира смотрит сериалы.

Как-то так случилось, что, приходя в гости к Пересмешниковым, я чаще всего общаюсь с Глафирой. Не подумайте чего нехорошего, так нередко бывает. Когда твой друг (Арсений) – друг тебе уже лет сорок, с детства, то никакой ревности как-то и нет. А общение с его женой – замечательный этикет. Ты за ней ухаживаешь (как бы), а он за твоей женой (тоже как бы), и это прекрасно.

И вот я прихожу к Пересмешниковым и смотрю с Глафирой её сериалы.
Сейчас пошло новое поветрие, сериалы корейские. В советское время у нас были добрые индийские фильмы. Там какой-нибудь могучий Мохнапутра любил без ума свою красавицу Кривомудру и часами пел ей песни о главном. А красавица Кривомудра, в свою очередь, что-то отчаянно пищала в ответ своему могучему Мохнапутре, ворожа пальчиками.

А потом пошли мексиканские и всяческие там бразильские сериалы, где в 948-й серии вдруг неожиданно для всех оказывалось, что роковой усатый, как загоревший морж, Хуан Антонио – незаконнорождённый сын бородатого, как плотоядный козёл, Луиса Альберто, а прекрасная Хуанита Альварес, старшая сестра Хуана Антонио, – мать Луиса Альберто от тестя Хуана Антонио Мигеля Рикардо, который, оказывается, всю жизнь любил Изабеллу, бабушку Хуаниты.

И вся эта многосерийная кукарача длилась годами. И миллионы постсоветских женщин смотрели и смотрели про бабушку Хуаниты. Потом много ещё чего было – американского, французского, японского. И вот сейчас – корейский период.
Конечно, содержание этих корейских шедевров я не помню. Но диалоги там носят примерно следующий характер.

– Тебе нравится, как я в этот раз приготовила твою любимую лапшу чань чжамён, Суп Ем Сам?
– Да, конечно, Чуй Мой Чай, мне очень понравился чань чжамён.
– А ты меня любишь за это, Суп Ем Сам?
– Да, конечно, я безумно люблю тебя, Чуй Мой Чай.
– Не правда ли, у нас когда-нибудь потом будет прекрасный ребёнок, Суп Ем Сам?
– О да, будет, конечно же, будет, моя любимая Чуй Мой Чай (лирическая музыка).
– А как мы назовём его, Ем Сам?
– Думаю… О, я не знаю. Наверное… Я не решаюсь (лирическая музыка). Думаю… мы назовём его Чук Нам Гек, Мой Чай.
– О, какое хорошее имя, Ем Сам! Попробуй ещё мой чань чжамён. (Суп Ем Сам громко пробует чань чжамён.)
– О да, он прекрасен, твой чань чжамён.
– Я счастлива, Ем Сам. А знаешь, с кем я готовила его?
– С кем же, любимая Мой Чай?
– С моим братом.
– У тебя есть брат?
– У меня он есть.
– Настоящий брат?
– Да, настоящий.
– Кто он?
– Я же сказала, брат.
– У него есть имя?
– Его зовут Вот Вам Пук.
– Какое хорошее имя (лирическая музыка). А ты знаешь, Мой Чай…
– Что я должна знать, Ем Сам? (Пауза, лирическая музыка.)
– У меня тоже есть брат.
– О боже, кто он?
– Он брат мой. Чего непонятного. У каждого мужчины должен быть брат.
– У него есть имя?
– Есть, Мой Чай. Вот Как Пах.
– Это очень красивое имя, Ем Сам.
– А у меня…
– Что у тебя? (Лирическая музыка.)
– У меня есть ещё много братьев, Ем Сам. Они занимаются тхэквондо. И у них тоже есть имена.
– Как странно. И как же зовут их, Мой Чай?
– Их зовут Прыг Скок Бряк и Тыр Пыр Брык. Тебе нравятся эти имена, Ем Сам?
– Да, очень красивые имена. А мою сестру… Мою сестру… (Вдохновенное чавканье чань чжамёном.)
– У тебя есть сестра? И её тоже как-то зовут?
– Да, Мой Чай. Её зовут Пух Ы Прах.
– Прекрасное имя, Ем Сам. А ещё… А ещё… У нас будет дочь. И мы тоже дадим ей самое красивое имя в мире. Я знаю, как мы назовём её, Мой Чай. Мы назовём её Пап Мам Дай.
– О как я счастлива, Ем Сам!
– Отчего ты плачешь, Мой Чай?
– Наверное, чань чжамён очень острый.

(Лирическая музыка, смех.)

Эти корейские диалоги продолжаются бесконечно.

Заканчиваю. Однажды я пришёл в гости к Пересмешниковым. Из каждой двери неслось что-то своё: о Фёдоре Емельяненко, о маме Свинке, о каком-то корейском полицейском Тык Пык Ноле.

И вдруг я услышал звонок мобильника моей жены. Она почему-то забыла его в моей сумке. Это был её фирменный звонок, «Белые розы».

«Лас Квай Май», – подумал я. И ещё подумал, что у нас была прекрасная жизнь и мы ничего ровным счётом не потеряли за эти полвека индийско-мексиканско-бразильско-американско-французско-корейской кукарачи.

И мы сели с Глафиркой смотреть про какого-то ничего не говорящего моему сердцу Гу Чан Сона, который, как выяснилось, наш вылитый сладенький Юра Шатунов.

Всё будет хорошо в нашем непростом мире.