Больного дикого зверя никто не потревожит. Лежи себе с температурой, никому не нужный. Да он и не знает, что болен. Для чего ему лишние знания, тут уж как природа распорядится, или помрёшь, или побежишь на охоту. Не надо дикому зверю гадать, пасьянс раскладывать. Иван Петрович вообще камнем мечтал быть, огромным-огромным валуном, расположенным среди сосен. Он такие в Карелии видел, когда на конференцию ездил. С одним камнем даже заговорил. Поздоровался, представился, спросил о происхождении, откуда взялся, из какой цивилизации.

Валун ему ничего не ответил, но промолчал торжественно, даже птички петь перестали, а Ивана Петровича в жар бросило. Вспомнил он свой доклад на конференции, дежурные вопросы, которые ему задавали, ответы на них, которые никто не слушал. Вспомнил, как перед отъездом накричал на Алёнку за то, что она бумажную ромашку к новым обоям приклеила. А ведь с ромашкой-то и правда лучше, веселей – подумал Иван Петрович. Веру Семёновну вспомнил, тёщу, а её вообще давно не стало. Пусть бы пила чай из блюдца, жалко, что ли, а ведь он запретил, а она, бедная, пряталась от него с этим несчастным блюдцем до самой смерти.

Наташу в бигуди вспомнил. Встаёт в пять утра, лишь бы он её не застал в обывательском обличье. Так ведь и сказал: ещё раз увижу тебя в обывательском обличье – разведусь. А ещё почему-то Пашку вспомнил, в детстве над ним все издевались. Как-то раз заманил он Пашку на окрашенную скамейку. Пашка уселся, не заметил, что окрашено, он вообще ничего не замечал вокруг, так и пошёл полосатый на математическую олимпиаду.

Ивану Петровичу вдруг так захотелось Пашку обнять, и Веру Семёновну, и Наташу в бигуди, и Алёнку с ромашкой, что он взял и обнял тот валун, и будто в пропасть провалился. Когда встал, на часы посмотрел, минут сорок прошло. Попрощался он с камнем, как с живым человеком, и пошёл в гостиницу. Потом ещё долго под впечатлением находился. Лечь бы так рядом с камнем, думал он, или вообще в камень превратиться, чтобы больше ничто не тревожило, ни хорошее, ни плохое.

Вот и сейчас, во время болезни, вспоминал он о камне, и боль ненадолго утихала. Далеко мне до камня, думал он, и представлял себя лежащим у камня диким зверем, не отягощённым медицинскими прогнозами, собственными предчувствиями и будущим вообще. Одиноким и свободным от пристального внимания окружающих.

Вот Наташа ни кофе, ни чая не даёт, чагу заваривает – жалуется Иван Петрович. От этой чаги вообще жить не хочется, тошнит, как от бигуди. Сама тоже на чагу перешла, для профилактики, говорит, а то кто за тобой ухаживать будет. Сказала бы прямо – ты всё равно помрёшь, а у меня ещё вся жизнь впереди. Конечно, впереди, кто бы спорил, на семнадцать лет моложе. Выйдет замуж за какого-нибудь идиота, ещё и родить успеет. Тёща её в сорок четыре родила, поздний ребёнок, как Алёнка для меня.

Боюсь, не воспитаю Алёнку, тоже за какого-нибудь идиота замуж выйдет. Спрашивает меня: папа, а ты всегда теперь болеть будешь? Успокаивать начал: да что ты, Алёнушка, не волнуйся, поправлюсь. Жалко, говорит, ты таким добрым стал, когда заболел, и дома всегда. Давай, говорит, маму упросим котёнка взять у тёти-Олиной кошки. Тётя Оля говорит, что у неё кошка лечебная, и голову лечит, и живот, будем её к тебе прикладывать.

Тётю Олю бы приложить, это Наташкина подруга, косметолог. Приходила недавно, массаж лица делала. Пальчики у неё нежные-нежные. А после массажа в нос чмокнула и пообещала в следующий раз чистку лица сделать. Правда, врач сказал, при таком заболевании массаж ни в коем случае. Это он нашу Ольгу не видел. Я вообще заметил, мне от всего вредного лучше становится, ненадолго, но всё же.

Вот вчера, например, закрыл форточку на ночь и спал прекрасно в духоте. Наташка теперь в гостиной спит, чтобы в спальне весь кислород мне доставался. Правильно, кто захочет в одной постели с больным валяться. А мне форточку распахнёт, и все запрещённые запахи с воли в спальню устремляются. И блинчики, и курица жареная, и дым табачный. Звуки, опять же, будоражащие остатки воображения, лежишь, гадаешь, то ли в фильме для взрослых, то ли наяву происходит.

Вот ещё, говорят, положительные эмоции важны для выздоровления. А меня отрицательные, наоборот, стимулируют. Позвонили тут с работы, очередной больничный потеряли. Ирина Васильевна из отдела кадров, активная такая женщина, дни рождения и похороны организовывает обычно. Устала, говорит, я от ваших больничных, Иван Петрович, вы, говорит, уж определитесь – либо туда, либо сюда, а то у нас ставка в подвешенном состоянии. После её слов меня аж подбросило, не хотел, а подскочил с кровати. По спальне прошёлся, в гостиную, на балкон вышел. Наташка за мной бегом, подумала, что я бросаться решил. Вцепилась, орёт – не делай этого!

Пришлось сдаться, лёг обратно в постель, а Наташка края одеяла под матрас подпихивает, чтобы я не вырвался, говорит: вид у тебя решительный был. Конечно, решительный, в тот момент я жить решил назло Ирине Васильевне. Потом, конечно, отошёл, подумал: да ну её к черту, много чести жить ради её подвешенной ставки.

Наташка и правда так перепугалась, что даже отцу Александру позвонила. Друг мой бывший, университетский, мы и сейчас общаемся. Только другом я его не считаю, потому что он теперь не Сашка, а отец Александр, какая тут может быть дружба, сплошное покаяние. Я не против веры, но согласитесь, странно, когда рядом с тобой такое преображение происходит. Вместе портвейн пили, на картошке в колхозе с деревенскими дрались, и на тебе – отец Александр.

Приехал после вечерней службы, пряников привёз, бутылку кагора, стаканчики пластиковые захватил. Думал, я не пойму, что он так причастие маскирует. Решил меня окольными путями исповедовать и причастить. Закрыли мы дверь в спальню, выпили по стакану, пряниками закусили. Он так хитро спрашивает меня: по каким пустякам совесть тебя мучает, Иван. Нету, говорю, у меня совести, зачем больному человеку совесть, если он и так мучается.

Понравилось ему это моё высказывание, ещё по стаканчику выпили, пряники надломили. Не вправе человек себя жизни лишать, говорит он, страшный грех. Да я знаю, говорю, за оградой раньше хоронили, ну если что, ты же меня возьмёшь к себе на территорию по старой дружбе. Возьму, говорит, только без фокусов, а то молись потом за тебя, делать мне больше нечего, мы там такое благоустройство развернули, как в ботаническом саду стало, даже пара попугаев прижилась. Прихожане, правда, пугаются. Старушке одной плохо сделалось, подумала, что уже в раю оказалась, когда попугаи вспорхнули.

Кагор не удалось допить, Наташка ворвалась, говорит: матушка звонит, беспокоится, что отец Александр на звонок не отвечает. Тяжело вздохнул отец Александр и посмотрел на меня мученическим взглядом, а я на него понимающим. Он мне давно признался, что побаивается жену, шантажирует она его. Чем шантажирует, не сказал, как у всех, наверное. Перекрестил меня на прощанье отец Александр, иконку сунул с изображением какого-то молодого человека с коробочкой.

Наташка потом разобрала – Пантелеймон-целитель. Я его поставил рядом с Буддой Медицины на тумбочке. У меня там ещё хадак лежит. (Длинный платок, буддийский символ. – Ред.) Коллеги, бурятские учёные, привезли из Иволгинского дацана, велели прикладывать на больное место. Ещё календарь подарили с Зелёной Тарой (высшее существо в буддизме. – Ред.), тоже лечебная, быстродействующая, скорую помощь оказывает. Бурятские учёные говорят, самому лучше бы в дацан съездить, но мне пока и до дачи не дотянуть.

Кстати, чагу сосед с дачи передал, и ещё соломенную куколку. Сказал кормить её регулярно, сколько она будет жить, столько и я проживу. В этом он разбирается, всё-таки молекулярный биолог. Алёнка выпросила, отдал ей куколку, чтобы смерти своей не видеть, обещала кормить регулярно. А вот красную нить на запястье ношу. Миша Беркович из Израиля привёз, мы с ним раньше на одной кафедре работали. Я даже не сопротивлялся, сразу на руку надел, так и не снимаю. Медицина у них в Израиле продвинутая, не поспоришь.

Ещё у меня маленький мешочек есть с неизвестным содержимым, дагестанские коллеги передали. Гостеприимный народ, когда ещё у них окажусь. Сказали, в мешочке что-то намоленное лично для меня, но открывать запретили. Мне, конечно, любопытно стало, отвёртку внутрь просунул, поковырял, а потом думаю: ну его, размагнитится ещё. К зиме обещали бурку прислать, говорят, она вообще от всех болезней защищает.

Раньше надо было думать, пока болезнь не напала, а теперь кусайся, не кусайся. Кстати, Наташкин дядя, пчеловод, от всего пчелиными укусами лечится. Когда он приезжает, Наташка бросается на кухню банки с мёдом прятать, те, что с прошлого приезда остались, чтобы не обиделся. Ну сколько его съешь, этого мёда. В последний раз дядя всё равно обиделся. Сам виноват, пчелу мне под одеяло запустил без предупреждения.

Наташка заставляет позвонить извиниться. Перед кем мне извиняться, перед пчелой я уже извинился, даже раскаялся, хоть и придушил её не преднамеренно, а инстинктивно. А может, и надо позвонить ему, а то предстанет с банкой мёда, как тёща с блюдцем. Бабушка моя говорила, что человек сам себе грехи придумывает и сам отпускает. До девяноста двух лет дожила. Перед смертью объявила, что идёт умирать, легла спать и не проснулась. Самостоятельным человеком была, ничего не скажешь, не то что дед суеверный – коршуну поддался.

Вышел он из бани в чистой рубашке, а мимо коршун пролетал, ну и нагадил ему на рубашку. Знал он недобрую примету, слёг и через пару недель скончался. Лучше б мне бабушка не рассказывала, всю жизнь от голубей шарахаюсь. А некоторые считают, что это, наоборот, примета хорошая, к богатству. На богатство перепрограммироваться, что ли.

Может, и перепрограммировался Иван Петрович на богатство, точно неизвестно, не распространялся он на эту тему. Пять лет прошло, как он выздоровел, чтоб не сглазить. Наташа в шутку говорит, что это он ей назло выздоровел, чтобы никому не досталась. Отец Александр утверждает, что Ивану после причастия стало лучше. Бурятские учёные каждый год передают календарь с новой Тарой. В этом году симпатичная такая – с зонтиком.

Дагестанская бурка сидит в кресле, в шкафу ей тесно. Обычно в ней спит лечебный кот. Котёнком он спал на Иване Петровиче, укрытом буркой, – привык.

На даче каждое лето Иван Петрович проходит курс пчелиной терапии у соседа. Укусы сосед отменил, теперь жужжанием лечит. Сделал он специальную лежанку, под которой пчёлы живут, бесплатный ультразвук производят. Вот Иван Петрович и приходит к пчёлам днём поспать, чтобы Наташка не раздражала. А после того, как он ещё раз к тому валуну съездил, его и Наташка раздражать перестала. А когда его спрашивают, чем же всё-таки он вылечился, какое чудо помогло, Иван Петрович уверенно отвечает, что не в каменном веке живём, медицина сильнее всех чудес, главное – свой камень найти.