Десантура помнит, чтит
21.09.2021 18:30
Увидели фамилию Балабанов и решили задержаться

ДесантураПасмурным питерским днём мы с коллегами заглянули на Смоленское кладбище проведать могилу одного литератора и профессора Горного института. Горному на Смоленке принадлежит собственная площадка.

Воистину, можно прожить так, чтобы ни разу не слышать о том или ином учебном заведении, но достаточно взглянуть на могилы его профессоров, и становится ясно, что значили эти люди и этот институт для Петербурга и страны в целом. Но сразило совсем другое – сухонькая бабушка, пережившая само представление о человеческом возрасте. Она сосредоточенно убиралась на заброшенных могилках. Приведёт в порядок одну, переходит к следующей.

– Простите, здесь ваши близкие? – обратился к ней мой спутник.
– Все «горные» мне близкие, – ответила старушка. – Все родные.
– Вы учились в Горном институте? Или…

Вопрос повис в предгрозовом воздухе.

Бабушка не ответила, углубилась в выдёргивание сорняков. И не стоит на неё обижаться. Она сейчас не здесь, и этим всё сказано.

А литератор, наш знакомый, умер от ковида. Соблюдал самоизоляцию и даже занимался со студентами на удалёнке, готовил к изданию новую книгу. Потом внезапный инсульт, реанимация… В тот день, когда врачи обнадёжили близких, сообщив, что пациент выкарабкивается, его и подстерёг ковид.

Рядом стоят новые памятники со схожими датами, их слишком много для той, доковидной жизни. Снова загустевают облака, и зловеще погромыхивает за кронами вековых деревьев. Торопливо уходим, но останавливаемся у креста Алексея Балабанова.

Проблемы страны видны на любом её погосте: как помнят, как чтят, как скорбят, гордятся. И гордятся ли?

– В 2013-м ушёл, а памятник так и не поставили, – покачал головой мой товарищ.
– А зачем ему памятник? – возразил стоявший в сторонке мужчина. –Балабанов и есть памятник, и фильмы его – памятник. Да и табличка на кресте «Помним, чтим» от ВДВ. Это ж как надо было жить, не служив в десантных войсках, чтобы десантура тебе на крест такую табличку прибила?

Странно… Получается, не случайно накануне мне попались в интернете материалы о Балабанове. О том, как режиссёр внезапно скончался в Сестрорецком санатории, и об интервью, которое дал буквально за день до кончины. На вопрос журналистки, над чем он сейчас работает, Балабанов ответил, что почти закончил сценарий нового фильма, только фильма не будет. Пояснил коротко: «Не успею». Выходит, предчувствовал.

А ещё вдруг взял и назвал откровенно слабыми свои ранние киноработы. Те, что завоевали призы Каннского кинофестиваля! Разочаровался в профессиональных актёрах, испорченных театральными ужимками и сценическим рабством. Сергея Бодрова вспомнил. Да так, будто тот из рокового Кармадонского ущелья его позвал. И ведь позвал же!

Когда шли к выходу, вдруг вспомнились военные фильмы Григория Чухрая и то, сколько в них невероятной по нынешним меркам, заоблачной, что ли, чистоты. А фильмы Балобанова совсем другие.

– Это не фильмы, а эпоха другая, – не совсем согласился со мной товарищ. – И сравнение режиссёров – не противопоставление их друг другу, а противопоставление двух эпох.

Мы рискнули до грозы заглянуть и на Смоленское лютеранское кладбище. Кто они, гениальные иноземцы, снискавшие славу Петербургу и России? Немецкие фамилии, русские имена и отчества. Русские имена, немецкие отчества. Немецкие имена, русские отчества… Всё смешалось. Остались память и слава.

Агафон Густавович Фаберже, брат знаменитого Карла Густавовича. Академик архитектуры Ланге Август, но… Иванович! Часовщик Буре, Павел Павлович. Знаменитый травматолог Роман Романович Вреден, о котором российский император якобы высказал министру здравоохранения: «А насколько нам полезен этот Вреден?»

А вот лежит семейство Клодтов. Владимир Карлович – генерал от артиллерии, брат великого скульптора. Михаил Константинович – племянник, профессор пейзажной живописи. Ну и сам Пётр Карлович, без которого немыслим исторический лик Северной столицы, – действительный статский советник, профессор скульптуры, академик. Пётр Карлович поначалу тоже покоился на Смоленском лютеранском кладбище, но в 1936 году его прах перенесли в Некрополь мастеров искусств. А ушёл он в снежный ноябрь 1867 года на даче под Выборгом. Внучка попросила дедушку вырезать из бумаги лошадку. Клодт взял ножницы, игральную карту, подумал и молвил:
– Деточка! Когда я был маленьким, как ты, мой бедный отец тоже радовал меня, вырезая из бумаги лошадок.

В этот миг лицо знаменитого архитектора внезапно исказилось судорогой.

– Дедушка, не надо смешить меня своими гримасами! – закричала внучка.

Клодт покачнулся и рухнул на пол.

«Усе людзи, Воука, памираюць па людски», – поучала моя деревенская бабушка Неля.

А дождик нас всё-таки зацепил. Отогревались крепким чаем и армянским коньяком неподалёку, в квартире товарища. Вспомнили, что на Смоленке где-то лежит и няня Пушкина, Арина Родионовна, но её могилы не сохранилось.

Ночью мне снилось Смоленское. Замшелые, покосившиеся надгробья людей, прославивших Россию. Затопленные талой водой вскрытые старинные склепы. Шеренги чёрно-мраморных новоделов с безвкусными гипсовыми ангелами. Бабушка, деловито рвущая кладбищенскую сурепку. Крест Алексея Октябриновича со значком воздушно-десантных войск. И «все горные – родные». И только ли одни «горные»?

Крест блаженной Ксенюшки светился во сне как наяву, в изумруде июньской листвы. И звучало откуда-то свыше, сквозь листву вековых деревьев и низкие дождевые облака: «В чём сила, брат?»

Владимир ГУД,
Санкт-Петербург
Фото: PhotoXPress.ru

Опубликовано в №36, сентябрь 2021 года