– Все беды начались, когда окончательно развалили лесхозы, – говорит Алексей Игнатьевич. – И раньше с лесами было не всё хорошо, но лесхозы хотя бы оставались последним рубежом. Их не стало – всё посыпалось. Отсюда и разгул браконьерства, и пожары в тайге, каких прежде не видели. А кто будет останавливать лихих людей с ружьями, заниматься лесоохранными мероприятиями, когда в иных местах осталось полтора лесника на тысячу гектаров тайги?

Я готова была слушать старого охотника бесконечно, а чай с таёжными травами лишь растягивал время. Да и ягод в этих местах уродилось много, хотя в соседних областях леса сильно пострадали от засухи. А вот рыбы в реках стало куда меньше. Муксун, который водился всего четверть века назад в изобилии, практически исчез – эту северную рыбу занесли в Красную книгу.

– Даже чира, что прежде было как грязи, теперь поймаешь как повезёт, – вздыхает дядя Лёша, закуривая привычную беломорину.
– Рыбу погубили браконьеры? – интересуюсь у старого промысловика.
– Не только. Ещё нефтяники приложили руку, мать их за ногу! Говорят, что всё делают по закону, все меры охраны окружающей среды соблюдены. Но спроси любого из местных: если через какую реку прокладывают трубу или даже трубопровод проходит рядом, будь уверена – рыбы в этой речке скоро не станет. И сделать с ними ничего нельзя, за них законы, у них деньги, адвокаты. Эх!..

Странно видеть боль в глазах сурового человека, который не привык плакать. Который, наверное, вообще никогда не плакал на людях. Но она блестит в глазах, эта боль, всё равно видна слеза, которая никогда не скатится.

– А потом жалуются в новостях, мол, нашествие медведей, нужно что-то делать, куда подевались охотники, – усмехается в седую бороду Алексей Игнатьевич. – А что можно сделать, если лицензия на добычу одного миши стоит пятнадцать тысяч? На закрытых территориях она в несколько раз дороже. Ответь мне, пожалуйста, гостья-девица, откуда у деревенского охотника такие деньги? Сказать, сколько тут люди получают?
– Не надо, догадываюсь, – шмыгнула я носом.
– Вот то-то, – покачал головой дядя Лёша, и я на секунду почувствовала себя немного виноватой в бедах сельской таёжной глуши. – Медведи выходят к человеческому жилью, потому что расплодились, их отстреливать некому. А стрелять некому, потому что лицензии дорогие. Да и охотники вырождаются, что тот муксун. Невыгодно стало охотиться по-человечески – он либо идёт в браконьеры, либо завязывает с охотничьем делом, не передаёт опыт детям. В обоих случаях происходит вырождение мастерства. Для охотника ведь, как и для сталевара, важна династия. Не могу забыть одного охотника, с которым познакомился на Севере.

И мой гостеприимный хозяин углубился в очередной рассказ о прошлом.

– Сашка пришёл в нашу артель ещё до перестройки и сразу стал считаться лучшим промысловиком, – вспоминал дядя Лёша. – Белку бил в глаз, куницу добывал, соболя. Он долгое время жил где-то в низовьях Оби, потом среди хантов. Очень многое умел, далеко не всякий охотник знал столько, сколько он. Сашка говорил, что и отец его был промысловиком, и дед добывал пушнину, но кое-чему его научили и ханты. Это вообще-то недоверчивый народ, русским редко открываются, но в Сашке, видимо, почуяли родственную душу, увидели, что человек соблюдает законы леса. И мне он кое-что показывал, как ставить хитрые капканы, как выслеживать рысь. Хотя шибко о своих умениях не распространялся.

Сашка всегда возмущался, когда рассказывал о хантах. Из-за развития нефтепромысла они вынуждены покидать обжитые места, а на берегах священных озёр, к которым местные обычаи запрещали оленеводам даже приближаться, теперь появились матерящиеся люди в оранжевых касках. Они беззастенчиво ставили вагонники и вылавливали всю рыбу. Падали под ножом грейдера древние священные рощи, а земля становилась мёртвой, сочащейся чёрными нефтяными лужами. «Старики говорили мне, что люди уходят, но духи тех мест никуда не делись, – сказал он как-то раз. – И когда ты услышишь об очередной аварии или пожаре на нефтепромысле, знай – они мстят».

Характер у Сашки был далеко не сахар. Парень взрывной, правда, и отходчивый. Но если Саня кого-нибудь невзлюбил – беда тому человеку.

С нами в лесохозяйстве работал один мужик, Семён. Человек неплохой, бывалый, успел и посидеть, все руки в наколках – то ли две, то ли три ходки на зону. За что Семён сидел, он никому не рассказывал, но на душегуба не был похож. И промысловик от бога. Спокойный, рассудительный, разве что в компаниях постоянно сыпал прибауточками. Так они и шли нос к носу в показателях артели: то Сашка первый, то Семён. То ли эти прибауточки стали виной, то ли ревность из-за лавров первого промысловика, то ли просто характерами не сошлись, но однажды случился взрыв.

Сидели мы как-то раз с мужиками в лесной избушке, курили. Семён по своему обыкновению рассказывал какой-то пошлый анекдот. Все мужики покатывались с хохоту, лишь Сашка сидел как не свой. Вдруг встал, снял висевшее на стене ружьё, навёл на Семёна и выстрелил.

Что мы тогда испытали, мне тебе не объяснить. Немая сцена, секунды текут киселём, думаем – всё, абзац, полчерепушки снёс мужику. Но пуля прошла ровненько над головой Семёна. А он не испугался нисколько, сидит себе, прищурившись, глаза смешливые. Ну, думаю, сейчас начнётся.

– Мужики, выйдите на минутку, нам с Сашкой поговорить нужно, – попросил.
– Ну вас обоих на хрен! – возмутился кто-то. – Вы сейчас друг дружку поубиваете.
– Не поубиваем, – пообещал Семён. – Просто поговорим.
– Ружья и ножи заберём, – предупредили мы. – А услышим драку – скрутим обоих.

И вышли на крыльцо.

Прошло минут десять, но всё было тихо. Мы ломали головы, о чём эти двое говорили. Потом забеспокоились – а вдруг один другому по-тихому уже перекрыл клапан? Не выдержали, заскочили в избу, а они сидят, обнявшись, водку пьют. Самое удивительное, Сашка с Семёном стали с тех пор приятелями, не закадычными, но друг друга начали уважать.

Я потом спрашивал Семёна: почему Сашка изменил к тебе отношение, что ты ему такое сказал? Он отмахнулся, а потом всё-таки признался: «Так ему и сказал: Сашка, таких, как мы с тобой, на этой земле лишь двое: ты да я. Рано или поздно или ты меня завалишь, или я тебя. Но каким бы ни был расклад, назад дороги уже не будет. Тебе оно надо?»

Видимо, эти слова сильно зацепили Сашку, тот стал гораздо спокойнее. И Семён был единственным, кого Сашка звал с собой на охоту – с тем самым ружьём, из которого чуть не угробил приятеля. И вот как раз с этим ружьём связана одна необычная история.

Ружьё у Сашки было знатным, особенным. По слухам, подарок то ли главы заготовительной конторы, то ли какой-то партийной шишки. Ствол с узорным тиснением, золотыми и серебряными инкрустациями с изображениями соболей. Курок и спусковой крючок покрыты золотом. Приклад тоже украшали пластины с инкрустациями. Рассказывали, Сашка однажды перевыполнил план по заготовкам, что совпало с визитом одного важного человека, который это удачно использовал для каких-то своих карьерных целей. За что от души отблагодарил охотника.

Ружьём Сашка очень дорожил, в лес его брал редко, обычно обходился более лёгким карабином. Но после того как к нему в дом залезли и попытались вскрыть сейф, где лежало подаренное ружьё, практически не расставался с ним. В посёлке поговаривали, что не было никакого смысла красть ружьё – вычислят сразу. Наверное, кто-то хотел поступить иначе: ободрать со ствола золотишко, изуродовать оружие. Так Сашка перестал доверять поселковым. Ружьё начал оставлять где-то в лесу, в тайнике.

«Сашка всегда жалел, что у него нет сына, кому он мог бы передать ружьё по наследству, – рассказывал мне Семён. – А мне однажды признался, что заговорил ружьё и тайник, как его учили ханты. Говорил, что знает – после его смерти многие будут искать ружьё, но даже если найдут, оно всё равно останется в лесу. Словно предчувствовал, что с ним произойдёт».

Это случилось уже в девяностые. Лучший промысловик артели сгинул по глупости. Отправился рыбачить на излучину реки, километров за пятьдесят, и утонул пьяным – запутался в собственных сетях.

Действительно, многие пытались найти Сашкино ружьё, но больше всего оно не давало покоя именно Семёну. Тот находил в тайге и охотничьи схроны покойного товарища, и секретные лабазы, исследовал тайные тропки, по которым Сашка чаще всего бродил. Семён лишь знал, что тайник устроен Сашкой так, чтобы ружьё можно было забрать быстро – в случае необходимости или опасности. Но куда он мог его деть? Спрятал под корнями в старой медвежьей берлоге? Приложил хитрым камнем на берегу Тихого ручья?

Поиски оказались бесполезными, поэтому через какое-то время Семён плюнул и успокоился, сочтя дальнейшие попытки делом безнадёжным.

Однажды Семён возвращался с охоты на уток. Шёл лесом, решил немного отдохнуть. Развёл костёр, поставил котелок. Сел под старый кедр, расщеплённый молнией, опёрся спиной и вдруг почувствовал – сзади что-то поехало внутрь, словно прогнившая древесина. Пошарил рукой в трещине и нащупал нечто знакомое. Осторожно потянул, вытащил из трещины чехол, а внутри Сашкино ружьё, да ещё с полным патронташем!

Бывший сиделец обрадовался, но потом призадумался. Сумки и карбас забиты утками. А ещё переть своё ружьё, палатку, топор, продукты, походную амуницию. Да плюс Сашкино ружьё тащить с полным боеприпасом – ну куда он поплетётся с двумя ружьями? Тяжело. Тем более если кто увидит – сразу поймёт, что к чему.

Семён решил сделать так: Сашкино ружьё взять с собой, а своё оставить в дупле с патронташем и через день-другой вернуться. Запомнил место, на всякий случай сделал насечки. Кинул за плечо чехол с находкой и побрёл довольный в посёлок. Дома первым делом открыл чехол и обмер. Там лежало его собственное ружьё!

«Чехлы наших ружей похожи, а я был уставший, – рассказывал мне потом Семён. – Вот по ошибке и сунул Сашкино ружьё обратно в тайник, приняв за своё. Не проверил, дурная голова!»

Через день Семён снова выбрался в лес, но сколько ни ходил, не смог отыскать старый кедр. Напрасно искал насечки – место как в воду кануло. Не смирился, искал и в другой раз, и в третий, однако поиски ни к чему не привели. Видно, Сашкино ружьё и в самом деле оказалось заговорённым – всё-таки ханты научили его чему-то сокровенному. Как Сашка и предупреждал, ружьё не покинуло леса. А золотого соболька на стволе до сих пор где-то скрывают объятия старого тёплого кедра.