Когда стоишь в правом приделе храма, дожидаясь после службы батюшку, погружаешься в особый мир. Только здесь можно почувствовать атмосферу, которой больше нет нигде.

Рядом стоят прихожане и тоже ждут священника, чтобы подойти к нему с самыми разными вопросами – от простого благословения на поездку до просьбы посоветовать, покупать ли порося. Это только с первого взгляда кажется, что правый придел лишь аппендикс в храмовом пространстве, на самом деле это место, где вершатся судьбы мира. Уолл-стрит и не снилось.

Многих женщин знаю в лицо: одни – постоянные прихожанки, другие поют на клиросе. Сидят на лавочке и разговаривают вполголоса, дожидаясь, пока батюшка выйдет из алтаря. И вот к одному разговору я невольно прислушался.

– Возвращались как-то с тремя подружками из паломнической поездки, – рассказывала одна певчая. – Ехали с пересадками, ждали междугородного автобуса в маленьком городе. Автостанция крохотная, вокруг темень, холод, а наш рейс только через три часа. Вот и решили прогуляться по незнакомому городку, пройтись по магазинам – делать всё равно нечего. Вот ведь дуры! Потом я уже поняла, за что нам прилетело. Вместо того чтобы хоть немного сохранить молитвенный дух поездки, решили усладиться пустой мирской суетой.

Их было двое или трое – я толком даже не успела рассмотреть нападавших. Было очень темно, уличные фонари не горели, а мы, четыре тётки, брели какими-то задворками, пытаясь выбраться на освещённую улицу. Наверное, нас «пасли» ещё с автостанции.

Одну из моих подруг сбили с ног, другую ударили по лицу. Досталось и мне – ногой в живот. Обычные грабители убежали бы с вырванными из рук женскими сумками, но эти гады продолжали пинать нас, явно желая, чтобы мы после ограбления не помчались в милицию, а лежали избитыми до полусмерти в канаве. А может, они и вовсе не планировали оставлять нас в живых, кто знает?

Валяемся на земле, воем, умоляя пощадить, обещаем добровольно отдать все деньги и ценности. Налётчики набросились на последнюю из нас, Олю, которая шла далеко впереди, поэтому подверглась атаке последней. И вот тогда случилось удивительное.

Оля не пыталась убежать, она стояла как тростинка. И вдруг эти гангстеры словно наткнулись на невидимую стену. Кто-то из них громко закричал, и все бросились прочь. Даже сумочки не забрали – они так и остались лежать на грязной земле. Мы в милицию не стали заявлять, так страшно было. Помчались со всех ног обратно на автостанцию, ближе к людям. «Что ты с ними сделала?» – допытывались у подруги. «Ничего не делала, – удивлялась Оля не меньше нашего. – Просто поняла, что мне никуда не убежать. Коротко помолилась, как учил батюшка, и с улыбкой доверила свою жизнь Богу».

В одном я уверена: нас спас Бог – по Олиной молитве. Что-то напугало грабителей. Что-то очень страшное, может быть, даже страшнее, чем сама смерть.

Я тоже вспомнил один эпизод, когда жизнь моя, можно сказать, повисла на волоске.

В тот вечер возвращался домой на электричке и на одной остановке обезумевшая толпа фанатов «Спартака» попыталась атаковать наш вагон. После очередного матча вместе с нами ехало довольно много болельщиков ЦСКА. Судя по всему, в соседнем вагоне уже шёл бой – мы слышали крики и звон разбитого стекла. Несколько «армейцев» заблокировали дверь тамбура, навалившись на ручку, но было очевидно, что на следующей остановке орда «красно-белых» выскочит на платформу и хлынет в вагон через автоматические двери.

Всё происходило очень быстро. И вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Но потом я взглянул на парней в красно-синих шарфах и поразился, как они готовятся к неизбежному.

Никакой паники на лицах. Вытащили всё, чем могли защищаться, – ремни, цепочки с ключами, обвязали шарфами руки и соорудили «стенку». Низкорослых отправили в тыл защитной линии. Настроение защитников передалось и другим мужчинам в вагоне. Кто-то присоединился к линии обороны, прикрываясь рюкзаками как щитами.

У меня с собой был лишь небольшой перочинный нож. Я достал его, прекрасно понимая, что это довольно слабый довод – в таких побоищах в ход обычно шли предметы посерьёзнее, порой даже арматура. Но всё же лучше, чем ничего. Глядя на «армейцев», я невольно позавидовал их выдержке и спокойной готовности принять бой. И вспомнил строки Николая Гумилёва: «Но когда вокруг свищут пули, когда волны ломают борта, я учу их, как не бояться. Не бояться и делать что надо».

К счастью, на следующей остановке хулиганов уже ждала милиция – мы видели, как неслись по платформе люди в серой форме с дубинками. В наш вагон никто так и не сунулся.

– Все боятся смерти, – говорил знакомый батюшка, отец Иоанн. – Страх не испытывают только идиоты. Но когда смерть ходит рядом и грозит тебе, нужно все чувства перевести в молитвы, как бы выпрямить ими свой страх. Иначе рискуешь уйти, застыв в животном ужасе, без молитвы, а это и есть самое ужасное. Нужно как бы «отстегнуть» своё сердце, вверить его Господу. Это Он всё решает, это Его суд. И видя такое настроение человека, Господь часто нисходит до его немощей, спасает его. А иногда даже приоткрывает рамки того, что находится в Вечности.

Отец Иоанн в своё время успел побывать в горячих точках. Одно время он замещал своего собрата и служил священником в армии – таких батюшек называют капелланами. Рассказывал много интересного.

– Один солдат во время боёв в Чечне попал в плен к боевикам, – вспоминал отец Иоанн. – Они предлагали принять ислам, но парень был православным, отказался. «Тогда готовься – сейчас мы тебя убьём», – сообщили бандиты. А у бойца из кармана торчал маленький молитвослов – такие в те времена только начали появляться.

Кто-то из террористов заметил корешок книжицы и велел её достать. «Но сначала почитай нам из своей книги, – попросил боевик. – Хотим понять, чем ваша вера отличается от нашей». Парень кивнул. Потом посмотрел на свои руки – все грязные, в машинном масле. «Где тут можно умыться?» – попросил. Бандиты отвели его к рукомойнику. Он вымыл лицо, руки, потом взял молитвослов. И вдруг боевики начали оживлённо спорить между собой на своём языке.

Спор продолжался несколько минут. А солдат стоит ни жив ни мёртв, не зная, как ему реагировать. Молится лишь про себя, прощается с жизнью. Наконец ему приказали: «Читай!»

Начал он читать, а моджахеды снова о чём-то спорят, переглядываются. Затем остановили чтение: «Всё, хватит. Вера твоя хоть и другая, но настоящая, чистая. Ты свободен, можешь идти». И отпустили пленного!

Как оказалось, исламистов сильно впечатлило, что наш солдат умыл руки перед чтением молитв, – именно так полагается делать перед чтением Корана, поэтому они прониклись неожиданным благочестием. А юноша без задней мысли просто вымыл руки, потому, что не хотел пачкать книжечку с молитвами.

– Другой случай произошёл в начале девяностых, – рассказывал батюшка. – Служил в одной части верующий солдат. Он с собой взял на службу Евангелие, но прятал книгу, тогда вера только начинала возрождаться и многим ещё казалась в диковинку, а в армии за это запросто могли наказать.

Сержант как-то заметил крестик на шее рядового и сорвал его, заставил чистить туалет. И всячески унижал парня. Юноша глотал слёзы, но ничего поделать не мог. «Увижу, что молишься, – забью до смерти», – обещал старослужащий.

После очередных побоев солдатик решил, что с него хватит – он больше не будет скрываться. Если суждено пострадать, то он примет это, но открыто. Достал Евангелие, положил на свою тумбочку.

Когда сержант увидел томик с Благой Вестью, побагровел.

– Это что такое?!
– Евангелие, товарищ сержант, – отрапортовал боец. – Как вы знаете, я верующий. Готов понести наказание.

Сержант задумался, а потом рассмеялся.

– Так, бойцы! Рядовой Тарасов у нас пытается распространить среди личного состава религиозное мракобесие. Все наряды для него отменяются, потому что отныне каждый день после отбоя он будет вставать на стул и читать вам своё «евангелие» от начала и до конца, чтобы и вы посмеялись, поняли всю ущербность учения церковников.

Больше рядового Тарасова не наказывали.

Солдат был счастлив. Теперь он не просто мог открыто читать Евангелие, но и нести Слово Божие другим ребятам. То, что для атеиста выглядело наказанием и унижением, для верующего стало благословением.

Отец Иоанн продолжал:
– Но иногда на пороге случаются вещи немыслимые. Мне рассказывал эту историю один знакомый. У него есть друг, который много общался с заключёнными. И этот друг знал одного человека, которого приговорили к высшей мере ещё до введения  моратория на смертную казнь в России. Уж не знаю, за что именно осудили того мужчину, но явно за тяжёлые деяния. И вот что тот приговорённый рассказывал:
«Все, кто ждал «вышку», больше всего боялись не ментов, а маленького старичка в пиджаке, который руководил приведением приговоров в исполнение. Каждый зэк знал: если приходит этот старичок, значит, тебя сегодня-завтра расстреляют. И его боялись как огня.

Я долгое время пребывал после всего содеянного словно в ступоре. Не хотелось ни жить, ни умирать. Существовал после суда как во сне. Раскаяния во мне не было. Но однажды случилось то, что разделило мою жизнь на «до» и «после».

В тот вечер я вдруг очень чётко понял, что скоро умру. С моими органами чувств произошли странные изменения. Слух настолько обострился, что я слышал, как ползёт муха в соседней камере, как растут цветы в кабинетах начальников, тикают часы у конвоя. Я слышал стук сердца и как ворочаются внутренние органы. И ещё уловил где-то очень далеко шаги того самого старичка и уяснил, что скоро мне хана. И вот тогда из меня словно выбило пробку – слёзы хлынули рекой.

Стоять не мог – опустился на колени и пополз к стене, понимая, что времени на покаяние очень мало, его практически нет. Попытался выцарапать на стене крестик, чтобы помолиться, и только тогда заметил то, что раньше не бросалось в глаза: вся стена была испещрена похожими крестиками».

Что-то случилось во вселенной, тот мужчина остался жив, его не расстреляли. Смертную казнь заменили пожизненным заключением. Прикоснувшись к Вечности, он стал по-настоящему верующим человеком.

Век назад прикоснулся к Вечности и другой осуждённый. «Этот ваш Гумилёв, – вспоминали сотрудники ЧК. – Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук. Улыбался, докурил папиросу. Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из Особого отдела произвёл впечатление. Пустое молодечество, но всё-таки крепкий тип. Мало кто так умирает».

Никто из них не знал, что творилось в душе приговорённого перед расстрелом, как он боролся, как переплавлял свой страх, как делал что надо. Об этом свидетельствуют лишь предсмертные строки, нацарапанные на стене камеры в последнюю ночь поэта: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь! Николай Гумилёв».

Точно так же уходило множество других мужчин и женщин, не давших страху смерти сожрать себя. Советский разведчик, пойманный финнами в зимнем лесу, улыбающийся на фотографии за секунду до расстрела. Пленные пограничники в июле 41-го, шутившие в лицо оторопевшим немцам перед командой «огонь». Обещавшие захватчикам, смеясь, что никто из них не вернётся с этой войны. Подольские курсанты, с песней шедшие в последний бой. Те, кто не испугался в Афганистане, Чечне, Сирии…

«Не бойся, ибо Я с тобою» (Исайя, 41:10).