– Ребята, ну посудите сами: разве может быть нормальным человек, разговаривающий со шкафом?

Голос Екатерины Петровны звучал торжествующе, нам почти нечем крыть. На семинаре, посвящённом чеховскому «Вишнёвому саду», класс разделили на две группы. Первая – сторонники Лопахина, вторая – Гаева. Учительница литературы много раз говорила, что Лопахин по сравнению с коллективной дворянской размазнёй, безусловно, прогрессивная фигура. Мы, «гаевцы», терпели поражение.

Неожиданно Лёха Савинов, неисправимый двоечник, поднял руку, чуть ли не единственный раз на моей памяти.

– Давай, Савинов, – удивилась Екатерина Петровна, – очень интересно послушать тебя.
– Гаев – полный слюнтяй, – начал Лёха, – но у него хотя бы есть прошлое. А вот у вашего Лопахина нет ни прошлого, ни будущего. У него даже настоящего нет, он живёт, лишь когда что-нибудь разрушается. Такие мать родную за лишний рубль продадут.

Что началось в классе! Все загалдели, начали спорить, но властная Екатерина Петровна остановила гвалт.

– Подождите, ребята. Лёша, продолжай.
– Вот вы говорите, что Гаев разговаривает со шкафом, – перешёл в наступление Савинов. – А что в этом плохого? Когда у моего деда сгорел дом в деревне, мы его забрали к себе, он так и не привык к жизни в квартире. Не мог нормально выходить в коридор, по привычке искал сени, тосковал по печке. Был человек – и нет человека. От бабушки осталась швейная машинка «Зингер», а от кого-то – только шкаф. У всех ведь дома есть хотя бы один старый шкаф.

В тот день Лёха Савинов получил пятёрку по литературе. А мы до конца урока обсуждали, у кого какая мебель, чей сервант или буфет древнее. Чем-то Лёхины слова запали всем в душу. Ну и «гаевцы» одержали свою маленькую победу, хотя Екатерина Петровна объясняла, что огонь революции сметёт оба этих тупиковых вида – и Гаева, и Лопахина. Однако пройдёт всего пара лет, и мне станет очевидно, что никуда они не делись.

Миллионы гаевых будут беспомощно цепляться за старое, не в силах остановить неумолимый маховик истории, а лопахины выпрыгнут из ниоткуда, снова уведут из-под носа вишнёвый сад, начнут ломать его и делить на участки. А я своими глазами увижу, как люди понесут на помойки старую мебель, все эти стенки и шкафы, отжившие свой век секретеры, столы и полки. Понесут и старые буфеты с наивным лупоглазым стеклом, пропахшие бабушкиным корвалолом, пережившие все войны и революции, ещё вполне добротные. Так и наша семья однажды чуть не выкинула старинный буфет.

Бабушка его очень любила, он достался ей от отца. Андрей Петрович до революции работал полицейским урядником и следил за порядком в нескольких сёлах. Народ его уважал, потому что Петрович жалел людей и редко выписывал штрафы, не забирал смутьянов в околоток, чтобы не отрывать мужиков от земли. Как сейчас принято говорить, «проводил профилактические беседы». Дело закрывалось, а благодарные крестьяне угощали Андрея Петровича.

Прадед часто возвращался вечером из деревни в таком виде: сначала появлялась савраска Машка, а верхом на ней, обняв шею, ехал пьяненький Андрей Петрович, иногда без сапога. Значит, сельский люд снова попотчевал урядника.

Иногда Петровичу было недосуг выезжать в сёла, тогда он просил помочь двоюродного брата Михаила. Отец Михаил, сельский поп, отличался огромным ростом и богатырскими кулаками. В отличие от Петровича, его деревенские буяны откровенно побаивались. Отец Михаил не начинал душеспасительные беседы, а сразу бил кулачищем в лоб задире или пьянице, произнося лишь одно слово: «Внушение!» Мужик падал навзничь, и у него минимум на неделю пропадало желание шалить.

Петрович знал: когда брат замещает его «на хозяйстве», можно быть спокойным.

В своё время архиерей пожаловал отцу Михаилу старинный буфет. Долго он стоял в доме без особой надобности, потом священник решил подарить его брату, у которого была большая семья.

– Только смотри, не выбрасывай, – предупредил батюшка Андрея Петровича. – Выбрасывать нельзя, на нём архиерейское благословение. Так пусть у тебя и стоит.

– Что ты, брат, какое там выбрасывать, такая вещь! – отвечал благодарный Петрович. – И детям в завещании запрещу.

Так буфет перекочевал в просторный бабушкин дом на второй этаж и обрёл своё законное место на кухне. Когда-то наша семья занимала весь дом, но после революции нас расселили, а бабушке оставили комнату на втором этаже.

Буфет таинственно поблёскивал в темноте гранёными стёклами, за которыми лежали самые важные бабушкины вещи – очки, сберкнижка, лекарства. Потом появился кургузый холодильник, но бабушка по привычке хранила капли и таблетки именно в буфете. Странно, но его тёмное нутро действительно неким образом сберегало прохладу. Было приятно даже просто открывать дверцы буфета.

Став взрослее, я начал догадываться, почему в прежние времена воспитанные русские люди хранили водку исключительно в буфете и из него подавали к столу. Наверное, это особый негласный ритуал, когда хозяин делился с гостями и роднёй самым ценным – тем, что скрыто в глубине за толстыми стёклами, словно в центре незримого миропорядка. В такие часы буфет как бы становился сердцем дома.

Со временем буфет совсем рассохся, одно из стёкол разбилось, да и дверцы теперь закрывались с трудом. Однако бабушка запрещала его выкидывать, так он и продолжал нести свою тёмную вахту. Когда я был маленьким и отец отодвигал буфет, на задней стенке обнаружили остатки старых газет – видимо, ими оклеивали стенку во время прошлого ремонта, чтобы не забрызгать краской.

Помню, именно на куске одной такой газеты я впервые прочитал фамилию «Хрущёв» и спросил маму, кто это. «Тот, кто правил нашей страной до Брежнева», – ответила матушка. Под газетами хрущёвской поры виднелись остатки более старых, к сожалению, я не смог разобрать на этих жёлтых клочках ни слова.

Пришло время, и мы забрали бабушку к себе, а в её комнате поселились моя сестра с мужем, они только что поженились. Вскоре у них родилась дочка. Сестра стояла в очереди на квартиру, которую могли дать только в случае, если человек проживал на муниципальной жилплощади, поэтому мы и совершили такой размен.

Буфет к тому времени пришёл почти в полную негодность, но продолжал возвышаться горой, вокруг которой всё крутилось на кухне. Сергей, муж сестры, ворчал, что давно пора обзавестись новым кухонным гарнитуром, но мы боялись расстроить бабушку.

Однажды мама с сестрой всё же уступили его просьбам.

– Выбрасывать не будем, – успокоил муж сестры. – Я отнесу его в сарай, пока там постоит. А весной разберу на доски – получатся отличные полки для погреба.

Когда мы спускали буфет с лестницы, услышали, как скрипела его старинная древесина.

Сарай располагался неподалёку. Буфет разместился в очищенном от хлама углу. Недавно выпал снег. Когда я оглянулся, то увидел печальную картину. Вот цепочка наших следов, а вот след от буфета. Даже в своём последнем пути он находился в центре.

В кухне осталось неприютное место с невыцветшими обоями и тёмным куском пола, словно кто-то живой навсегда остался здесь тенью. Бабушке мы, разумеется, ничего не сказали. Вот только тогда же начали происходить странные события.
Каждый день в семье сестры приключалось что-нибудь неприятное. То сломанный каблук, то ссора с соседями. Затем у Сергея угнали машину. Спокойная жизнь закончилась. Какое-то время сестра не придавала этому значения, пока мама не заявила: «А ведь всё началось, когда мы вынесли буфет. Не послушались бабушку».

В тот вечер я должен был забрать маленькую племянницу из детсада, отвести к сестре на работу, а потом проводить её с тяжёлыми сумками домой – Сергей возвращался поздно. Стоял лёгкий мороз, зимняя заря. Прекрасный вечерок. Нам пришлось подождать сестру около проходной. Спустя полчаса она освободилась и передала мне тяжёлые сумки.

Бабушкин дом находился на окраине города, в частном секторе. Нужно было перейти мост через речку, потом свернуть к далёким домам. Но воду уже сковал прочный лёд, люди протоптали по нему дорожку. Чтобы не делать лишний крюк с тяжёлыми сумками, мы решили пойти этим путём. Но едва ступили на лёд, погода резко испортилась – посыпал густой снег, затем завыл ветер, началась сильная метель. Еле перебрались на другой берег – народной тропы по льду реки было уже не разглядеть.

Ни до, ни после того вечера я не видел такого бурана. Снег валил стеной, ветер громоздил высокие сугробы. На улицах никого, даже огни фонарей терялись в этой кутерьме. Свернули к улице, ведущей к нашему дому. Ноги утопали в сугробах, не было видно ни дороги, ни тропинки. Когда, наконец, пробились через снежные поля к дому, оказалось, что мы не на своей улице! Как такое могло случиться, ведь прожили в этом районе всю жизнь.

Снова поплыли по снегу. Замёрзшая племянница плакала, сестра поторапливала меня из последних сил.

Наконец, измотанные, вышли к своему двору. Окончательно убедились в этом, когда заметили на снегу почти невидимое серое пятно и услышали жалобное «мяу». Это кошка сестры безуспешно пыталась пробиться к теплу, штурмуя входную дверь, занесённую снегом.

Как мы откапывали эту дверь, отдельная история. Обессиленные, ввалились в прихожую. Малышка плакала от холода, сестра всхлипывала, киса жалобно пищала. Сестра бросилась ставить чайник, маленькая племянница грела озябшие ладошки у батареи вместе с кошкой.

– Оставайся у нас, – предложила сестра, – домой не дойдёшь.
– Это точно, – согласился я. – Как Серёга будет возвращаться по этому бурану, даже подумать страшно.

Спустя пару часов в прихожей раздался звонок. На пороге стоял муж сестры, совершенно бодрый, ботинки чистые, штаны тоже. Я вспомнил, как недавно соскребал со своих сосульки.

– Вы чего такие кислые? – рассмеялся он, но, увидев измученное лицо сестры, забеспокоился: – Лен, что-нибудь на работе стряслось?
– Нет, всё нормально, – вздохнула сестра. – Ты лучше скажи, как пробрался через все эти снежные заносы.
– Какие заносы? – удивился Сергей.

Мы с сестрой переглянулись, посмотрели в окно – снегопад прекратился, лишь в воздухе кружился иней. Вышли во двор и не поверили глазам: лёгкий морозец, никаких сугробов, всё чисто, будто и не погибали в снегу несколько часов назад. И что самое удивительное – чистые тропинки, давно проторённые жильцами окрестных дворов.

Утром соседка рассказала сестре, что вечером примерно в то время, когда мы искали дорогу в снегах, она возвращалась из магазина – никакой метели не было.

На следующий день сестра потребовала от мужа вернуть старый буфет на место. Она была настроена решительно, мужу пришлось уступить. Мы вдвоём затащили буфет в комнату и поставили на прежнее место. Он почти не изменился – так же мрачно поглядывал из своего угла.

Очень скоро сестре дали квартиру, и она съехала из бабушкиного дома. Жалко было оставлять сарай с отличным погребом, огород с видом на церковь, зато после вечных криков соседей-алкоголиков за стеной можно было вздохнуть свободно.

Мы спросили бабушку, и она сказала, что буфет должен остаться на своём посту – пусть его судьбу решат новые хозяева. В бабушкину комнату вселились неспокойные жильцы. Вряд ли они выбросили буфет – это были люди совершенно опустившиеся, не приспособленные к наведению порядка. После них в комнате сменилось ещё две семьи, потом дом пошёл под снос.

Мне хочется верить, что старый буфет дождался этого дня и ушёл в небытие вместе с домом. Есть вещи, которые принадлежат не людям, а своему месту.