Я мечтала побывать на встрече шаманов на байкальском острове Ольхоне и очень жалела, что не довелось. Но когда встречаются старые лесники, это не менее интересно, такое же священнодействие.

Алексей Алексеевич, знакомый из Иркутска, решил заехать к старому приятелю дяде Саше, ну и я напросилась за компанию. У дяди Саши гостили ещё коллеги. Самовар у хозяина по традиции только на сосновых шишках.

Мы сидим на кордоне всего в трёх километрах от Нижней Тунгуски. Величавую реку второй день как укрыл густой туман, я её почти не вижу.

– Смотри, – Алексей Алексеевич показывает в сторону заката. – Здесь Нижняя, а вон там Подкаменная Тунгуска, как раз район, куда упал Тунгусский метеорит. По местным меркам рукой подать, километров пятьсот. Метеорит мог уничтожить пол-Европы, а здесь лишь в посёлках стёкла в домах повыбивало.

После разговоров о якутских пожарах и копеечных заплатах мужики вдруг коснулись необычной темы.

– Нет, «тает» – это неправильное слово, – отвечает на мой вопрос Олег из Якутска. – Тает снежная баба, а вечная мерзлота разрушается – и уничтожает всё вокруг. Например, едешь, а дороги больше нет. И части леса тоже. Когда вечная мерзлота разрушается, это как оползень и селевой поток вместе взятые.

Заслуженные работники лесной отрасли кивают и пьют чай. Я тоже киваю, хотя некоторые вещи звучат дико, словно из фильма о конце света.

– Это ещё не самое страшное, – продолжает Олег. – Есть такая штука, «бугры пучения». Из-за исчезновения вечной мерзлоты под землёй начинает скапливаться метан. А затем с грохотом прорывается наружу, образуя в земле воронку десятки метров шириной. Предсказать такое почти невозможно, газовый вулкан может взорваться прямо под ногами. Бах! – лесник крикнул так громко, что я вздрогнула.
– Да и лес меняется, – поглаживает бороду дядя Саша. – Порой даже чудно меняется. Скажем, обходишь участок и видишь вдалеке макушки деревьев, ровненькие, точно подстриженные. Участок абсолютно симметричного леса, такой здесь никак не мог появиться. Словно лесопосадки, которые мы когда-то делали к столетию Ильича. Внутри стволы стоят рядами, как в парке. Я даже мужиков, которые там раньше работали, на всякий случай расспросил: не ваших ли рук дело, может, что-нибудь знаете? Нет, говорят, сами впервые слышим.
– А я видел озеро, – добавил кто-то из лесников. – Сто лет свой участок знаю как пять пальцев, скинь меня ночью туда с парашютом, найду путь. И вдруг – озерко. Чистенькое, маленькое, круглое, на картах его нет.
– Как это объясняют специалисты? – пытаюсь разобраться в полученной информации.
– Да никак не объясняют, – смеются мужики. – О лесе кто-то говорит, что это обман зрения или редкий случай, когда семена попали в почву «ровными рядами». Но так же не бывает! А озеро, мол, аномальный выход грунтовых вод.
– И зверь дурной стал, – вздохнул Олег, – к людям выходит.
– Вспомнил одну историю, – улыбнулся дядя Саша. – Как раз о зверье, вернее, о птицах.

И подкинул поленьев в огонь.

– Ты когда-нибудь бывала на глухариной охоте? – спросил старый лесник.
– Нет. Рассказы об охоте люблю, а саму не очень. Не могу понять, как можно убивать птицу во время любовного пения.
– Хорошо, что не любишь крови, – согласился дядя Саша. – Ты не думай, настоящие охотники тоже не любят. Это сейчас в тайгу выезжают на джипах, все блатные, вооружённые до зубов, стреляют во всё подряд. А раньше охотились по неписаным правилам: на кого пошёл, того и добывай. Идёшь за уткой – зайца пощади. Не бей без счёта, бери умеренно. Меня дед учил: столько бери, сколько можно повесить на ствол ружья. То есть три-четыре тушки. В лесу не шуми, лес этого не любит.
– Иначе дедушка леший обидится? – усмехнулась я. – Знаем, слышали.
– Леший не леший, а стариками давно подмечено: если ведёшь себя как разбойник, лес тебе отомстит, – продолжил лесник. – Следующая охота будет неудачной, или ногу подвернёшь. Взять тех же глухарей: если токуют всего два-три петуха, ищи другой ток, иначе этот исчезнет навсегда. Глухарь очень консервативная птица. Некоторые тока существуют сотни лет, а может, даже тысячи. А теперь… Иные граждане, пока не выбьют ток до последней птицы, не успокоятся. Ещё лет двадцать назад ближайший ток от нашего посёлка находился в пяти километрах. Сейчас нужно уходить в тайгу на 30–40 километров, и это в лучшем случае. А лет пятнадцать назад произошёл случай, о котором и хочу рассказать.

В здешних местах ходила байка о «царских токах». Говорят, туда сами цари приезжали охотиться на глухаря. Конечно, в наших медвежьих краях никаких царей сроду не бывало, но в дореволюционные времена сюда заглядывали губернаторы, золотопромышленники и прочие хозяева земли. Да и в советские годы приезжало партийное начальство с ружьями.

Я все эти байки о заветных токах слушал вполуха. Однажды видел ток, на котором токовало полтора десятка глухарей. Знакомые охотники говорили, что видели тока и побольше, куда по весне слетаются до двадцати самцов. Но однажды знакомый мужичок из деревни, Витя, предложил купить семейный секрет. «Никому не говорил, а тебе расскажу о секретном токе – за ящик водки», – поведал Витька. «Ящик – это многовато, – отвечаю. – Я лесник, мне есть где охотиться». А он мне: «Нет, такого ты ещё не видел. Мне отец показывал, а ему дед. Никого туда не водили». Ну ладно, убедил. Но сговорились за пол-ящика.

Чтобы туда добраться, пришлось ехать на тракторе. Лес глухой, гари от пожаров с серо-рыжими подпалинами лиственниц, буреломы, болотины. Но такие непроходимые места глухарь как раз и любит.

Вскоре трактор уже не мог проехать, пошли пешком. Миновали несколько ручьёв и болот. Мой провожатый слегка заплутал. Решили с утра разобраться, а пока найти место посуше, встать на ночёвку.

Проснулся я в четыре утра от клёкота. Оказалось, мы встали в самом центре заповедного тока! Я таких прежде не видел – по самым скромным подсчётам вокруг токовало не меньше 50–60 глухарей. Мы спешно перебрались на край леса, чтобы не спугнуть такую красоту.

– Ну что, убедился? – торжествовал Витя. – Только никому не рассказывай. Ты человек основательный, я тебе доверяю.

Решили добыть несколько птиц. Я пошёл низиной, Витька поверху. Когда глухарь токует, он взлетает на ветки, чтобы привлечь глухарку. Пение разделяется на несколько частей, или колен. Клёкот учащается, а потом начинается квохтанье, будто птица ругается. Именно в этот момент глухарь глохнет, и к нему можно смело подходить – хоть стреляй из пушки, не услышит. Но когда «цокает», нет в лесу птицы более чуткой. Глухарь вслушивается в тайгу на километры, даже хруст крохотного сучка под сапогом может спугнуть его. Такой вот парадокс – самая чуткая и самая глухая птица одновременно.

Если охотник хочет добыть глухаря, он замирает в том положении, в котором его застало пение, пока птица снова не собьётся на «ворчанье», только тогда можно делать следующий шаг. Случалось, опытные охотники на одной ноге стояли по пять, десять минут. Но у нас такой проблемы не было – птиц токовало великое множество.

И вдруг я услышал громкий клёкот, заглушавший других глухарей, – явно токовал матёрый петух. Пошёл на его песню. Уже и остальных глухарей не слышно, а этот всё поёт в глубине леса, видимо, перелетает с ветки на ветку. Я уже далеко зашёл, а глухаря всё нет. Наконец увидел. Этого мне не забыть никогда.

Таких глухарей я ещё не встречал. Это была огромная птица, еле умещавшаяся на толстой еловой ветке. Сложно прикинуть его вес, но по сравнению с этим самцом самые большие восьмикилограммовые глухари, которые мне попадались, выглядели птенчиками. Может, это какой-то реликтовый подвид?

Птица пела на рассвете, первые красноватые лучи уже пробивались сквозь хвою, а я всё слушал глухаря, опустив ружьё. Рука не поднялась.

Вдруг вижу – с другой стороны дерева стоит Витька, я не сразу заметил его. Тоже раскрыл рот. Так мы с ним и простояли, пока царский глухарь не улетел прочь.

– Почему не стрелял? – спрашиваю Витьку.
– А ты?

Посмотрели друг другу в глаза и всё поняли без слов.

Когда вернулись на ток, уже светило солнце. Почти семь утра, ток закончился, нам пора возвращаться. До трактора шли молча.

– Знаешь, а ведь этот глухарь нас специально увёл в глухомань, – вдруг сказал Витя. – Уводил подальше от тока. Старые глухари иногда учат молодых, как токовать по осени, а этот пожертвовал собой, чтобы спасти молодняк. Первый раз такое вижу.

Я много раз принимал различные делегации. Некоторые гости выпытывали места больших токов, предлагали хорошие деньги. Но «царский ток» никому не открою, даже специалистам. Пусть он переживёт наши времена и встретит ещё много рассветов.

Мы смотрели на огонь в печурке. А я думала, что, наверное, всё как-то сбалансировано: гибель и возрождение природы, люди, окончательно потерявшие в тайге совесть, и те, кто лишь на совести и живёт. И даже «симметричные» аномалии возникают неспроста, будто острова в «Солярисе» Лема.

Может, именно так мать-природа подаёт всем сердечным людям на планете важные знаки? Потому что лишь они могут их распознать. Только бы успеть расшифровать вовремя.