Идеальных людей не бывает. Сын не идеален. Невестка не идеальна. Да сама Анна в своё время была далеко не идеальной невестушкой. Но свекровь, земля пухом, жила далеко, приезжала редко, писала корявые открытки. Из десяти слов семь с ошибкой, филологу Анне нож в сердце. Но и, деревенская, полуграмотная, ухитрялась по телефону щипнуть Анну («Уж моего сыночку упрекнуть не в чем»).

Заметим, сыночка страдал жестокими запоями. И приступами кобелизма – от слова «кобель». Ещё не выходит из алкогольной интоксикации, ещё одной ногой на том свете, едва разлепляет чёрные, обожжённые сорокаградусной губы – а уж глянь, щиплет за задницы медсестричек, ставящих в вену капельницу.

В семье алкоголика все невольно живут по его законам, его распорядку, чего соизволит его левая нога. Он затягивает в свою орбиту домочадцев от мала до велика, как Солнце – планеты. Вернее, как чёрная дыра. Потом сжирает.
Анна выскочила – Бог сжалился.

Зато она считала себя идеальной свекровью. Подруга качала головой: «Не говори «гоп». У свекровей тоже бывает медовый месяц, и рано или поздно он кончится». Анна хохотала. Она не такая.

Примеры? Пожалуйста: у Ирочки (невестки) ревностный девиз: по дому «только вдвоём, только вдвоём». Ирочка пыль вытирает – муж пылесосит. Она посуду в раковину складывает – он моет. Она суп варит – он за картошкой в магазин. Другая бы свекровь возмутилась: «Припахала» или «Булавкой к юбке пристегнула», а Анна – будто так и надо.

Или вот поделилась с Ирочкой рецептом полезной кашки-трёхминутки, а та: «У нас Андрюша по утрам кашу варит». Ну, Андрюша так Андрюша.

Потом Ирочка взялась крутить и вертеть сына как куклу, одевать на свой вкус. Вкус у неё молодёжный, полудетский, всё коротусенькое, в обтяжку. Раньше сын носил солидные добротные пальто: не дядькины, а джентльменские, стильные. Элегантность и аристократизм в одежде – это когда между тканью и телом всегда сохраняется пространство.

Нынче Андрей послушно рядится в огрызочные тесные куртчонки. Они безбожно морщат под мышками и в плечах и так сжимают и перекашивают фигуру – больно смотреть. Анна и сей «Модный приговор» проглотила, ни слова. Лишь бы мир и лад, голубое семейное небо над головой и погода в доме.

Вот так ворочаешься ночью, и чего в голову не полезет. Давно к Анне приезжал брат. В разговоре посетовал: «Зрение уже не то. Нитку в иголку не могу вдеть – всё перед глазами расплывается». То есть он, декан, профессор, автор учебников для студентов, – штопал какие-нибудь свои трусы!

В гостях после чаепития срывался сполоснуть чашки под краном. О, как жена его вымуштровала! Свою Оленьку боготворил – а женщины быстро чуют силу, как зверьки. Говорят же: «Женщины слабы, когда сами любят, и сильны, когда любят их».

Тогда между Анной и женой брата тенью проскользнула чёрная кошка.

– Оль, ведь он работает.
– А я не работаю?

Ох, работала она. Чаи гоняли, обновками хвастались да трещали в своём НИИ. А научные труды, мужская ответственность за дом, за семью – на нём. Чуть что – «Ты мужик или нет?». И в огороде, на клубничных грядках – провались те шесть соток! – заставляла ползать на жаре его, известного профессора. Тёща тоже по мере сил плескала маслица в огонь. Ну и отдал Анин брат богу душу в сорок пять – не выдержало сердце.

А вот деревенская подружка описывала сценку. Провожала своего сына со снохой на автобусную остановку, это с километр. Припасов с ними отправляет будь здоров: овощи, мясо, молоко.

– Сын навьючен как верблюд. Невестка рядом скачет козой на шпильках, помахивает дамской сумочкой. Я говорю: «Снежаночка, ты хоть что-нибудь у него возьми». – «Да ай, сам донесёт! Это ему гимнастика, а то растолстел».

Анна тогда дивилась, сочувствовала: «Ай-яй!» Снисходительно, самодовольно думала: «У нас всё будет по-другому». Но выяснилось: эти нынешние девочки так все поголовно воспитаны. Для них взять в руки что-нибудь тяжелее косметички – значит уронить себя с принцессиного трона. Муж – как паж у ног. С младенчества впитали: «Любишь – докажи», «Ты этого достойна», «Я не посудомойка – я женщина!» А вот девиза «Я не ишак, я мужчина» что-то не слышно.

Воинствующий матриархат какой-то получается.

Анна сложила в дорогу большой чемодан на колёсиках – сыну. Это не считая туго набитого рюкзака. Небольшую сумку с одеждой взвесила в руке: не больше полкило, как раз Ирочке.

Ирочка перекинула через плечико клатч. Сумку мгновенно сунула сыну: «Это тебе». Анна выдрала у сына несчастную сумку: «Тебе и так тяжело по сугробам». Демонстративно понесла сама. Ирочка хмыкнула, отвела глазки.

Да ведь не злополучная сумка со шмотками важна. Важно то, что она символизирует. Готова ли жена в трудной ситуации поддержать мужа, подставить плечо? Жалеет ли она его? Помните:
В селах Рязанщины, в селах Смоленщины
Слово «люблю» непривычно для женщины,
Там, бесконечно и верно любя,
Женщина скажет: «Жалею тебя».

А ведь с Ирочкиной (и её мамы) колокольни всё видится по-другому. Анна старалась быть объективной, честно ставила себя на место сватьи. Но не ставилось. Сватья… Фу, какое старящее, тестообразное слово. Ассоциируется с дрожжами и квашнёй.

Но снова злосчастная сумка. Ладно, сейчас Ирочка, вся такая воздушная, к поцелуям зовущая, сама хрупкость и слабость, семенит рядом с навьюченным мужем. И ему поднимать на пятый этаж без лифта. А когда мужу стукнет пятьдесят и все эти конские поклажи аукнутся возрастными болезнями – зачем он ей такой? Упорхнёт к молодому, здоровому? Или будет есть поедом и обзывать лежебокой? Часто жёны не верят в болезни мужей.

Знаете, какой верный способ не ошибиться в человеке? Болезнь – вот лакмусовая бумажка, безошибочная проверка на любовь. Если заболел человек – будет ли близкий ухаживать, бегать за лекарствами, готовить чай, не спать ночами у постели? Ну а проскользнёт глухое раздражение – это уже звоночек.

Да, и как же Ирочкин феминистский принцип: всё пополам? Ведь на её чистенький, незамутнённый взгляд, не существует разделения на мужские и женские обязанности. Раз посуда, ковры и салаты вместе – то и сумки извольте вместе. Ну хоть лёгонькая полукилограммовая. И ответственность за всё происходящее в семье – тоже вместе.

И дальше молчать? Но Анна сама женщина и (увы, по себе) знает бабью захватническую породу: не встретив отпора, сатанеют, садятся на шею и свешивают ножки.

Чего там, даже женщины-писательницы отмечают женскую стихию, парадоксально щедрую к берущим от неё и истребительно жестокую к дающим. Откуда цитаты? Ирочка подарила на 8 Марта «Книгу мудрых изречений» в красивом переплёте: «Вы ведь филолог».

Вообще-то Анна скептически относилась к цитатникам, называла их «девчачьими альбомами». У кого нет своих мыслей – заимствует чужие. Как будто человек примазывается, присваивает и греется в отблесках чужого ума, подбирает упавшие жемчужинки, за неимением собственных.

Однако в последнее время заметила: читая, рука сама тянется к карандашу, записать ту или иную любопытную мысль. И Ирочкина книга на Анином подзеркальнике почти всегда открыта.

Да… В этом мире нельзя расслабляться, нужно уметь защищать свою маленькую территорию. Муж самой Анны – добряк и увалень, а коснись границы, которую он незримо очертил вокруг себя, – гранит. Тихий и покладистый, вдруг встаёт на дыбы. До развода пойдёт, но бастион не сдаст.

Анна благоразумно отступила. В молодости-то она бы с безрассудным кличем «сарынь на кичку» кинулась штурмовать осадную крепость с глинобитными машинами скандалов, огненными зарядами слёз, таранами упрёков. В ответ ей на голову лилась бы кипящая смола оскорблений и сыпались ядра и тучи язвительных стрел. Муж отбился, они отползли друг от друга полуживые, израненные, обугленные – зализывать раны, зверями поглядывая друг на друга.

Это у Анны второй. И для неё вовсе не пустые слова: «Берегите друг друга». Их на свадьбе, смахивая слёзы, говорили Анина мама и свекровь. Счастливая Анна заливалась колокольчиком, не понимала этих глупеньких мам: зачем плакать? Сейчас поняла.

А вот и Ирочкин цитатник спешит на помощь: «Чем больше морщин бороздят лицо женщины, тем больше сглаживаются неровности её характера».

Так как же насчёт сумки, будь она неладна?

С сыном поделиться сомнениями? Начнёт страдальчески морщиться и вздыхать. Или с Ирочкой задушевно сесть, положить руку на её мяконькую ручку, не знавшую до замужества ни стирок, ни мытья посуды. И начать именно с того, что она, Анна, тоже далеко не идеальна.

Нет хуже, чем носить недовольство в себе, копить, ворочать в глухих мыслях. Рано или поздно нарыв взорвётся, выплеснется. Припомнятся недомолвки, но уже на повышенных тонах, со слезами, несправедливыми упрёками, скоропалительными разрушительными выводами. Нужно заранее проговаривать, чтобы не было их, недомолвок.

Анна мягко выскажет свою позицию относительно сумки: вот так я её вижу. А как её видишь ты, Ирочка? Прокрутила в уме её реакцию. Вежливо подожмёт губки. Скорчит гримаску. Клацнет кукольными ресницами. Замкнётся. В итоге вообще откажется от сумок с Анниными овощами и заморозками – и смысл тогда Анне с мужем держать огород?

Будут сын со снохой заказывать с курьерами пластмассовые контейнеры с такими же пластмассовыми салатами из китайских лжеовощей и гордо именовать эту отраву здоровой едой.

Хуже того – Ирочка начнёт отнекиваться, искать и находить причины не приезжать к свекрови. Неуютно ей здесь. А потом и сыну запретит. Невестка, жена – это мягкая сила. А их семья – единый организм. Сломаешь палец, да хоть ноготь, наманикюренный крошечный ноготок на Ирочкиной руке – больно всем.

Почему бы сыну не сказать: «Ирочка, возьми, милая, сумку. Мне неудобно одной рукой доставать телефон, кошелёк, билеты». Он старше, пускай осторожно поправляет и направляет её. Формирует, воспитывает.

Формирует. Обидное слово. Не сама ли Анна напутствовала молодых: «Вы достались друг другу взрослыми, состоявшимися людьми, с собственной прожитой жизнью за плечами. Не пытайтесь перекроить друг друга на свой лад, переделать под себя, перевоспитать. Не ломайте друг друга». А вот не получается без подгонки, без обточки – будут всюду лезть не притёртые углы.

Скажи кому – засмеют. Дело не стоит выеденного яйца, вернее, сумки. Но разве не с таких микроскопических бытовых трещин даёт течь та самая семейная лодка?
Анна добросовестно вспоминала.

Бабушка вышла замуж накануне войны в девятнадцать лет. Годик и успели помиловаться, только во вкус вошли, ребёнка родили. Забрали Васю на передовую. По ночам гладила свои атласные, по-бабьи налившиеся, тоскующие бёдра. Бесстыдно раздвигала ноги, тяжело дышала. Руки у неё были по-мужски тяжёлые, горячие, гудели, раздавленные колхозной работой. Закрывала глаза, представляла: это её Вася ласкает…

«Приди с фронта – на руки бы его подхватила, затетёшкала, как ребёнка». Вместо Васи пришла похоронка.

Мама? Ну, на ней всегда было хозяйство. Папа со своими книжками витал в облаках, ему бы в городе родиться.

Анна. Она да, после свадьбы сначала пришла в восторг от живой куклы: «Моё!» Не ребёнок, а именно муж – последняя кукла. Мило капризничай, топай ножками, дуйся, командуй. Но когда родился ребёнок и плакал по ночам, Анна отправила мужа спать в соседнюю комнату: «Я днём прикорну, а тебе на работу». Это нынешние – едва запищит младенец, сонно торкнут супруга ногой: «Вставай, твоя очередь!»

Журналы долбят: «Молодым кормящим мамочкам нужен полноценный отдых. Так что, дорогие мужья, возьмите на себя готовку, кормление, пелёнки, ночные бдения у кроватки».

А молодые кормящие мамы проспят до обеда и как нырнут в телефон, так и сидят до прихода мужа, ждут, когда ужин приготовит. Ну, ещё разоденутся по последней моде и с подружками в парк коляски выкатят.

Шли годы. Анна, по мере того как подруги вокруг стремительно пополняли ряды моложавых вдовушек, а кладбище – ряды мраморных памятников со вчера ещё живыми, шумными юмористами, шашлычниками и рыбаками Толями, Серёжами, Димами, – так вот Анна задумалась.

До этого-то в болезни мужа тоже не верила. Веселилась: «Она уже почти вдова, у мужа тридцать семь и два».

Сегодня, завидев свободное место в автобусе, заботливо сажает мужа. Загораживает собой, как наседка цыплёнка. А то вечно найдутся: «Мужчина, такой ядрёный, а расселись, уступите место». А у него румянец нездоровый, горячечный, сердечный. И толщина болезненная, диабет.

Проворочалась ночь, встала с чугунной головой. А надо готовить стол. Восемь вечера на часах, обещали быть в шесть. У обоих телефоны вне доступа. На трассе есть мёртвые зоны, где пропадает сеть. Да вообще вся трасса мёртвая зона, чёрт её побери. Узкая двухполосная, движение плотное, серпантин. При этом носятся все как камикадзе.

Ирочке, ни жить ни быть, загорелось купить авто. У всех подружек есть, в Крым, на Кавказ катаются, а её что, на помойке нашли? Так приятно ехать на переднем сиденье и давать советы под руку мужу, работать живым навигатором.
Анна с мужем пересели на автобус, когда ему дважды становилось плохо за рулём. Удивительно, как вообще инфаркт не хватил. Потому что у нас на российских дорогах что? У нас на российских дорогах полноценная широкомасштабная война.

…На часах одиннадцатый. Муж у телевизора караулит сводки полицейских новостей. Анна с замирающим сердцем листает местные соцсети: там самыми первыми выкладывают кадры… Слёзы капают на клавиатуру.

Дурацкая сумка ушла на сто десятый план. Господи, какая, в сущности, ерунда забивает наши головы. И это называется жизнь. Полжизни тратится на ничтожные обиды, нелепые домыслы…

Заглянул муж: вроде шум во дворе? Нет, ветер с метелью, как зверь рвётся в дом, стёкла звенят и надуваются парусами…

Отнимите у человека то, что он имел, и он поймёт, как минуту, секунду назад он был невыразимо счастлив. Как в злой сказке, цитатник открыт на этой странице.

…Слава богу, приехали! Сердечную таблетку под язык, припудрить зарёванное лицо. Скорее бежать обнять, зацеловать заснеженных, озябших, холодных, румяных, самых родных на свете. Отряхиваются, перебивая друг друга, возбуждённо рассказывают об огромной пробке на дороге: перевернулась фура, столкнулись машины. «Скорая», полиция, весь лес в дискотечных красно-синих огнях… Ирочка успела нащёлкать на телефон.

Разгружаются, вернее, сын разгружается. Как всегда, у невестки телефончик, на Андрее куча баулов и даже дамская вязаная авоська. Ну, знаете, так дальше оставлять нельзя. Всякому терпению есть предел…