Пётр Николаевич Рублёв неделю ходил раздражённый. Это было похоже на то, как если бы его окликали со всех сторон на разные голоса, а когда он поворачивался, куда-то прятались.

Началось с того, что приболела супруга, врачи советовали отправить её в санаторий, но были нужны деньги. Он написал сыну, который давно жил со своей семьёй в Ярославле, работая в богатой фирме на хорошей должности, попросил помочь. Сын ответил, что денег нет – взял большой кредит в банке. Если потом когда-нибудь…

«Вот они, дети, – думал Рублёв. – «Потом когда-нибудь». Болезнь ждать не станет».

У них были собственные накопления на чёрный день, но супруга наотрез отказалась их тратить. А тут ещё и машину угнали, старенькую. «Победу».

Он купил её ещё в советское время, с рук, после женитьбы, когда начал подрастать сын. И как-то получилось, что машина стала центром их жизни. По выходным они с сыном мыли её во дворе, оттирали ржавчину, подкрашивали, копались в моторе. На ней ездили на дачу, а летом отправлялись семьёй в Крым, словно переезжали из своего холодного и дождливого северного утра в горячий и солнечный полдень юга. А сколько радости доставляли сама дорога, ночёвки в палатке, дикий пляж под Евпаторией, полыхающие над морем рассветы и закаты.

Тогда ещё не было иностранных машин, все свои, родные, и старенькая «Победа» не выглядела среди них чужой, а даже вызывала интерес и уважение, как вызывает интерес и уважение пожилая, но ухоженная и следящая за собой женщина.

Последний раз он выезжал на машине лет десять назад и натерпелся стыда. «Победа» развинченно лязгала, гремела и почему-то, возможно из-за плохого бензина, дымила. Он ехал, прижимаясь к обочине, и упорно глядел вперёд. Встречные машины сигналили, прохожие показывали на него пальцами, и ему казалось, что не на «Победе» он едет, а летит на подбитом горящем самолёте, за которым, закручиваясь, тянется дымный след, и вот-вот врежется в землю.
С тех пор зачехлённая брезентом машина неотлучно находилась за деревьями возле сараев, став неотъемлемой частью дворового пейзажа. Летом солнце нагревало её, как жарко натопленную печку-буржуйку, зимой скрывало сугробом, и она, и так горбатенькая, сутулилась ещё больше. Мальчишки порой забирались наверх и скатывались по покатой крыше, как с ледяной горки.

И вот неделю назад, возвращаясь из магазина, Пётр Николаевич заметил в дворовом пейзаже какую-то брешь. Пригляделся и не поверил глазам – «Победа» пропала. Это было невероятно, и поначалу он решил, что машина провалилась. Она столько лет давила на землю, что той, верно, надоело терпеть на себе бесполезную тяжесть, и почва разверзлась. К месту бывшей стоянки Рублёв подошёл насторожённо, будто на самом деле ожидал увидеть яму.

Супруге он ничего не сказал, чтобы не расстраивать больную. Несколько дней ходил по соседним дворам в поисках пропажи, а встречая знакомых, жаловался:
– У меня «Победу» украли.
– Какую победу, ты же не воевал, после войны родился?
– Машину «Победу», – сердился Пётр Николаевич. – Была – и нету.
– Сообщи в полицию, хотя такую рухлядь не станут искать. Лучше прямо к участковому. Он, хотя и недавно работает, но толковый и знает всех местных жуликов.
– И что, поможет? – уже не сердито, а с робкой надеждой справлялся Рублёв, и в этот момент походил на состарившегося обиженного ребёнка, готового заплакать. И знакомые, помнившие Рублёва человеком ещё деятельным и решительным, думали про себя: «Вот что значит старость, того и гляди пустит слезу, как беспомощное дитя», – а вслух убеждали:
– Поможет-поможет, ты только обратись.

Участковый, молодой лейтенант, выслушал, но, как показалось Рублёву, посмотрел на него легкомысленно. Вроде бы и сочувственно, но одновременно иронично, словно говоря, что эта кража и многое другое в мире – лишь суета сует и лишнее беспокойство. И оттого люди суетятся и беспокоятся, что не нашли главного дела в жизни.

– Вы меня хотя бы слышите? – задетый невниманием, обиделся Пётр Николаевич.
– Конечно-конечно, я приму меры, – спохватился лейтенант, достал из сумки блокнот и вписал туда какую-то закорючку.

Как ни странно, участковый нашёл машину почти сразу. На следующий день он явился к Рублёву и отправился с ним к бизнесмену Караеву, собирателю старых автомобилей.

– Я справлялся в пунктах приёма железа – никто старых машин не сдавал, – сообщил он. – У него, у Караева, ваша «Победа».

Бизнесмен жил в двухэтажном особнячке с широким парадным подъездом. Раньше Рублёв видел богатых людей только в кино о старой жизни и ожидал встретить благородного старца в дорогом костюме, может быть, даже во фраке и цилиндре, но Караев был одет по-домашнему – в брюки с пузырями на коленях и рубашку навыпуск.

Заметив полицейского, он заволновался, а когда узнал, в чём дело, испугался по-настоящему. И вместо того чтобы, как в старых фильмах, принять гордый вид и презрительно отвергнуть обвинения, заговорил повинным голосом:
– Братцы, дорогие друзья и товарищи, единомышленники, – взмолился Караев, явно лукавя, потому что ни другом, ни товарищем, ни тем более единомышленником участковому и пенсионеру он быть не мог. – Да кто же знал, да я бы ни в жизнь! Мне сообщили о «Победе», мол, явно безхозная, хозяин, наверное, умер. Вот и попутал нечистый, попросил эвакуаторщиков привезти.

В этот момент участковый и на него поглядел легкомысленно – то есть как бы сочувственно, но одновременно иронично, словно утверждая, что и бизнесмен не нашёл главного дела в жизни, а если и собирает старые машины, это всего лишь суета и беспокойство.

Тем временем Караев с готовностью открыл ворота находившегося тут же во дворе ангара, где стояло несколько старых «Москвичей» и «Запорожцев» разных годов выпуска и двадцать первая «Волга».

– Мне бы теперь «Чайку» достать, – не выдержав, не без гордости заявил он. – Ни у кого в городе нет, а я достану.

«Победа», уже расчехлённая, стояла в стороне от других машин и казалась одинокой, понурой, заброшенной, как потерявшая хозяина собака. Вот такой она и представилась Петру Николаевичу, сердце его от жалости ослабело, а на глазах выступила влага. Он подошёл и погладил её по капоту.

– Ваша? – спросил участковый.
– Так точно, – хрипло и почему-то по-военному ответил Рублёв.
– Надо изымать. Я ясно говорю, Караев?

Пётр Николаевич и тут ожидал, что бизнесмен скажет что-нибудь высокопарное, в духе старых времён: «Позвольте принести, товарищ Рублёв, свои глубокие извинения и выразить сожаление в непреднамеренном нанесении материального ущерба», – но тот лишь пожал плечами.

– Накладочка, блин, вышла. А что со мной будет?
– Да ничего, заявления на вас нет.

Караев приободрился и, вспомнив о своей бизнесменской принадлежности, тут же начал торговаться, убедив наконец-то Петра Николаевича, что фильмы правдивы хотя бы в одном – богатые обязательно торгуются.

– Зачем вам машина, уважаемый? На запчасти её не пустить, не нужны сегодня эти запчасти. Если сдать в приёмный пункт, получите копейки, а я вам сто тысяч дам. И всё будет по закону, правда, лейтенант?

Участковый кивнул и внимательно поглядел на Петра Николаевича, наверное, загадывая, сдастся старик или нет. И этот изучающий взгляд так подействовал на Рублёва, что он твёрдо сказал:
– «Победа» не продаётся.

И тут, после этих слов, произошло нечто загадочное. То ли почудилось Петру Николаевичу, у которого глаза по-прежнему были на мокром месте, то ли в ангар через ворота проник солнечный луч, только фары и лобовое стекло «Победы» вспыхнули коротким блеском и погасли, точно одобрительно поприветствовали решение хозяина.

– Вы же на ней не ездите, – продолжал нажимать Караев. – Простоит она ещё пару лет и сгниёт. А вы двести тысяч, понимаете, двести получите.

Но Рублёв уже принял решение. Правда, на мгновение шевельнулся червячок сомнения, но он его прихлопнул. Более того, вернуть машину показалось ему важным – будто, продав «Победу», он продаст и свою молодость, и всю жизнь, теперь, казалось, счастливую. Словно все эти прожитые счастливые годы у него вдруг украдут и, кроме старости, немощи, болезней, одиночества, больше ничего не будет.

– «Победа» не продаётся, – повторил он. – Отремонтирую и сам на ней поеду.

Когда уходили от бизнесмена, участковый сказал:
– А вы молодец, Рублёв, не сдались и не купились. Но неужели сами станете ездить?
– Теперь точно стану. Поеду с супругой на Чёрное море. Ей врачи санаторий прописали, вот и будет санаторий, – и тут сам, неожиданно для себя, откуда только возникла эта мысль, спросил участкового: – А что, по-вашему, главное в жизни?
– Отвечу. По мне, главное быть счастливым и иметь покой в душе, а всё остальное – суета и беспокойство.

Пётр Николаевич вспомнил, что, когда ездил с семьёй в Крым, он тоже был счастлив и имел покой в душе. И значит, то его состояние связано не только с женой и сыном, но и с машиной. И он ещё больше обрадовался своему решению вернуть «Победу».

На развилке улиц они расстались. Участковый пошёл в свой опорный пункт, а Пётр Николаевич домой. И чувствовал себя счастливым, и совесть была чиста, и на душе покой.