СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Родня На этом мемуары кончаются
На этом мемуары кончаются
13.05.2022 14:11
Муж с войны вернётся, а ребёнка нет, – что я ему скажу?

На этом мемуарыЗдравствуйте, уважаемая редакция! Посылаю письмо о войне, о том, как пережили её наши бабушки, тогда ещё молодые. Я написала его к 65-летию Победы. Рукопись, как говорится, улежалась, а тема не уходит, не становится исчерпанной.

В 1941-м моей маме было три года. Она ушла из жизни восемь лет назад.

Воспоминания трёхлетнего ребёнка вряд ли могут быть настолько точными, чтобы им доверять, мама и сама с этим соглашалась, но, видимо, пережитая трагедия так велика, что даже спустя десятилетия после тех событий она с трудом удерживала слёзы, рассказывая о своей войне – войне, увиденной глазами маленького ребёнка.

Немцы вошли в их деревню в августе сорок первого и начали сгонять мирное население для последующей отправки в Германию. Моя бабушка, мамина мама, в своих воспоминаниях называла это эвакуацией. Она, конечно, была не слишком грамотна, эвакуация производится своими и на восток, в тыл, а тут немцы гонят на запад. Впрочем, что толку было с ней спорить?

И вот идут они по августовской дороге на запад одним огромным потоком – старые, малые, женщины. А ещё домашняя скотинка, коровы – кормилицы и к тому же тягловая сила, которую можно впрячь в небольшую тележку со скарбом.

У моей бабушки Гали – хотя не слишком справедливо в этом рассказе называть её бабушкой, ей тогда было всего 27 лет, – тоже была запряжена коровка. На руках Галя несла полуторагодовалого Шурика, маминого брата, и два узла через плечо, а вот трёхлетняя Любка, моя мама, ввиду уже достаточно взрослого возраста, бежала рядом, держась то за материн, то за бабкин подол.

К середине дня народ стал уставать, люди начали бросать своё добро. И вот на обочине маленькая Люба увидела куклу. Подбежала, подняла – и назад, в обоз. Но запуталась, побежала не вперёд, а назад, в хвост обоза. А измученная мать даже не заметила пропажи ребёнка – может, идёт с бабушкой или многочисленными тётками.

Бежит, бежит Любашка вдоль нескончаемой череды людей, достигает конца обоза, а там немцы на лошадях, конвойные. Один из них, увидев маленькое чумазое создание, передёргивает затвор – чего возиться. Другой его останавливает и сажает мою будущую мать на лошадь – мол, на привале разберёмся, чья ты, а пока поехали.

Привал только вечером. Останавливаются в роще – первым делом разжечь костёр, ведь ночи уже холодные, затем покормить-попоить коровку, подоить её и покормить детей. А конвойный ездит от группы к группе и предъявляет малышку на опознание. Лишь увидев её, спохватились и заголосили бабы нашего рода, многочисленные невестки и золовки – пропажу Любки никто не заметил, ведь детей в семье целая куча. И тем не менее:
– Ой, Галюшка, что же ты наделала, чуть Любку не потеряла! Тихон с войны придёт, что бы ты ему сказала?

Столько лет прошло, а моя мама помнит этого немца – ну то есть, конечно же, не его, а то, что он не позволил застрелить её и возился с ней, разыскивая её мать. Жизнь ребёнка бесценна – кроме своей, он несёт в себе бесконечное количество будущих жизней.

Наутро беглянку посадили в тележку, привязали за ногу, теперь не убежать. Кругом пожитки, чугунки ударяют, тесно, неудобно. Любка в рёв – всё тело затекло, мамочка, сними, мол. Ну что делать, иди, только рядом.

Пыль от сотен, а может, и тысяч ног поднимается от дороги. Взрослым, наверное, легче, они повыше ростом, до них пыль не так долетает, а вот трёхлетнему ребёнку тяжко – засорились глазки, трёт их, идёт, не разбирая дороги. Одна из тёток сжалилась:
– На, Галя, один из моих чувалов, давай я Любку на плечах понесу.

И поехала Любка в Германию на тёткиных плечах.

На этом «мемуары» об «эвакуации» у моей мамы кончаются. Что ж, это воспоминания маленького ребёнка, много ли вы вспомните о том, что с вами происходило в три года? Об этом больше рассказала бы бабушка, да вот не любила она говорить о войне.

Рейх переполнился восточными рабами. Поток наших земляков остановился в посёлке Навля Брянской области, и после двухмесячного ожидания всех отпустили. Домой они вернулись в конце ноября. Лежал снег, картошка осталась под ним, её выковыривали из мёрзлой земли, только мало что осталось, до хозяев по этим огородам пропахало много народу из тех, кто вернулся раньше. Хлеба не было. Дом, слава богу, уцелел.

И пошла Галя побираться. Детей оставляла со старенькой свекровью, а сама впрягалась в санки и уходила на Орловщину, почти за сто километров, собирать что бог пошлёт и подадут добрые люди. Люди подавали – кто морковку, кто свёклу, кто картофельные очистки. О хлебе бабушка не вспоминала, его не было ни у кого. Пропадала, добывая пропитание, по неделе и больше, пока не наполнятся санки, а потом – домой, пару дней отлежится, отогреется, и снова в путь. Картофельные очистки не ели – их сушили, весной из них выковыривали глазки и сажали в землю.

Дальше стало легче. Главное, сберегли корову в страшную зиму 1941–42 годов. У неё было очень жирное молоко, и немцы, зная, что его от коровы можно получать постоянно, а мясо – лишь раз, не пристрелили животинку.

Маленькая Любашка тоже приспособилась к военной жизни. Когда на отдыхе немцы начинали играть на губных гармошках, она выбегала и плясала, за что получала гостинцы. Её белокурая головёнка, видимо, трогала души немецких солдат, напоминая оставленных дома киндеров. Заработанное лакомство несла домой, ведь там лежал болевший тифом братик. «Хорошо, что Шурик выжил, – говорила потом бабушка, – а то как бы я перед Тихоном отчиталась?»

Что ещё я знаю о её войне? Бабушка была очень сильной физически. Когда я спрашивала, как она выглядела в молодости, отвечала: «Красивая, толстая», – видимо, дородность являлась для неё критерием красоты. Тяжёлым трудом сберегла она детей и свекровь, так что дедушка, вернувшись из армии в 1947-м, пришёл в отремонтированный дом, который, конечно, не был полной чашей, но его жители хотя бы не испытывали страшного голода и лишений, как большинство семей в послевоенное время.

Ещё я знаю, что за ней пытался приударить один немец, но она постоянно пряталась от него. А когда однажды прищучил и попытался облапить, сгребла его в охапку и выбросила в дверь. Свекровь заохала на печке, вся помертвела, ожидая, что сейчас раздастся автоматная очередь и останется она одна с сиротами, если вообще кто-нибудь выживет. Но Галин поклонник, посмеявшись, удалился.

Видимо, нашей семье везло с немцами. А вот им с нами – нет. Однажды бабка Анютушка, как звали в семье дедушкину мать, вышла на порог, услышав гул мотора нашего самолёта. Немцы попрятались в сарае, на него бабуся и показала нашему бравому соколу. Тот метко сбросил бомбу, разнеся сарай в щепки, убил дюжину фашистов и полетел дальше, помахав старушке-наводчице крыльями со звёздочками. А та пошла домой, охая и причитая:
– Это же надо, своими руками сараюшку разбомбила!

Мой дедушка водил тягач от катюши. Он воевал на Волховском направлении, был тяжело ранен. Деду «повезло»: раненного и контуженного, присыпанного землёй, его переехала телега похоронной команды, и по стону солдаты поняли, что он жив.

Дедушка продолжил службу водителем в госпитале, захватил войну в Маньчжурии и вернулся домой через два года после Победы. Он ни с кем не делился военными воспоминаниями. Так часто бывает: брат моего мужа, воевавший в Афганистане, никогда не рассказывает о своей службе, видимо, кровь, страх и близость смерти не располагают к откровенности.

Каждый День Победы мы говорим о подвиге советского солдата, защитившего нашу страну, о подвиге тружеников тыла, работавших на пределе человеческих возможностей, но редко вспоминаем о подвиге баб, сохранивших жизни детей, а через них – жизни последующих поколений. Это они, претерпев невероятные муки и лишения, выкормили, вынянчили, вырастили деток, совершили подвиг жизни, ради которого и гибли их мужья на фронте.

И ещё. Как-то в нашей стране повелось жаловаться на бедность, неустроенность, маленькие пенсии и зарплаты. Каждый раз, когда власть оказывает гуманитарную помощь какой-нибудь нуждающейся стране, поднимается вой: «самим жрать нечего, а они всё раздают». Хочется рассказать этим вечно голодным нытикам, как в условиях немецкой оккупации люди делились последним, не рассчитывая на «помощь и выплаты семьям с детьми».

Добро порождает добро. В 1946-м, страшном голодном году, по нашей деревне ходили толпы таких же несчастных, обездоленных людей с разорённых территорий. У нас дома они находили еду, если она была, и всегда – место на тёплой печи. А ещё лапотки, заботливо сплетённые бабкой Анютушкой.

– Ну-ка, внученька, – обращалась она к моей маме, своей любимице, – пойдём драть лыко, а то лапотки на исходе. Побирашечки придут, а нам их и обуть не во что.

И последнее. Недавно мне открылась великая истина. Что такое вера в Победу? Это и «всех не перевешаете!» Зои Космодемьянской. Это и бросок Александра Матросова на амбразуру. А ещё это – когда гонимая в неизвестность усталая баба тащит маленьких детей, смотрит, как бы не потерялись, заботится о коровке, чтобы та накормила детей и свекровь-старушку, выхаживает болеющего сына. «А то Тихон придёт – что я ему скажу?»

Где твой Тихон? Жив он или уже нет? Придёт? А когда? Куда? Ты в окружении врагов, у тебя нет крова, твоё прошлое растворилось, твоё настоящее – пыльная дорога в иноземное рабство, будущее – ужас неизвестности. Но есть твоя святая вера в Победу, вера простой русской бабы. Тихон придёт: «А вот твои дети. Вот твоя мать».

Из письма Светланы Полугодиной
Фото: FOTODOM.RU

Опубликовано в №17, май 2022 года