Он стоял на выходе из автобуса и мешал пассажирам выходить. Его грубо толкали, с раздражением цеплялись за старый рюкзачок на спине, хамили:
– Дед, мёдом намазано?
– Это он из секты застряльщиков в дверях.

Он стоически отмалчивался, только крепче хватался за поручень. У рынка поток пассажиров устремлялся к выходу и грозил раздавить, оторвать и вынести упрямца с собой, но он, как былинка в бурной реке, трепетал и всё лип к поручню.

– Бесполезно, я его знаю, – сказала усталая кондукторша. – Характер такой. По жизни вредный, поперечный человек. Вечно больше других надо, всё что-то доказывает.

Можно не объяснять, мы с Харитонычем живём в соседних домах, он работал с мужем в одном цеху. Известен тем, что то подписи собирал, то устраивал в проходной пикет, то в курилке объяснял текущий момент, за что его не раз обещали побить, то объявлял голодовку.

– Начальство надо держать в тонусе, – объяснял. – На то и щука, чтобы карась в пруду не дремал. Чтобы не забывали: мы базис, а они надстройка. Мы народ, они слуги.

Когда повысили пенсионный возраст, на заводе пригрозили: если увидят на митинге – уволят с волчьим билетом. Заметим, митинг был согласован, разрешён. Харитоныч придумал: сделал в картонной коробке прорези для глаз и явился такой – с коробкой на плечах. Прямо на ней написал фломастером «Опираться можно только на то, что оказывает сопротивление». Удобно: коробка тебе и транспарант, и для маскировки, и от дождя.

А курточка-то кургузенькая, потрёпанная, синяя с белыми полосками, всем знакома.

Мы шли вместе от конечной остановки до нашего дома, перекидываясь редким словом. У нас диаметрально противоположные взгляды, а переубеждать другого – неблагодарное занятие. В одном сошлись, одному дивились – безмятежности граждан в эти дни. То есть глупо паниковать и впадать в истерику, но делать вид, что ни при чём, как-нибудь само рассосётся, прятать голову в песок – несерьёзно, товарищи.

Харитоныч нажимал на то, что народ у нас золотой, скажи сделать – сделает. Ему толчок нужен, импульс. Вот только, по его мнению, начальство всё ещё плывёт по течению, пребывает в нирване и счастливом неведении, застыло во времени, словно мушки в янтаре. И хочется крикнуть: алё, не жмут розовые очки? Вы календарь-то сподобьтесь перелистнуть.

Сердце болит от происходящего, а эти будто сидят себе преспокойно в забуксовавшей машине времени. Дед Харитоныча рассказывал, как в сорок первом на голом месте в степи в считаные недели вырастал огромный завод. Ни на кого не полагались, надежда на собственные руки и головы.

А нынешняя местная власть чем занята? Там, на западе, падают бомбы – а здесь получают гранты: кто лучше украсит скверик. Ажурные заборчики, вазончики, клумбочки, скамеечки, бордюрчики. Плитку розовую прошлогоднюю выковыривают, новую голубую кладут.

Ещё общественные слушания назначили, прения насчёт площадки для выгула собак. Вот это прямо первостепенная задача по нынешним временам. А на один объявленный проект велодорожки можно построить молочно-товарную ферму!

Конкурсы красоты ещё в апреле – а как же нынче без них, в бессильной ярости взмахивал в воздухе кулаком Харитоныч. Какие-то фестивали рыжих, или близнецов, или пельменя. Лучше бы вон механикам из АТП помогли: мужики – золотые руки, у них ржавые консервные банки способны забегать по городу. А вообще, стыдоба: люди в богатейшей стране мира ездят в облезлых заплатанных железяках.

Недавно выяснилось, что в регионе жесточайший дефицит фельдшеров, на селе некому лечить людей. И что они сделали, вопрошал Харитоныч. И сам себе язвительно отвечал: ввели ставку четвёртого заместителя министра здравоохранения по фельдшеризму. Это ли не плевок в лицо народу?

Они, твою в душеньку, в окно выглядывают, нет? А календарные листки отрывают, или у них до сих пор там висит пожелтевший листок 22 февраля? А прессу читают? «Экономику всего мира ожидает погружение в глубочайшую рецессию». «То, что испытывает экономика, можно охарактеризовать как шок». «У нас сейчас три фронта – военный, промышленный и идеологический».

У них на повестке – дела на любовном фронте: как одна звезда изменила другой и женилась на третьей.

На днях Харитоныч записался на приём к заместителю мэра. В кармане чертёжик: ночами сидел, конструировал ручной насос. Любой мужик, у кого руки растут из нужного места, справится: куски труб разных диаметров, прокладки, переходники. Нержавейку можно заменить пластиком. Главное – клапана. Видели ведь, как поршень в шприце шурует?

– Ну и что вы хотите? – надушенный, пахнущий дорогим табаком мужчина взглянул на золотые часы на запястье.
– Дак у нас цех простаивает, заграничные комплектующие иссякли. На поток бы этот насосик из подручного… Если что, мне за рационализаторство не надо ни копейки, – заторопился Харитоныч.
– Что вы паникуете? Магазины забиты насосами.
– Пока забиты. Да и пора это… Своё иметь. Импортозамещаться, – насупился Харитоныч. – Всякое может быть, перебои с электричеством, веерные отключения. А ну как люди без воды останутся?
– Эт-то что за пораженческие настроения? Льёте воду на мельницу врага? – тихо и с угрозой сказал хорошо пахнущий мужчина. Вот и поговорили.

Пока шёл – в открытых кабинетах такие же солидные мужи сидели в телефонах, стрекотало бабьё. Поставь Харитоныча губернатором – он бы первым делом сократил к едрене фене на три четверти всю эту шарашкину контору. Разросшееся, разжиревшее племя, из тех что семеро с ложкой. И – на поля их, на картоху, на живое дело, кормить население, хоть какая-то польза. Где в советское время справлялся один – нынче их семеро копошится, имитируя бурную деятельность. А какая экономия бумаги, осеняет Харитоныча, он даже останавливается.

– Не пропадём, – пообещал Харитоныч у калитки. – Сегодня главная стратегическая задача сельского хозяйства – овощехранилища. Пишут, один фермер может прокормить три сотни человек. Только дай ему нормальный кредит и возьми продукцию. Вон ещё пишут, семян мало. А зачем нам привозные, за валюту? Бросьте клич по огородам, по бабулькам. Лично у меня пять лишних ящиков отличной семенной картошки – поделюсь с кем хочешь. Не какая-нибудь гидропонная израильская, а родная, закалённая, каждый клубень ладошкой оглажен. Моя-то с подружками (это он про жену) какими хочешь домашними семенами поделится: огуречными, помидорными, кабачковыми, тыквенными, укропными… Лук семейный золотой, отборный. Год-два – образуем свой семенной фонд. Правда, откатов и распилов на них не замутишь – может, потому чиновники воротят носы? Зайди, покажу.

И я не поленилась, зашла к Харитонычу и посмотрела: и картошку, и тыквенное семя – в магазинных пакетиках они хилые, с червоточинкой, а эти хоть на ВДНХ.

– Выживем! – обещает он.
– Надеюсь, хотя бы не из ума, – вздыхаю я, как в том анекдоте.

И мы невесело смеёмся.