Это было давно. Летом 1961 года, когда я жил в Западно-Казахстанской области, я на мотоцикле проезжал мимо того места, где сейчас расположен город Новый Узень (Жанаозен), который в наши дни прославился печальными событиями – беспорядками на национальной почве. Сейчас это современный город, а тогда, в шестидесятых, я не увидел здесь ни одного капитального здания. Стояли лишь несколько аккуратных вагончиков, а чуть дальше работали больше десяти нефтяных скважин-качалок.

День стоял жаркий, хотелось пить. Я свернул с дороги и направился к вагончикам. Не доезжая, остановился у костра, возле которого сидели двое полуодетых людей, чистивших рыбу. Поздоровавшись и утолив жажду, хотел продолжить свой путь, но ребята посоветовали подождать, чтоб отведать ухи, которую начали готовить. Поскольку я часа два ехал под палящим солнцем, устал, а время приближалось к обеду, то, разумеется, принял предложение. В общении выяснилось, что эти двое – рабочие нефтяного комплекса – по графику дежурили сменными сторожами. Все остальные, отработав две недели, уехали отдыхать на пару дней в Астрахань, где, собственно, жили и где находился их трест.

До готовности ухи было ещё далеко, но расторопные повара уже принесли из вагончика чашки и ложки. От тёплого приёма у случайных гостей оттаивают души, и в качестве компенсации они рассказывают хозяевам какую-нибудь новость или захватывающую историю. Я не стал исключением.

– К тёте Наде, у которой я снимал комнату, – начал свой рассказ, – на майские праздники приезжал родственник из Саратовской области. В Гражданскую войну он получил серьёзное сабельное ранение руки, с тех пор она в полусогнутом состоянии. Он рассказал мне, что во время Первой мировой служил солдатом в Тифлисе, где ходил на представление турецкого фокусника. Тот ловко проделывал занятные фокусы с верёвками, пиалками и другими предметами, которые подносили и уносили четыре его жены-помощницы. Одна была писаной красавицей, но строптивой. Что бы он ни говорил, она исполняла его требования плохо и с неохотой. А один раз вообще отказалась. Тогда турок выхватил кривую саблю и отрубил ей голову, которая отлетела в сторону. Потом подошёл к телу и, приподнимая конечности, отрубал их и разбрасывал по сцене. Туловище тоже разрубил на несколько частей. Кровищи было море! И зрители, и его жёны находились в ужасе. А он, опершись окровавленной саблей о пол, сказал жёнам: «Если и вы не будете слушаться, с вами то же самое сделаю!» Но потом подошёл к отрубленной голове, поднял её, с сожалением посмотрел на прекрасное лицо и швырнул на стоящий посередине сцены щит. Голова, пролетев несколько метров, «приклеилась» к щиту. Фокусник стал бросать туда руки, ноги, части туловища и все они «приклеивались», образуя фигуру убитой женщины. А она, живая, отошла от щита, упала турку в ноги и с жаром клялась, что вечно будет слушать его. «Я и в гробу буду помнить эту сцену!» – заключил родственник.

Судя по реакции, моё повествование понравилось. Один из «сторожей», человек предпенсионного возраста, тоже не преминул рассказать загадочную историю.

– У меня был друг Леонид, участник Великой Отечественной войны. Он сетовал, что его мать часто посещает гадалку, оставляя той за визит 3 рубля. «Пшеничная» стоит три двадцать, а она за сказку берёт три рубля»! – возмущался он. И однажды, когда мы немного выпили, уговорил меня пойти с ним к той бабке и обматерить её.

Бабка жила одна в своём доме. Когда мы вошли, она мыла пол и стояла к нам спиной. Леонид с ходу начал на повышенных тонах: «Ты когда, старая карга, перестанешь брать с людей деньги за сказки?» – «Сказки? – сказала та, повернувшись к нам. – Разве сказки, что во время войны ты, танкист, струсил? Увидел, как подбили один танк, второй запылил, и ты, поганец трусливый, за горку повернул, а потом в лесу спрятался!» Леонид вмиг оцепенел. Стал белым, как сметана, и выскочил из дома. Я вышел за ним. Он раньше рассказывал, что во время войны был танкистом, но то, о чём напомнила старуха, конечно же, старательно скрывал многие годы. Думаю, что она сказала правду.

– А вы знаете адрес этой гадалки? – поинтересовался я.
– Знаю, – сказал он.

И я записал адрес с надеждой, что когда-нибудь приеду в Астрахань и побеседую с удивительным человеком. Но «когда-нибудь» так и не настало, а адрес я со временем потерял.

Уха удалась на славу. Да и как ей таковой не быть, если в казан опустили столько рыбы высочайшего класса и всё это щедро приправили лавровым листом и чёрным перцем! Я с удовольствием съел две большие порции. В знак благодарности за бесплатную вкуснятину просто не мог не рассказать этим душевным людям историю, долго не дававшую мне покоя, которую услышал от тёти Нади Ежовой. Кстати, это единственное подлинное имя и фамилия во всём повествовании. Остальные имена я, возможно, перепутал.

Жил я в доме тёти Нади полтора года и до сих пор вспоминаю её с нежной признательностью – относилась ко мне, как родная мать. Тётя Надя была низенькой подвижной старушкой, а муж её – высоченным стариком крупного телосложения. Его имени совершенно не помню. Но помню, что он в Первую мировую войну три года находился в немецком плену и, наверное, поэтому, в отличие от соседей, держал своё хозяйство в образцовом, «немецком» порядке.

– У меня, – рассказывала тётя Надя, – был брат Ванечка, дурачок от рождения. Несвязно говорил. Вечно у него текли слюни и сопли. В школе не учился, ничего толком делать не умел, всё у него валилось из рук. Как мы ни старались с сестрой Софьей, ходил грязнулей. А лет в шестнадцать стал приставать к девушкам. Но никто не хотел иметь с ним дело. И вдруг случилось чудо: то одна охотно идёт с ним на сеновал, то другая. Всех девчат в селе перепробовал. Дошло до того, что на спор говорил: та или другая замужняя женщина сама к нему придёт, а он будет с ней делать, что хочет. И шли ведь! Сколько раз его избивали мужики за своих жён и сестёр, а он всё равно не унимался.

Как-то сестра Софья, она умерла семь лет назад, сказала мне: «А не дал ли ему что-нибудь наш дед? Ведь он кудесник». Наш дедушка Никита был уже старым, несколько зим на печке лежал, только летом спускался вниз, больше всех любил внука Ваню. Мы с Софьей решили проверить. Когда Ваня уснул, обшарили его одежду и в брюках нашли бумажку, на которой было написано три слова. Сожгли её. А Ванечка, как проснулся, сразу начал кукситься, плакать и приставать к нам, чтобы отдали его бумажку. Даже колотил нас. «Да не брали мы ничего, вот пристал!» – орали мы на него.

А потом мы с Софой слышали, как Ванечка о чём-то просил дедушку, но тот отрезал: «Сказал тебе, чтобы берёг, а потерял – вторую не дам!» И после этого ни одна девушка не хотела иметь дело с Ванечкой до самой его смерти. А умер он в 40 лет.

– Тётя Надя, какие были слова на той бумажке? – с мольбой обратился я.
– Нельзя, голубок, разбалуешься, – ласково ответила тётя Надя.

Чтобы узнать заветные слова, я месяцев семь или восемь настойчиво приставал к тёте Наде, но оно была непреклонна. Пришлось отступить.

При расставании ребята подарили мне две отличные рыбины. И через несколько часов езды по пыльной дороге я наконец-то добрался до обители тёти Нади.

Чуть позже узнал от неё ещё одну историю.

– Когда шла Вторая мировая война, – певучим голосом рассказывала тётя Надя, – к дедушке Никите приехал его внук, собиравшийся в армию, чтобы попросить оберег от вражеской пули. Внук приехал не один, с другом, которого тоже забирали в армию. Дедушка прочитал молитву, написал обереги, обвязал те суровой ниткой и, как крестики, повесил каждому на шею, предупредив: «Где бы вы ни были, не снимайте их, даже в бане. Не пытайтесь разворачивать и читать». Внук с другом поблагодарили дедушку и уехали.

После войны внук приехал к дедушке один, целым и невредимым. «А где твой друг?» – спросил дед. «Его убили». – «Как убили? Не может быть! Рассказывай». Внук рассказал, что они попали в один полк, вместе воевали, видели много крови и смертей. Того ранят, того убьют, а им ничего. И так всю войну. А в апреле 1945 года, когда вот-вот должна была кончиться война, они сидели в окопе. Тишина стояла, солнышко грело, трава показалась из-под земли. И вдруг приятель говорит: «Слышь, наверное, дед твой и правда кудесник. Два года воюем – и живы-здоровы. Думаю, обереги помогли. Интересно, что он написал, давай посмотрим?» «Дедушка не велел», – напомнил внук. «Да что ты, давай». Он поднялся, снял с головы каску, положил на землю, снял оберег, чтобы развернуть, как вдруг – бац! – шальная пуля (а может, то был снайпер) попала ему прямо в лоб. «Вот неслух какой! Ведь говорил не трогать!» – гневно сказал дедушка на печи и повернулся спиной.

Я мог бы и дальше рассказывать о том, что слышал от тёти Нади и других людей. Но, честно говоря, не слишком им верил, потому что сам не был свидетелем этих удивительных историй. Но однажды и со мной произошла одна такая.

Окончив учебное заведение, я был недоволен своей профессией и решил переучиться. Видел себя физиком-ядерщиком, это было тогда престижно. Особенно меня привлекало всё, что касалось антивеществ. Короче, я приехал в Ленинградский университет имени Жданова для поступления на физический факультет, но опоздал на вступительные экзамены. Удалось устроиться на рабфак. То есть днём я работал, а вечером ходил на занятия по подготовке к экзаменам на следующий год.

Мне дали комнату в общежитии университета недалеко от Смольной площади. Работу нашёл рядом. Та комната предназначалась для студентов заочников, приезжавших сдавать экзамены. Так как до приезда в Ленинград я неплохо подготовился, то не только работал, учился, но и находил время посещать знаменитую библиотеку имени М.Е. Салтыкова-Щедрина, где любил рыться в книгах, изданных до революции. В них находил много любопытного.

В комнату, где я жил один, поселили цыгана, заочника третьего курса юридического факультета, приехавшего на зимнюю сессию. Он признался, что по одной из дисциплин даже не открывал учебника, так как решал личную проблему – готовился жениться на дочери директора цыганского театра «Ромэн», филиал которого находился в Ленинграде. Этот студент уже дважды сдавал злополучный предмет, и его серьёзно предупредили: если завтра в третий раз не сдаст – отчислят.

Цыган был в отчаянии. Я, начитавшись старых книг, спросил его:
– Ты действительно цыган?
– Да, – ответил он.
– А слышал ли о волшбе, заговорах, которые помогают в трудных случаях?
– Слышал.
– Я знаю все заговоры и могу тебе помочь.
– Помоги! – взмолился он.
– Хорошо, – был мой ответ, – но с условием: я напишу оберег, ты, не заглядывая, положишь его в карман, пойдёшь на экзамен, сдашь на отлично, а после возвратишь мне оберег.

На следующий день он, сияющий, подаёт мне оберег, который был сложен особым способом.
– Сдал на четыре.
– Если бы до конца верил мне, сдал бы на пять, – упрекнул я, достал спички и сжёг бумагу.

Это был единственный экзотерический опыт в моей жизни.

Заканчивая описание загадочных историй, хочу воспроизвести по памяти слова одного замечательного философа: «Любой учёный, добросовестно изучавший природу мироздания, в конце концов приходит к выводу, что существуют такие красоты, тайны и могучие силы, перед которыми человеку остаётся только смиренно преклонить колени».