Происходило всё в 1950-е годы в небольшом южнорусском селе. Жила на нашей окраинной улочке семья: отец и мать лет пятидесяти, а ещё их младший сын по прозвищу Буян. Среди невзрачных послевоенных халуп, крытых камышом и соломой, их домик выделялся блестящей кровлей из оцинкованного железа.

Когда Буян женился, родители отделили молодым бывшую проходную кухоньку с небольшим окошком, через которое внутрь проникало так мало света, что там всегда царил полумрак. Одна за другой родились внучки.

Сами бабушка с дедушкой жили в довольно светлой большой комнате, прорубив из неё выход на улицу и пристроив небольшой коридорчик, где готовили еду.

Дверь между большой комнатой и бывшей кухней, где поселились молодые, забили гвоздями. Когда сын возвращался домой после работы пьяный и начинал измываться над женой, бабушка прибегала, забирала внучек на свою половину и, приложив ухо к двери, слушала, как тот продолжал буйствовать. Невестку свекровь недолюбливала – маленькая, тщедушная, ни богатства, ни здоровья.

Соседки тайком поговаривали о незавидной доле сироты-невестки: родители у Наташи умерли, старший брат погиб на фронте – заступиться некому, убежать с детьми некуда. Многие жалели Наташу, но в чужую семью никто с советами не лез.

Бабушка забирала к себе внучек, пока сын с невесткой были на работе.

Мой папа после тяжёлого ранения часто болел, мама целыми днями работала, а я, будучи ребёнком, путешествовала по нашей улице, каждый день открывая что-нибудь новое.

Однажды познакомилась с прогуливавшимися бабушкой и её внучками, им тогда было пять и шесть лет. Я чуть старше и уже знала азбуку. Мама брала мне в библиотеке детские книжки, которые я с удовольствием читала своим новым подружкам. Все были довольны, особенно бабушка: внучки при деле – можно и вздремнуть, опрокинув рюмочку.

Летом обычно играли на улице. Но в тот день вдруг хлынул дождь, и мы с девчонками забежали к ним, где их вернувшаяся мама спешно готовила ужин. В углу на керогазе дожаривалась картошка. Я собралась уходить, но старшая из сестрёнок не хотела меня отпускать – может, боялась отца и думала, что при чужом человеке он не станет буйствовать.

Внезапно нас всех перепугал грохот в коридоре. Девчонки прижались к матери. На пороге появился пьяный отец, обвёл всех осоловелым взглядом. Тётя Наташа робко позвала его ужинать.

Он качнулся к столу, схватил сковороду с картошкой, размахнулся. Сковорода, пролетев через комнату, ударилась о притолоку двери. Картошка с кусочками мяса рассыпалась по полу.

Пулей вылетев за дверь, я услышала за спиной пьяную ругань, звон чего-то разбитого, громкий плач оставшихся без ужина девчонок, отчаянный крик женщины.

Я бежала по улице, крича во всё горло:
– Дядя Коля тётю Наташу бьёт!

Но помочь было некому. Лил дождь, на улице пусто, в хатёнках только старые и малые. Вернувшиеся с войны мужики все больные и увечные, как и мой отец, – где им справиться с молодым здоровым хамом. Моя мама с соседками всё же как-то пыталась вразумить Буяна, но трезвым тот не бывал, а пьяным грубил в ответ. Милицию в наших краях никогда не видели, да и не пришло бы в голову с нею связываться.

У своих младших подружек я больше не была ни разу. Однажды осмелилась прийти среди дня, пока пьяница на работе. Но его мать сказала, что я опозорила их семью своим криком, и прогнала меня.

Вскоре после смерти папы мы переехали. Ещё долго время от времени мне снился один и тот же кошмар: пьяный Буян, размахивающий сковородой.

Прошло много лет. Случайно встретившись с одной из сестёр, я узнала, что их мать не вынесла такой жизни – тяжело заболела и вскоре  умерла.

Буян, недолго думая, привёл мачеху, которая очень быстро сделала так, что девчонки переселились за стенку к бабушке с дедушкой, а когда подросли, их по одной взяли к себе на время дальние родственники из разных мест. Нормального спокойного дома, где бы их любили, девочки в детстве так и не увидели.

А их отец, обжившись с новой женой, стал вести себя как раньше. В отличие от прежней, новая иногда поддерживала его в выпивке, но бить себя не позволяла. Однажды Буян попытался, а она в ответ двинула его так, что не сразу поднялся. А пока удивлялся и приходил в себя, она побежала и позвала своих братьев – пришли молодые, дружные, трезвые мужики, провели с Буяном беседу.

Но не пить он уже не мог, а алкоголь пробуждал в нём злобу. Жене это надоело. Она потихоньку собрала вещички, спрятала в сарае, чтобы в удобную минуту забрать и незаметно уйти. Вдруг её взгляд упал на висевшее на стене охотничье ружьё свёкра, полностью снаряжённое для предстоящей охоты.

Хлопнула калитка, в дом прошёл, как всегда, пьяный муженёк, на открытый сарай не обратил внимания. Дальше – как в кино: жена вошла следом да как шандарахнула из двустволки поверх его головы! Буян даже присел с перепугу. Пока соображал, что это было, она выскочила. Дверь снаружи на крючок, ружьё – на стену, вещи – в руки и бегом в отчий дом. Была осень, уже стемнело, никто любопытный ей не встретился.

Прибежавшим на грохот родителям сидевший в вонючей луже Буян не смог толком ничего объяснить. Постепенно они сами всё поняли. Ну, все целы, и ладно. Зачем поднимать лишний шум, выставлять себя на посмешище? Буян с перепугу даже материться не мог, только сидел и хлопал глазами. Пришлось свёкру самому идти к невестке и её родным.

Возвращаться строптивица отказалась категорически – лучше никакого мужа, чем такой.

Слушок по селу всё-таки распространился, обрастая подробностями. Когда-то Буяна боялись, теперь над ним весело смеялись. Молодец женщина, и за себя постояла, и за тихую бессловесную Наталью, давно лежавшую на погосте, отомстила. Прямо генеральша! И так это слово к ней прилипло, что вмиг стало прозвищем.

Буян, снова ставший холостяком, качнулся было к одной вдовушке, к другой, но все, зная о его прежнем отношении к жёнам, шарахались как от чумного.

Задумался он вдруг, чуть ли не впервые в жизни, и сам удивился, что способен думать, – а всё потому как бросил пить. Теперь даже и не тянуло. Больше того, Буяну стало противно видеть пьяных. Взглянул на мир трезвым взглядом, ужаснулся сотворённому ранее, решил, пока не поздно, исправить то, что ещё возможно.

Дочек попытался вернуть домой, но они уже подросли без него и возвращаться не захотели. Стал теплее относиться к родителям своим, как в детстве. Наконец поставил памятник на могилке первой жены. В церковь начал ходить. Научился разговаривать без мата. И всё чаще благодарность у него стала просыпаться к тем, от кого когда-либо видел добро: к родителям, пусть не всегда правым, но вырастившим его, к детям, терпевшим его былые выходки, к покойной первой жене, ко второй, сбежавшей.

И решил Буян просить прощения у излечившей его от разрушительного порока «генеральши».

Не сразу, а только убедившись, что правда завязал, она вернулась к нему. Вместо прежней тёмной кухоньки построили себе светлый домик.

И хотя генералом Николай, конечно, не стал – остался трактористом, – зато вышел в передовики, и его фото появилось на Доске почёта. И не пропитые денежки завелись в семье, и уважение от людей.

Ну не всем же лезть в генералы. Кто тогда будет пахать землю, сеять хлеб, лечить людей? Главное, каждому на своём месте быть человеком.