Прадед мой, Василий Тимофеевич, поляк по происхождению, приехал в деревню Воскресеновку из Киевской губернии со своей еврейской женой и двумя дочерями на рубеже XIX–XX веков в составе группы приглашённых специалистов-сахароваров. Поначалу семья ютилась во временном бараке, затем в служебной квартире, а в 1930-е прадед купил участок земли на берегу Лопани, построил дом, посадил сад.

Сколько детей родили они с прабабушкой, в точности неизвестно, но до взрослой жизни уцелело пятеро. В 1941-м деда Вася, как его ласково величают в нашей семье, отправил на фронт двоих сыновей. Старший Константин, командир танковой роты, погиб в Румынии. Младший Илья вернулся контуженным, но живым, с боевыми наградами, женился, стал отцом двоих сыновей, а позднее – дедушкой пятерых внуков.

Сам Василий Тимофеевич встретил войну тяжело больным стариком, постоянно кашлял и практически не вставал с постели. Потомок шляхтичей гонор имел знатный и никак не мог смириться со своим беспомощным положением. Как только узнал, что деревню заняли фашисты, сразу отправил пятилетнего внука Вовку в сарай за молотком. Тот притащил молоток и поинтересовался, зачем он деду.

– Як на шо? От прийде нимец у хату, нагнётся у скрыню, так я яго у потылыцю и отоварю!

Вовка был так впечатлён, что тут же растрезвонил об этом всем домашним. Молоток у деда отобрали, а через несколько дней не стало и самого деда.

Вопреки ожиданиям немец не пришёл в хату. Он шарахнул по ней снарядом, разнёс крышу, убил деда и жившую в его усадьбе женщину-беженку, оставив сиротами двоих её детей. Немец не давал жителям покидать свои дома. О том, чтобы отвезти покойных на кладбище, не было и речи. Обоих похоронили в саду, женщину – на дальнем краю, у межи, а деда – поближе к дому, рядом с посаженной им молодой грушей.

Мы, пятеро его правнуков, часто гостили у дедушки Ильи и очень любили шумной толпой носиться по саду. Всё лето паслись на грядках клубники, прятались в кустах смородины, играя в войнушку, качались, как воробьи, на ветвях раскидистой груши и объедались её душистыми медовыми плодами. Частенько хвалились друг перед другом, что не боимся поодиночке ходить в конец сада до самой могилы.

Я хвастала, как все, но понимала, что вру. Однако, как самой старшей, прослыть трусихой мне было стыдно, а оказаться уличённой во вранье – вообще позор. Единственный выход – по-настоящему перестать бояться. Дождавшись момента, когда дедушка с бабушкой заканчивали свои дела во дворе и шли смотреть вечерние новости, я гнала себя в опустевший сумеречный сад.

Ох и трудно было пробираться по заросшей тропинке, чувствуя, как всё тело цепенеет от ужаса. Страх, который я старалась преодолеть, представлялся мне ядовитой змеёй, извивающейся у ног, и, заставляя себя сделать очередной шаг, я старалась наступить ей на голову, чтобы не дать себя ужалить.

Не с первой попытки мне удалось добраться до дальней межи, но ещё труднее оказалось спокойно возвращаться обратно. Как только я оказывалась на одной линии с белеющим крестом, какая-то мощная пружина распрямлялась во мне, разворачивала в воздухе на сто восемьдесят градусов, и я летела не разбирая дороги в сторону дома. Ветки вишен и яблонь хлестали по лицу, сердце то замирало, то падало, ноги становились ватными, а детское воображение рисовало картины, как истлевший скелет беженки в цветастом платочке выпрыгивает из-под земли, бросается за мной в погоню, тянет ко мне костлявые руки.

А когда силы уже были на исходе, внезапно появлялся второй скелет – деда Васи – и преграждал путь чужой тёте. Между ними завязывалась жестокая схватка. Почему-то во мне жила твёрдая уверенность, что родной человек даже в ином мире не даст меня в обиду.

Совсем недавно, когда всем братьям и сёстрам уже перевалило за сорок, мы в случайном разговоре выяснили, что все в детстве боялись ходить в сад поодиночке, а младшая сестра выдала:
– Да я и сейчас туда одна не хожу.

Шли годы. Деревня Воскресеновка не раз меняла название, росла, развивалась и со временем превратилась в посёлок городского типа недалеко от украинской границы. А все потомки польско-украинского прадеда и еврейской прабабки стали русскими жителями приграничной зоны. Из пяти внуков только меня, как кленовую крылатку, вольным ветром забросило в Москву.

Когда в конце февраля случилось то, во что до сих пор трудно поверить, я первым делом предложила родным переехать из Белгородской области ко мне в подмосковную квартиру, на что услышала от брата:
– У нас всё спокойно. Не вижу смысла уезжать.

Лишь спустя несколько недель он расскажет, как, услышав первые залпы, сорвался, не доработав смену, и рванул за женой и детьми; как они запрыгнули в машину и помчались на другой конец посёлка за мамой; как дети, застав бабушку во дворе, хлопотавшей по хозяйству, хором заорали:
– Бабушка, скорее собирайся, поехали! – и в этот момент все услышали громкий гул, небо над головами прочертил дымный след, и что-то бахнуло севернее посёлка.

Тут бабушка, главная в семье паникёрша, неожиданно упёрла руки в бока:
– Куда поехали, под тот снаряд? Не поеду, пусть хоть всё разбомбят. У меня вот две крольчихи должны окотиться, на кого я их брошу?

И все остались. Никто не захотел уезжать без бабушки. Неоднократно её пытались эвакуировать вместе с кролями, курами и котом, но бабушка упёрлась:
– Не поеду. Никого не хочу обременять.

Как объяснить пожилым родителям, что самое тяжкое бремя – это собственное бессилие? Мне было бы намного легче, если бы мама находилась рядом со мной, в безопасности, и я могла бы оказать ей помощь. С тех пор только и слышу от брата:
– Не кипешуй. Всё будет нормально.

Обстрел нашей родной Журавлёвки: «У нас всё спокойно, до нас не долетает». Ясные Зори и Никольское: «Да, взорвалось, но не у нас, жертв нет». Обстрел нефтебазы в Белгороде: «Никого не задело, всё хорошо». Взрыв в Томаровке: «Ничего страшного, нас перелетает». Сподарюшино и Головчино: «Все живы, слава богу!»

Пару недель назад к брату приехал друг из Москвы, влетел в дом с выпученными глазами:
– Санёк, у «О,кея» танк стоит!
– Он плохо запарковался?
– Ты не понял, настоящий танк, боевой, современный.
– Что с ним не так, Макс? Разметку не соблюдает или выезд перегораживает? Что ты панику наводишь? Для нас это уже обычное дело.

Они привыкли засыпать под грохот орудий, в верхней одежде и подальше от окон, привыкли держать в подвале запас воды и продуктов и, занимаясь повседневными делами, радоваться тому, что есть ПВО. Им звонят друзья и родственники из разных городов, наперебой предлагают – кто дом, кто квартиру, кто дачу. Но никто не двинулся с места. Сколько раз я звала их к себе…

А после того как взорвали склад боеприпасов недалеко от школы, в которой учатся племянники, вся семья несколько часов «любовалась фейерверком», и я запаниковала не на шутку. Уговаривала невестку отправить ко мне хотя бы детей. Она обещала подумать, и по её голосу чувствовалось, что почти готова. Но в итоге никто из детей не уехал. Они продолжают ходить в школу мимо запаркованных танков, мимо работающих сапёров, по разлетевшимся осколкам.

Складывается впечатление, что с каждым разорвавшимся снарядом все мои родные только крепче цепляются за ту землю, где под сенью тенистого сада, скрытое от посторонних глаз, покоится начало всей нашей жизни, за землю, которую до сих пор осыпает медовыми плодами посаженная прадедом груша. Вместо того чтобы бежать от опасности, с приходом весны люди начали пахать и сеять с удвоенной силой. Скупили все мотоблоки в окрестных магазинах сельхозтехники, распахали пустовавшие много лет участки.

В пасхальное утро посёлок снова обстреляли. Вероятно, целью было местное кладбище, где в это время традиционно собирается много людей, но снаряд упал за территорией, на вспаханное поле, не причинив никому вреда. Бог снова отвёл беду.

Несмотря на ободряющие сообщения с малой родины, в моей душе прочно обосновались боль и тревога за детей. Какие испытания им предстоит пройти? преодолеть? Какой мир мы им оставим в наследство?

Живя в благополучной Москве, каждое утро провожая на учёбу своих быстро повзрослевших детей, я поправляю им шапки, шарфики и читаю лекции из курса ОБЖ о том, как правильно переходить дорогу, как вести себя во время пожара, как действовать при воздушной тревоге, химической атаке и ядерной бомбардировке, наивно полагая, что мои наставления помогут им уберечься от беды. И каждое утро, делая шаг навстречу новому дню, наступаю на голову ядовитой змее, не позволяя себя ужалить.