– Май холодный – год голодный, – такой неутешительный народный прогноз выдал таксист, с которым Юля добиралась в деревню. Действительно, весна выдалась затяжная, нудная, всю душу вытянула: когда наконец придёт тепло? И вот макушка лета – июль, настоящее пекло.

Вчера на летучке заведующий отделом писем тоже блеснул знанием русского фольклора:
– В Тулу со своим самоваром не ездят.

Самовар – это Юля. Дружная мужская часть редакционного коллектива поехала освещать фестиваль песенного творчества. Мероприятие проводилось с пятницы по воскресенье в загородном отеле на берегу живописного пруда. Ожидались высокие гости, артисты, интересные женщины. Действительно, Юля абсолютно лишняя на этой выставке самоваров.

Чтобы коллега не обиделась, её командировали в не менее живописное местечко, в деревню на краю области. Почётная однодневная ссылка для корреспондента. Темы такие: почему не видно пасущихся коров? Почему поля зарастают травой в рост человека? Почему на полях не растить овец и баранов?

Юля позвонила знакомой чиновнице, бывшей агрономше. Знакомая, узнав тему разговора, сначала заюлила, потом вообще перестала брать трубку. Предательница. Как все чиновники, она до обморока боялась иметь дело с газетой. Напишут не то – вылетишь из кресла пробкой. Вертикаль, как шампур, как вертел, пронзила, нанизала слуг народа снизу доверху. Те послушно вертелись, шипели, румянились и сочились вытопленным сальцем, как барашки.

Совершенно безобидные вопросы – и вот пожалуйста. Как прикажете работать в информационном вакууме?

Юля разузнала о заведующей фермой в богом забытой деревне. Бойкая пенсионерка давно отошла от дел и не боится пыльного мешка за каждым углом. Заведующую звали не Нюра или Глаша, а свежим, благоуханным весенним именем Апрелина. Как выяснилось, имя дочке дала мама, тоже доярка, в честь умницы, любимицы и кормилицы коровушки.

Юля работала в мужском коллективе и в жизни общалась преимущественно с мужчинами. Опыт научил, что дружить с женщинами и не испачкаться – абсолютно нереальная задача. Непременно втащат в шепотки, хихиканье, сплетни, в дружбу всех против всех. Однако нужно было понравиться собеседнице. Поэтому, отправляясь в командировку, Юля временно засунула свои принципы куда подальше.

Деревня по-северному нелюдимо и диковато разбросана на крутом берегу реки. Высоко вырубленные мелкие окна в избах – как бойницы.

Огород у заведующей почти с гектар, по-деревенски не очень ухоженный. Изба чистая, прохладная и темноватая. Над столом в углу висела чёрная обугленная, треснутая пополам доска. Юля присмотрелась – старинная икона. Угол опутывала дешёвая китайская гирлянда. Красные, зелёные, жёлтые и синие огоньки плавно загорались и тихо гасли один за другим. Похоже на лампадки. Красиво. Апрелина резала хлеб, мотнула лохматой головой.

– С позапрошлого Нового года не снимаю. Покойная бабушка радовалась как ребёнок: будто в церкви, говорит. Пускай, электричества мало потребляют… Кормить-то вас особо нечем, одна живу, кусочничаю, с хлебом чай швыркаю. Муж был – с ним как в ресторане, ага. Трижды в день горячее, в обед мясной суп, чтоб ложка стояла. Холодильник прозвал Бермудским треугольником: что ни положи – всё исчезает. Теперь хоть вовсе отключай. Кусок сыра болтается тоже чуть не с позапрошлого года. Шучу, в привозном ларьке на днях брала, ешьте.

Видно было, что ещё не перегорело, страсти по мужу не улеглись. Дымящуюся жёлтую картошку для пюре толкла ожесточённо, яростно. Метко, с грохотом запустила толкушкой в раковину, сопроводив грозным обещанием:
– Прямо размазала бы гада по стенке, как картошку. Когда огород полю от сорняка, тоже перед глазами он. У, так и выдрала бы с корнем. Пол драю, опять включаю злость на него – всё сверкает! Зато сердце отпустит, выдохну и весь день потом хожу улыбаюсь.

В доказательство Апрелина по-детски, до ушей улыбнулась и показала щербину, как у ранней Пугачёвой. Шагала заведующая по избе – щёки тряслись, на могучих плечах тесное платьишко грозило треснуть по швам.

– Почему коров не видно, спрашиваете? Да осталось раз-два и обчёлся. И те по фермам заперты. Коровий Освенцим. На улице солнышко, ветерок обдувает, благодать, молодая травка… А они, матушки, цепями прикованы. Вот таковские времена. Муж говорил: не такие, а таковские… Война фермам объявлена: пукают они, коровы-то. Атмосферу портят.
– Так это правда про газ метан? Я думала, анекдот.
– Это вас нужно спросить, ваша печаль. А мы люди маленькие, живём с хохотом, прямо обхохатываемся и на тот свет уйдём хохоча. Вот скажи, зачем природу через колено ломать? Веками разумно устроено: корова траву пожевала, воды из речки попила, погуляла, опросталась, поле удобрила, сладкого молока дала. Два пастуха на сто голов не натуживались. Нынче куча народа и техники: траву скоси, нагрузи, привези, разгрузи, в кормушки вилами натаскай – транспортёр сломался. Воды в поилки накачай, навоз утилизируй как отход четвёртого класса опасности…
– Шутите? А я маленькая с бабушкой за коровьими лепёшками ходила. Придём на поле – народу с мешками! – Юле вспомнилось, как соревновалась наперегонки со стариком татарином, кто больше наберёт кизяка. – Вы хоть дачникам давайте – навоз у них на вес золота.

Апрелина вытаращила зелёные глаза.

– Дачникам? Чтобы мильённый штраф на нас наложили? Вот чья больная голова до такого додумалась?
– Н-не знаю. ВОЗ? Экологи, климатологи? – замялась Юля. Действительно, дурдом и полнейший идиотизм. Ей было неудобно: приехала поднимать тему и не подготовилась. – Одним словом, с Запада повеяло.
– Ну дак чем ещё оттуда повеет. А наши клоуны и рады. Чего путного не дождёшься, а гадость какую-нибудь – это они мигом.

Видно было, что для Апрелины тема близкая, больная, она даже вся покраснела. А крупитчатые веснушки на лице и руках, наоборот, побледнели.

– Когда уже над крестьянами изгаляться перестанете? Раньше обкомы эти: укрупнения-разукрупнения, то колхоз создай, то колхоз распусти. То в мёрзлую землю по плану хлеб сей, то ещё какую холеру. Нынче эта ваша ВОЗ и есть мировой обком, всеми государствами командует. А те взяли под козырёк: чего изволите? – тут она ввернула жгучее словцо.

Даже у Юльки, привыкшей к мужским коллективам, раскрылся рот. А Апрелина с невинным видом хлопнула толстыми длиннющими белобрысыми ресницами.

– Ну и ресницы у тебя, прямо очевидное-невероятное. Такая красота пропадает, – Юлька полезла в косметичку. – Сейчас мы из тебя модель сделаем.

Апрелина согласно кивнула:
– Ага, женщины смеются – коровьи, говорят. Не только имя корова тебе дала, а и ресницы. Бурёнка из Маслёнкина.
– Глаза прищурь… Ну ладно, молоко невыгодно – пальму пьём. Ну а барашков почему не разводите? Мы ехали в траве – машины не видать. Джунгли.

Апрелина послушно подставляла под щёточку ресницы, губу прикусила, старалась не моргать, даже не дышала.

– Ага. Через месяц эти джунгли превратятся в сухую стену. Народная забава «А ну-ка подожги». В прошлом году пал раздуло – ещё немного, как Хатынь бы заполыхали. Сухая трава вокруг деревень – растопка лучше всяких спичек.
– Давай вернёмся к нашим баранам. Неприхотливые, не то что траву – колючки, всякую дрянь едят. Холода не боятся. На Кавказе испокон веку пасутся стада – склонов гор не видно. Шерсть дают. Мясо отличное, вчера на лужке паслось. Уж получше, чем вот эта вот водянистая свинина на прилавках. А ещё резиновая не то говядина, не то кенгурятина из пайка «Буря в пустыне»…
Апрелина отвела Юлькину руку с кисточкой. Всмотрелась в зеркало, испугалась.
– Проститутка проституткой. Наштукатурила, никак не проморгаюсь. Айда на автобус провожу, заодно чо старухи насчёт моего грима скажут… А барашки, о-хо-хо. Полсотни овец погоды не сделают, штучный товар. Тут числом надо брать – а хорошие породы дорогие. Для них овчарни тёплые надо строить – ягняток принимать…

Заброшенные избы было видно сразу: вокруг них разрослись деревья, бурьян. Посреди улицы в травке пробивались едва видные колеи. По таким Юля бегала босиком в детстве.

– Сними, сними туфли, – поощрила Апрелина и сама скинула босоножки с розовых широких ступней. – Не в городе, на битое стекло не напорешься… Про овечью шерсть насмешила – куда её, одна морока. Турецкий трикотаж оптом копейки стоит. Камвольный комбинат был в области – давно закрыли.

Припомнила:
– Тут один валенки взялся валять. Город их не шибко берёт, реагенты за зиму все валенки в чачу растворят. Разве вместо сувениров: узорные, в стразиках, в аппликациях, на каблучках. Негров на экскурсию привозили – галдят, весь автобус валенками забили. В Африке самое то. Главный у них, чёрный как чёрт, на меня глаз положил. Звонил уже раза четыре, замуж зовёт. Ихний король, говорит… Думаешь, врёт?
– У них в Африке три овцы и пять жён – уже король, – Юле стало обидно, если вдруг Апрелина уедет в какую-нибудь Зимбабве. Да сколько можно такими Апрелинами и вообще страной разбрасываться!
– Жалко, – вздохнула та. – Представляешь, моему говорят: «Твоя-то Прелька за короля замуж выскочила и укатила». У него рожа так и вытянется! – и зашлась от смеха.

Шли, бороздили босыми ногами тёплый песок, он щекотал, струился между пальцами. Апрелина погрустнела.

– У нас тут одна за ягодами пошла – в овраге наткнулась на полсотни дохлых телят. Сообщила куда надо, шум подняли, увезли. А после изобразили великое удивление, отреклись: дескать, не было никаких телят. Примстилось заполошной бабе. Нету тела – нету дела. А будет слухи распространять – применим статью о клевете.
– Вот ещё весной, – вспомнила, – из снега вытаяла корова в двух шагах от фермы. Что, как, почему, скотник в стельку был? В министерстве усомнились: дескать, подбросили, иначе почему корова стояла? Да ведь коровы и лошади не человек, замерзают стоя! Эх, головы учёные – яблоки мочёные!

Даже далёкая от сельского хозяйства Юлька знала об этом. В школе запомнился на всю жизнь жалостливый кусочек толстовского рассказа: «Мухортый стоял по брюхо в снегу. Стоял весь белый, прижав мёртвую голову…» Стоял!
Хорошо, что знакомая чиновница испугалась встречи, думала Юлька. С ней бы потрещали тыр-пыр о ерунде, барашках и травке – получилось бы лубочное интервью. А в народ пойдёшь – чего не услышишь.

За забором на грядке шевелился цветастый ситцевый горбик. Горбик выпрямился и превратился в древнюю старуху, лик чёрный и в трещинках, как на Апрелининой иконе. Запёкся на солнце так, что светятся белки глаз. Ещё одна негра.

– Баушка, солнечный удар не схлопочи! Вон в Москве, грят, для пенсионерок комнаты прохлады на каждом шагу устроили. Утомятся под зонтиком гулять – пожалуйте на кушеточку под вентилятор. Фонтанчики, бесплатная минералка со льдом, мороженое крем-брюле, фельдшеры дежурят.
– Айда-ко врать! – рассердилась старуха. Из-под коричневой морщинистой ладошки всматривалась. – Прелька, ты глаза, чо ли, нарисовала? Потекёт ведь на солнце. А кто с тобой, опять студенка приехала старину собирать?

Тощенькую Юльку вечно принимали за девчонку. Сзади пионерка – спереди пенсионерка.

За деревней попутный грузовик обдал их красной пушистой пылью – отскочили, зажали глаза и носы. Машина была полна душистой зелёнкой с верхом, даже чуть набекрень. Не успели прокашляться и отдышаться – навстречу лихо промчалась такая же пустая. Снова накрыла густая туча коричневой пыли. Апрелина погрозила кулаком: видят ведь, женщины идут, можно и газ сбросить.

За рулём паренёк в модных солнцезащитных очках заулыбался, рукой сделал «чао». У реки тарахтел трактор-погрузчик. Работали споро, весело. Машины, полные и порожняком, проносились к ферме и обратно, будто играли в салки. Юлька и Апрелина как тёмной пудрой напудрились, только глаза и зубы сверкали. Африканский королёк от такой двойной красоты дар речи бы потерял.

– Запылили, черти. Айда к речке ополоснёмся. Это Женька с Димкой план перевыполняют. Последние недели работают, ишь, играют как щенята. Уйдут – прямо не знаю, кто шофёрить будет. Два пацана на три деревни оставались.
– Уйдут – куда?
– В армию. Хоть бы отсрочку давали деревенским. Или вот что – комбайнёр или тракторист – освобождён, поднимай сельское хозяйство, корми народ хлебом. Вон, в городе у вас, – неприязненно обронила Апрелина, – в барах этих ночных… Глисты в обмороке, в пиджаках с бабочками. Или в конторах сидят, бумажки перебирают. Их призывайте. Нет, последних кормильцев из деревни начисто подметают.

Всё правда. Только сегодня утром Юлька забегала в такую «контору». КПП, вертушка, вооружённая охрана. Матёрые кабанчики в камуфляже уткнулись в мониторы, стучат по клавишам, пропуска выписывают. Только маникюра на ногтях не хватает. А тонкошеие мальчишки воюют…

Навстречу быстрой, очень деловой походкой шагал мужик. Был он, несмотря на жару, в литых сапогах, с увесистой железякой на плече. Апрелина вдруг подобралась, заговорила неестественно громко. На приветствие не ответила. Взяла под ручку Юльку и совсем уж фальшиво, с повизгиванием начала хохотать. Юлька удивлённо наблюдала за её метаморфозой.

– Прель, айда-ко на минутку, сказать чо надо!
– Счас, бежим и падаем. Тебе надо, ты и топай сюда своими сапожищами.
– Всё такая же, как коровка бодливая. Худо мать тебя обротала.

Мужик бросил железяку, спокойно, крепко, хозяйски ухватил Апрелину за руку и отвёл в сторону. Что-то они там переговорили, он подобрал железяку и пошёл своей дорогой. Обернулся и крикнул:
– Преля, а тебе идёт!.. С ресничками красивше, вылитая артистка!
– Явился – не запылился. Бывший мой, – небрежно бросила Апрелина. – Ряженый-суженый, на голову контуженный. Скучаю, грит, ужас как, давай обратно сойдёмся. Счас, бежим и падаем.

А сама раскраснелась как маков цвет. Счастливо сияя глазами, сообщила:
– Матерится, жуть!
– Тебя?
– Да не. У людей страда, а эти лучших трактористов из бригады выдёргивают, с полей технику сгоняют – в райцентре тракторный биатлон. Бульдозерами мячик будут катать. Начальство, артисты, телевизионщики наехали. Никак в бирюльки не наиграются.
– А работнички нынче ой как нужны, каждая пара рук на вес золота… Хлеба много ждём, – задумчиво говорила Апрелина. – Май дождливый был, а майские дожди – золотые. Вон озимые поднялись – чистый изумруд.
Юлька вспомнила утро, таксиста.
– А как же пословица: май холодный – год голодный?
– Не, у нас говорят: май холодный – год плодородный. Вот и автобус. Ну, бывай, подруга. Приезжай в гости! И это, тушь и карандашик для глаз привези. И крем от загара, ладно?