Аварийный источник света
26.07.2022 00:00
Наступает тьма, мафия выходит на охоту

Аварийный источникСначала в безветренной тишине сверкают молнии – яркие, жирные. Затем тишину разрывает жуткий треск, и раскаты грома инфразвуком сотрясают крыши домов, но такое ощущение, будто они пробегают и по твоей спине.

Во время обычной грозы мама с бабушкой ограничивались тем, что снимали бельё с балкона. А вот в сухую грозу наша квартира превращалась в залёгшую на грунт подлодку, за которой охотятся вражеские эсминцы. Наглухо задраивалось всё что можно, выключались все бытовые электроприборы, выдёргивался провод из радиоточки, а «экипаж» держался от окон подальше – на всякий случай. Все боялись шаровой молнии, появление которой в сухую грозу, говорят, наиболее вероятно.

Моя тётушка очень боялась, что шаровая молния вылезет из розетки или залетит в окно. На заре перестройки вычитала в каком-то журнале, что шаровые молнии «боятся» живых растений, обходят их стороной, поэтому в грозу всегда пряталась за горшками с цветами. Но когда гроза проходила стороной, страх сменялся ропотом: «Ходят тучи кругами без толку, а грядки две недели без дождя». Точнее всего на этот счёт высказался наш сосед дядя Коля: «Сухая гроза – как безалкогольное пиво. Вкус тот же, а толку никакого».

Так случилось и в начале этого июля, когда всем казалось, что вот-вот хлынет дождь. Тучи то уходили, то снова надвигались, но на землю так и не пролилось ни капли. Однако перед тем как пропасть за горизонтом, сухая гроза всё же послала всем последний привет. Где-то далеко сверкнуло, и у нас, а также во всех окрестных домах погас свет. Вскоре выяснилось, что в кранах нет воды. Значит, вырубились насосы горводоканала, а это дело уже серьёзное. Город был обесточен почти на сутки.

Свет у нас отключали часто, но впервые мы остались без электричества на весь вечер и всю ночь лишь в 1988 году, во время трансляции Олимпиады в Калгари. Помню, как расстроился: лыжную гонку не посмотреть, и уроки вовремя не сделал. Собрался было погулять с ребятами, сходить на теплотрассу – а что толку дома торчать? – как мама мигом вернула меня к суровой реальности: «А уроки?» «Мам, ты что, какие уроки? – возмутился я. – Света ведь нет!» «Ничего страшного, сделаешь при свечах».

Я мучился, но при этом недоумевал: как же Пушкину, Гоголю и всем прочим в прежние века было хреново вот так всю жизнь писать при тусклом свете колыхающихся огоньков. Возникла мысль: может, ну их, эти уроки, – глаза уже болят. Но всё же решил, что Пушкин терпел и нам велел.

На следующий день мои муки окупились сполна. Больше половины класса пришли с несделанной домашней работой, сославшись на аварию электросетей, и закономерно получили двойки, а мы с Пушкиным ликовали.

Зато в тот вечер я открыл много нового. В полумраке комнаты, освещённой свечой, возникает странное и противоречивое ощущение свободы. Тебе кажется, что пространство не давит на тебя, а наоборот, становится обширнее, делая мебель и предметы вокруг больше и значительнее. Ты бродишь с подсвечником в руках из комнаты в комнату, словно Бэрримор в замке, останавливаешься у окна и видишь в доме напротив точно таких же Бэрриморов или зашуганных жизнью Селденов. И понимаешь: это знак, что ты не один.

Но куда больше в памяти отпечатался грустный перезвон в подъезде. Жильцы дружно отправлялись с вёдрами к ближайшей колонке. Тогда у нас даже вокруг многоэтажек ещё было много колонок – самая близкая находилась в ста метрах от дома. Сейчас, чтобы найти ближайшую колонку, нужно предпринять долгий и малоприятный поход в соседний микрорайон.

Это было незабываемое чувство, когда почти весь дом стоит в одной длинной очереди к колонке. Пока стояли, успевали сообщить друг другу последние новости: женщины рассказывали, что и в каких магазинах недавно «выбросили», а мужики открывали хитрости ремонта карбюратора «Москвича» и обещали вернуть соседу дефицитный ключ на 13. Живой поток людей, совершенно не стеснённых внезапными обстоятельствами. Точно так же они вместе выходили на субботник, шли в одной колонне от завода на демонстрацию. Не задумываясь делились с соседями солью, хлебом и спичками.

Бабушка Лена, жившая тогда с нами, не раз говорила, что эти отключения – ерунда по сравнению с тем, как жили в войну. Тогда никакого водопровода не было, и никакая шаровая молния не могла сравниться с налётом немецких бомбардировщиков. И даже тогда, захватив детей, воду и хлеб, не забывали о соседях. Иногда и прятались все вместе в одном погребе.

Что-то не даёт нам перестать быть людьми. Люди, выжившие в подвалах Донбасса вместе со своими соседями, об этом знают лучше всего. А когда в Нью-Йорке в 1977 году из-за удара молнии электричество пропало во всём городе, случился знаменитый нью-йоркский «блэкаут»: огромный мегаполис погрузился в абсолютный мрак. Началась паника, затем вспыхнули массовые беспорядки. Толпы выходили на улицы и грабили магазины, поджигали машины и дома, насиловали женщин. Затем одни мародёры стали нападать на других. Воцарилась беспросветная тьма.

В соседнем подъезде жила верующая бабушка, Вера Степановна. Она вела уединённый образ жизни, на скамейке никогда не сидела, с другими женщинами не сплетничала. Старушка была совсем одинокой. Нас, пацанов, она изредка просила сбегать за хлебом или молоком – больные ноги не всегда позволяли ей самой добраться до магазина.

По вечерам в окошке Веры Степановны всегда мерцали свечи – бабушка выключала свет и молилась, вычитывая вечернее правило. Как ни странно, её тусклое окно оказывало на языкастых соседок почти магическое воздействие. Даже тётя Надя из нашего подъезда, которая перемывала кости всем соседям, проходя мимо, временно замолкала. Если отключали свет, Надя всегда делала два «рейса» с вёдрами к колонке: один для себя, другой – для Веры Степановны, которая сама бы никогда не донесла полные вёдра.

– Что-то ты совсем расстаралась, – смеялись другие соседки.
– Ничего вы не понимаете, – отмахивалась тётя Надя. – Зато она за меня свечку Богу поставит.

Сама тётя Надя, как и все вокруг, в церковь не ходила.

Когда Вера Степановна умерла, полдома вышло на вынос гроба. Старушка лежала совсем сухонькая, казалось, она слегка улыбалась. Тётя Надя смахивала слёзы и говорила товаркам: «Если б вы только знали, как у неё в квартире пахнет свечами! Такой запах – я будто сразу в рай попала».

Тогда для меня, 14-летнего, смерть давно уже являлась привычным звеном неизбежного круговорота вещей в природе. Я не раз видел, как уходили соседи, как в последний путь отправлялись родственники. Венки, чётные букетики гвоздик и еловые ветки у подъезда являлись такими же привычными приметами быта, как Новый год или день рождения. Но в тот раз впервые о смерти мне поведали не похороны человека, а его погасшее окно. Глядя во тьму окошка Веры Степановны, я чувствовал, что из фундамента этого мира словно вышибли крохотный, но очень важный кирпичик, на котором многое держалось. А его свет, еле заметный, мерцающий, светил куда дальше самых мощных ламп.

Спустя год в окне Веры Степановны снова зажёгся свет – у квартиры появились новые хозяева. Но этот свет уже был совсем иным: ярким и неприятным, лишь слегка заглушённым модным синеватым тюлем.

Нынешняя авария напомнила, что, несмотря на наступающие многолюдные новостройки, мы как-то незаметно очутились в людской пустыне. Соседи не здороваются друг с другом и даже не знают, кто живёт с ними на одной лестничной клетке. Давно стих колокольный перезвон вёдер – кто-то из старых жильцов переехал, многие умерли, а новые порой живут так, будто испытывают от жильцов сверху, снизу и напротив постоянную зубную боль. Остались лишь два-три «аксакала», кто отваживается ходить за водой с вёдрами на кудыкину гору за пару километров. Остальные предпочитают отсиживаться в своих панельных бункерах, дожидаясь возобновления подачи электричества и воды. Хотя и из этого правила иногда случаются исключения.

Пару лет назад старенькая тётя Надя после очередной аварии отправилась с подружкой по лестничной клетке на колонку. У подъезда грел машину незнакомый парень. Увидев женщин с пустыми вёдрами, трещавших, что до колонки ходить в их годы нынче далековато, очень удивился:
– А тут что, ещё остались колонки?
– Да, есть одна-две.
– Надо же, – покачал головой молодой человек. – Я сюда недавно переехал, но думал, что это современный район. Давайте я вас подвезу? Заодно покажете, где колонка, – на всякий случай.

Так и познакомились с новым соседом Юрой. Какая-то ниточка заново сплелась. Так что, как ни крути, а отключение электричества – вещь душеполезная. Она не позволяет забывать, что этот комфорт, к которому все привыкли, может закончиться в один момент, и ты на время попадёшь из путинской стабильности в блокадный Ленинград. Каждый раз посещает мысль, что хорошо бы на всякий случай держать дома канистры с водой, свечи, спички, батарейки и прочие запасы из арсенала «аварийного чуланчика».

Кому-то кажется, что, когда нет воды и света, его отключили от всего человечества. На самом деле это самообман. Это один из немногих моментов, когда к человечеству самое время подключаться.

Кстати, за последние годы я сделал ещё один интересный вывод, наблюдая в часы «блэкаутов» за окнами соседних домов. Именно по оттенку «аварийного освещения» можно понять, кто там живёт. Где виден жёлтый мерцающий отсвет – там живут люди старорежимные, хранящие дома по старинке запас свечей. А если из окон бьёт синий или белый свет – значит, там обитают люди молодые, освещающие погасший быт гаджетами или фонариками.

«Старорежимных» окон вокруг пока больше. А это значит, что Вера Степановна всё ещё жива.

Дмитрий БОЛОТНИКОВ
Фото: Марина ЯВОРСКАЯ

Опубликовано в №28, июль 2022 года