Хотел бы оказаться на Учкуевке. Лучше всего – бабьим летом. Осенним штилевым вечером поужинать мидиями или рапанами с крымским вином в прибрежном ресторанчике, а потом погрузиться в прозрачную воду и плыть, плыть. Сегодня на сайтах этот пляж обозначается как лучший в Севастополе. Здесь разбит прекрасный парк и ещё сделано много всякого разного.

В восьмидесятые, девяностые и начале двухтысячных Учкуевка – душный, заунывный, переполненный песчаный пляж с примитивными удобствами вроде шезлонгов, тростниковых «грибков», с работающим от случая к случаю душем, под которым отдыхающие бесстыдно, как приматы, вытряхивали песок из плавок и лифчиков на виду друг у друга. А ещё – остывшие, заветревшиеся шашлычки из мидий и рапанов, прокисшее вино из изабеллы, изрядно сдобренное сахаром.

Меню прибрежных ресторанчиков – сплошь блюда с мясом и майонезом. Такое открытие сделал однажды заезжий француз. Каким образом парня занесло сюда? Искал, как и многие иностранцы, покладистую русскую жену. Да как её найти на Учкуевке, когда пробираешься вдоль прибоя в душном мареве, а в глазах рябит от целлюлитовых женских полушарий в бикини-стрингах? Это вам не бесстыжие бронзовые нагие богини мыса Фиолент – такие живут только на скалах, на общественных пляжах не валяются.

Из ревности не стал говорить об этом французскому визави. Выходит, пожадничал?

Впрочем, француз наелся мяса под сыром и майонезом, отравился местным шмурдяком, но жену нашёл. Правда, через год развёлся.

Ах да, забыл сказать, что основной контингент на Учкуевке – мамашки с детьми дошкольного возраста. Вспомнил об этом, прогуливаясь по пляжу в посёлке Солнечном у Финского залива. Там тоже в большинстве мамашки, но озорные, стройные и с накачанными попками. Некоторые из них пьют шампанское из хрустальных фужеров, катаются на досках под парусом. Иная эпоха? Или теперь у меня другой взгляд? Тогда непременно надо посетить Учкуевку нынешней осенью.

В «мои» времена на Учкуевке иные украинские барышни в тридцать три по Цельсию ели борщ и закусывали салом. Теперь они пишут в интернете, что мы – «орки».

В «мои» времена Учкуевка славилась ещё недорогим прибрежным кемпингом, расположенным у самой воды. Там всё было устроено даже не просто, а очень просто. Дорожки между кустарников и акаций с множеством дощатых домиков без удобств, напоминавших собачьи будки. Внутри – пара коек с солдатскими панцирными сетками. При желании за особую плату вам могли выдать матрац с недвусмысленными пятнами.

На каждой дорожке – водозаборная колонка, из которой можно было набрать ведёрко пресной воды и облиться на крыльце домика после моря. Есть парковка, но большинство обитателей сего парадиза – приезжие мамашки с детьми и без автомобилей. Единственный плюс – недорого, именно по этой причине мест в кемпинге в сезон никогда не было. Впрочем, они тут же находились за взятку.

Личная жизнь мамашек, если позволят детишки, – ночная, на пляже и под сенью акаций дикого парка. Запомнились впечатления самих молодых мамочек, отдыхавших в кемпинге.

Света, 26 лет: «Когда дочка засыпала, я для снятия напряжения занималась физическими упражнениями, потом в душной темноте домика пила приторно сладкое домашнее вино. Пытаясь заснуть, слушала охи-ахи в ближайших зарослях. Утром просыпалась с чувством тяжести внизу живота и диким желанием порвать первого встречного ногтями на мелкие кусочки».

Наташа, 28 лет: «Однажды ночью мне стало совсем невмоготу. Плохо соображая, что делаю, оставила спавшего сынишку и вышла на территорию. Успела сделать по аллее десяток шагов, и тут из кустарника возник он – молодой, худющий, обритый наголо, голый по пояс и в грязных холщовых кальсонах. Но какой мужчина оказался! Налила ему изабеллы, он залпом выпил эмалированную кружку, совокупился со мной четыре раза подряд, опрокинул ещё кружку и исчез».
И вот тут подходим к самому главному: откуда взялся сей половой гигант в грязных кальсонах, и кто он?

А дело в том, что прямо за забором кемпинга располагалась ещё одна достопримечательность Учкуевки – инфекционный военно-морской госпиталь. В то время офицеры и больные редкими экзотическими инфекциями лечились в инфекционном отделении Главного госпиталя, а сюда, на Учкуевку, массово свозили матросиков, страдавших диареей или необычной простудой.

Мне посчастливилось проходить интернатуру по инфекционным болезням в Учкуевском госпитале. Отличная школа отработки навыков массового приёма больных, страдающих желудочно-кишечной инфекцией.

Парадокс заключался в том, что большинство парней привозили сюда на носилках, с высокой температурой, интоксикацией, обезвоженных. Но чудо – после пары капельниц боец стремительно оживал. А за окном тепло, а за забором кемпинг, и ещё чуть дальше – пляж с шалманчиками и ночной музыкой, от которой бессонными ночами закипала кровь. И если дизентерийный или сальмонеллёзный токсикоз легко купировался капельницами, то юношеский был воистину неистребим.

Парней обривали наголо, чтобы сделать лопоухими и малопривлекательными. У них отнимали штаны и пижамы, оставляя лишь белые холщовые кальсоны. Госпитальный забор оплетали сверху колючей проволокой и мазали дёгтем. Однако зов плоти сильнее. «Дристуны», как их иронически называл персонал, лезли и лезли через забор, оставляя на колючке клочья кальсон, а на кальсонах – чёрные мазутные пятна.

Специально организованный усиленный гарнизонный патруль неустанно отлавливал «дристунов» и возвращал обратно. Особая сложность заключалась в том, что выписать подобное существо за нарушение режима разрешалось по законодательству не раньше чем через десять дней. Даже на гауптвахту ранее десяти суток таких больных не принимали.

Помню, как с толстой пачкой историй болезни пришёл в конце рабочего дня к начальнику госпиталя – подполковнику М. Бывалый военно-морской доктор, морщась, долго листал истории болезней нарушителей, выискивая, от кого можно поскорее избавиться. Потом снял очки, промокнул вафельным полотенцем вспотевший лысеющий лоб и спросил:
– Скажи мне, Владимир, как объяснить сии парадоксы. Красишь дёгтем забор, натягиваешь колючку, но они всё равно там – в кемпинге, в кустах и на пляже. Половина личного состава ночью за забором. Парадокс! И ещё – у него нет ни копейки денег, но он пьян. Опять парадокс!

И ещё – он страшный, лысый, ребристый, лопоухий, в грязных рваных кальсонах, но он с бабой. Может, я перестал чего-нибудь понимать? Парадокс! Да, он с бабой, а я, старший офицер, начальник госпиталя с высокой зарплатой, в новенькой отглаженной форме, благоухающий французским одеколоном, – нет. Ну конечно, если я перенапрягусь, то, возможно, и мне в мои сорок четыре года что-нибудь обломится. Но он-то, дристун, нисколечко не напрягается, даже если не подмылся после горшка – ему всё равно бабы дают. Парадокс! А поутру на обходе смотришь – все они лежат с эрекцией. Даже те, которые баб в кемпинге драли. Ещё парадокс?

– Молодость, – коротко и просто пояснил я. – Всему этому, Максим Анатольевич, есть единственное объяснение – молодость.
– Тебе сколько годков, старший лейтенант? – вдруг спросил подполковник. – Двадцать пять? Вот что, Вова, отнеси эти истории обратно в отделение и иди домой. И впредь не засиживайся. Единственное условие – сделай дело, а как сделаешь – иди. Да, молодость, молодость… А у меня одна проблема: не успеваю списывать кальсоны. Наши флотские вещевики всё понимают, но предупреждают: мол, комиссия из Москвы приедет – не поймёт.

А была здесь издавна крымскотатарская деревушка Уч Куй, что в переводе означало вроде бы Три Колодца. Вообще-то слово «куй» с татарских времён для нас имеет сакральный смысл, но не все филологи с этим согласны.

Проживало здесь чуть более сотни жителей. Входила деревушка и в Мангупское княжество, и в Османскую империю, и в Крымское ханство. После присоединения Крыма к России деревушка Уч Куй стала собственностью адмирала Фёдора Ушакова, который её основательно благоустроил. С 1930 года Уч Куй вошёл в состав Севастополя.

Нет, непременно схожу на Учкуевку, как только приеду в Севастополь. Летом это произойдёт или зимой, неважно. В тихие осенние дни бабьего лета Учкуевка бывает необыкновенно хороша. Боюсь только нового парка. Говорят, в нём нет прежней прелести пожухлых акаций и абрикосов, с которыми так связано предчувствие вдруг открывающегося взору моря.