СВЕЖИЙ НОМЕР ТОЛЬКО В МОЕЙ СЕМЬЕ Небо и земля Тяжело обращаться с такими деньгами
Тяжело обращаться с такими деньгами
28.09.2022 00:10
Вася завещал похоронить его в соборе

Тяжело обращатьсяНедавно мы с другом детства Серёгой побывали на городском кладбище, навестили нашего общего товарища Витьку. Он умер несколько лет назад, успел съездить добровольцем ещё на старый, «тлеющий» Донбасс. Витька сражался под Дебальцевом, рассказывал, что не раз пули и осколки свистели в сантиметрах от виска, немилосердно секли товарищей справа и слева, и он был абсолютно уверен, что домой не вернётся. Но вернулся, как ни странно, без единой царапины. А умер так: полез на табуретку повесить полку, даже за сердце схватиться не успел – оторвался тромб. Такая вот нелепая смерть.

Мы шли по аллеям мимо скромненьких могил и богатых усыпальниц, а я не находил ответа на старый как мир вопрос: почему небо отмеряет достойным короткий век, а иные, кто сосёт из людей все соки, нянчат правнуков? По этой причине мне тяжело смотреть документальные телепередачи о престарелых охранниках концлагерей, наслаждающихся сытой старостью. Где же перекосило весы судьбы?

– А давай зайдём к блатным? – предлагает Серёга. – Заодно Грушу навестим.

Груша – это Серёгин одноклассник. В девяностые он, вечный двоечник, прибился к знакомым бандитам и вскоре сам облачился в красный двубортный пиджак, сел за руль «БМВ» последней марки. Груша обожал лихачить пьяным, особенно любил обгонять кареты скорой помощи – там трудились два одноклассника. Показывал им стопку купюр, бахвалился: «Вы столько за десять лет не поднимете в своей лепильне. Так и сдохнете как собаки».

Спустя год его нашли с девятью пулевыми отверстиями за рулём любимой машины. Груша был ещё жив. Он так вцепился в руль иномарки, что пальцы пришлось разжимать специнструментом. По иронии судьбы его вёз в больницу один из тех самых однокашников. Груша бессмысленно вращал белёсыми глазами, силился что-то сказать, но лишь беззвучно открывал рот, как рыба, выброшенная на отмель.

До больницы Грушу не довезли, он умер в скорой. А вскоре превратился в памятник. Как человека я Грушу помню очень смутно. А вот как памятник его сразу запомнил. Его трудно не заметить, на «аллее братков» он сразу бросается в глаза.

Их тут много, этих памятников. Крикливых чёрных параллелепипедов, на которых усопшие джентльмены  в спортивных костюмах позируют на фоне любимых «мерседесов» или восседают за столиками с хорошей выпивкой, виноградом и прочими яствами. По-своему воплотившаяся мечта о пире, что длится вечно.

Временами такое чувство, что ты попал на кладбище домашних животных. Даже гранит и мрамор на их последней «хате» часто пестрят не именами и фамилиями, а кликухами. «Малышу – от братвы». «Кузя, покойся с миром», «Трамплину – от близких. Помним, скорбим».

Иные участки и монументы столь огромны, что больше напоминают древние зиккураты Месопотамии. Всё сделано, чтобы даже за гробом быть выше и круче обычных людей, показать всем, что и там, в вечности, «Малыш» и «Кузя» держат масть и «стригут» лохов.

– Даже не представляю, что вы чувствовали, когда приходилось провожать братков в последний путь, – делюсь своими соображениями с отцом Георгием. Батюшка не раз хоронил «малышей» и «трамплинов». Их окружение не скупилось, щедро отстёгивало на панихиду и отпевание.
– Да в целом всё как обычно, – вздыхает отец Георгий. – Разве иной раз грубо поторопят: мол, поп, ты что-то распелся, давай уже сворачивай лавочку. А так они такие же люди, такая же скорбь. Вот только заметил, что тяжело было обращаться с их деньгами. Их мы вроде тратили на благие нужды: на восстановление храма, покупку продуктов для трудников и нищих, а всё равно они давили – и в кармане, и в свечном ящике. Вот что такое неправедные деньги, деньги на крови.

Отец Георгий – батюшка очень вдумчивый. Он мне и указал на сходство пышных усыпальниц ельцинских бандитов со жреческими постройками Древнего Востока.

– Душу человеческую не обманешь, она всё равно тянется к тому, что ей близко, – говорил священник. – Одни лишь на излёте дней понимают, что всю жизнь строили бесконечную вавилонскую башню, другие строят её и после смерти. Когда смотрю на эти могилы, лучше всего понимаю, что такое человеческая тщета. Как ты там говорил – человека больше нет, остался лишь памятник? А были ли они вообще людьми, чтобы о них помнили? И кого именно предлагается помнить? Но чёрные души знают, что будущего у них нет, вот и цепляются за монументы, словно хотят в них воплотиться и не уходить туда, куда им положено уйти.

Наглость «новых русских» порой зашкаливала, переходя всяческие рамки. Батюшка вспомнил один забавный случай, который поначалу мог закончиться трагически.

– Знавал я одного хорошего священника ещё старой закалки, – улыбается отец Георгий. – Маститый, уже старенький. Как-то раз приехали к нему прямо в церковь ребята в малиновых пиджаках и спортивных портках. И сразу выдвигают ультиматум: «Слышь, святой отец, тут нашего Васю на днях грохнули одни суки. А он был человеком хорошим. Завещал похоронить его в соборе. Говори, что и как, и будем приступать». У батюшки аж во рту всё пересохло. Такие шутить не будут.

Начал он вежливо объяснять, что так не делается, что в соборе погребают только великих святых митрополитов – да и тех не всегда. Но «быки» были непреклонны: «Ты чё, поп? Запомни: как мы сказали, так и будет! Захотим – и в алтаре Вася ляжет». Тут старенький протоиерей не выдержал. «Вы чё, сявки, блудняк гоните? Рамсы попутали? – накинулся он на братков. – Я вам всё обосновал, а вы решили, что и в деревянном клифту карманы есть?»

Всё это священник выпалил с неподдельной блатной интонацией – в советские годы ему довелось сидеть за веру вместе с настоящими урками и ворами в законе, поэтому он хорошо знал, как себя вести с отморозками. А те смотрят на него, как будто их пыльным мешком огрели. «Ну ладно, отец, чего ты сразу-то не сказал… Да поняли мы всё». Ушли и больше не появлялись.

Но бывали в жизни отца Георгия и встречи с другими сидельцами. Одну из них он запомнил на всю жизнь.

– Сейчас на зонах священников много, – говорит батюшка. – Окормляют зэков, с этим стало хорошо. Но обычно серьёзные воры в тюремную церковь не ходят, ну разве что на большие праздники. Таким был и Игорь. Отмотал срок от звонка до звонка за какой-то беспредел в середине девяностых. Ему ещё повезло: его успели посадить до того, как всю группировку перебили конкуренты из другой банды.

Не могу сказать, что на «киче» Игорь испытал раскаяние. Есть такая публика, которая на людях никогда не заплачет. Но этот зэк кое-что всё-таки переосмыслил в своей жизни. Знаешь, это становится видно по взгляду человека. Игорь, словно раненый потрёпанный волк, сначала принюхивался издалека, изучал церковную жизнь, кружился у храма, сохраняя дистанцию, но приходил ещё и ещё. Словно силился понять: что же не так с этим миром и с ним самим? А потом рассказал об одной удивительной встрече.

– Наших тогда почти всех положили, долгое время у меня не было ни единой весточки с воли, – рассказывал Игорь. – Потом узнал, что спаслись два или три человека, но поспешили уехать из города, оборвать все связи. Так я и вышел в новую жизнь. Решил приехать на кладбище, навестить павшую братву, кого смогу найти. Действительно, нашёл несколько человек, положил цветы. За могилами, видно, следят родственники: всё прибрано, всё чисто, как и полагается. Думаю, надо почаще сюда приходить, может, встречу кого-нибудь из живых знакомых.

Иду по аллее и вдруг вижу до боли знакомое лицо. Да это же Нос! Наш последний «бригадир» Миша Носов. Я знал, что он погиб уже после того, как я сел.

Помню его дочку. Ей было лет восемь, училась в музыкальной школе и уже знала, чем занимался отец. Если преподавательница ставила плохие отметки, она ей грозила: «Вот скажу папе, он приедет и убьёт вас из чёрного пистолета». С воспитанием дочери у Носа явно были проблемы. Жена с ним потом развелась, забрала девчонку и отчалила куда-то в тёплые края.

Однако сам Нос был неплохим человеком. Не знаю, но мне казалось, что он пытался как-то возместить недоданное дочери тепло. Помню, в самом начале наших дел он жил в обычной хрущёвке. Какие-то мелкие пацаны в грязных курточках трутся на втором этаже, греются на батарее. Глаза голодные, шапки-петушки, в карты режутся. Мы с Носом поднимаемся к нему домой пивка попить, а он вдруг остановился, залез в сумку, достал колбасу, хлеб, отдал пацанам. Только попросил, чтобы мусор после себя убрали. Когда я уходил домой, на «базе» пацанов всё было чисто, ни единой крошки или окурка.

Мне сразу бросилось в глаза, что памятник Носу, в отличие от могил братвы, какой-то задрипанный, в трещинах. Особенно выделялся один мощный скол. Судя по всему, от стелы Носа отвалился кусок, и его приклеили заново.

Вдруг вижу – пожилая женщина копошится у памятника, что-то протирает. Думаю, наверное, кто-нибудь из семьи, хотя у Носа вроде никого не было. Только сестра осталась на Дальнем Востоке, но у них очень плохие отношения, она с Носом наотрез отказывалась общаться.

– Здравствуйте, вы родственница Михаила?

Женщина взглянула на меня как-то странно. Будто всего просветила рентгеном.

– Нет, просто знакомая. Сын у меня погиб.
– Сын? – удивился я. – А почему вы тогда прибираетесь на чужой могиле?
– А куда мне деваться? Кроме Миши, у меня больше никого нет.

И поведала свою историю.

– Лёша был совсем молодой, наверное, чуть помоложе вас, – начала Клавдия Николаевна. – Он в 19 лет связался с Носовым, я ничего не могла с этим поделать. Не хватало у меня ни воли, ни авторитета. Он ведь вырос без отца. И вдруг такая красивая жизнь, быстрые деньги, машины, девочки… И над всем этим стоял человек, как говорил Лёша, жёсткий, но справедливый. Деньги давал, не давил. На стрелки и разборки молодёжь не брал. «Мам, ну ты чего! – всегда защищал его Лёшка. – Он мне помогает, хочет в Москву спровадить. И говорит постоянно: иди лучше учиться, толку будет больше». К большим делам и правда сыночка Миша не подпускал. Да вот только чужая пуля разве разбирает, кто при делах, а кто нет. Всех укокошили: и Носа, и всех его бойцов. А Лёшенька мой пропал без вести. Следователи говорили, что тогда некоторых бандитов другие казнили по-итальянски: ноги в ведро с цементом – и в воду. И где он теперь лежит, один Бог ведает.
– А откуда такая большая трещина на памятнике? – поинтересовался.
– Это я сделала, – опустила глаза Клавдия Николаевна. – Возненавидела я этого человека за то, что он забрал у меня Лёшеньку и погубил. Приехала с кувалдой и разнесла памятник. Спустя год пришла на кладбище проведать мамочку и отца и вдруг вижу, что памятник никто не отремонтировал. Так и стоит расколотый, лишь куски кто-то к подножию сгрёб. И что-то во мне перевернулось. Поняла я, что нет у этого Носа никого на свете, кто бы о нём позаботился. Наняла рабочих, склеили кое-как куски. С тех пор и ухаживаю за его могилой – больше некому. Заодно и Лёшу своего поминаю. У меня ведь тоже больше никого нет. Вот такая нам с Мишей Носом выпала одна судьба на двоих… Часто думаю: ведь не зря Лёша к нему так трепетно относился, значит, что-то должно быть хорошее в этом человеке. Ведь должно же, правда?

– Игорь рассказывал, что ушёл тогда с кладбища с красными от слёз глазами, – говорит батюшка. – Впервые в жизни не мог сдержаться. Говорил, что когда освободился, сначала подумывал выйти на прежние связи, снова окунуться в очередную сладкую трясину, чтобы ворочать мутными делами. Но после встречи с Клавдией Николаевной внутри что-то надломилось, и он больше не мог тратить отмеренное ему время на замки из песка, удобренные чьей-то кровью и горем.

А ещё Игорь признался, что хочет самую простенькую могилку – с одним крестом, без фотографии. Лишь просил, чтобы к нему приходили, чтобы его помнили. Ведь всё, что у нас, людей, есть, – это память, и ничего кроме памяти.

Дмитрий БОЛОТНИКОВ
Имена изменены
Фото: PhotoXPress.ru

Опубликовано в №37, сентябрь 2022 года