Помню, как по нашему авиагарнизону вальяжно разгуливали пилоты в шикарных льняных светло-голубых комбинезонах с красивыми металлическими молниями на грудных, боковых и брючных карманах. Комбезы служили предметом зависти и вожделения остальной части военного городка – удобство, шик и принадлежность к высшей касте.

Технический состав и прочая аэродромная обслуга носили грубые хлопчатобумажные комбинезоны цвета детской неожиданности. Шутки шутками, но человек в таком комбезе не мог рассчитывать на снисходительность девушек в гарнизоне и соседнем курортном городке.

Мне, молодому офицеру медицинской службы, тоже полагался фекального цвета комбинезон, которым я брезговал. Хотелось именно тот самый, небесно-голубой.

Когда в гарнизон приезжало с инспекций высокое начальство, командование непременно одаривало их лётными комбинезонами, а ещё шёлковыми парашютами, из которых потом шили великолепные чехлы для личного автотранспорта. Получив такие подарки, московские генералы и полковники сразу становились благодушными.

Отслужив в гарнизоне год, я сделал первую попытку заполучить голубой лётный комбез.

Сначала обратился к ровеснику Шурику, начальнику вещевой службы авиационно-технической базы. У Шурика, кстати, был голубой комбинезон.

– Не, Вовчик, не, – отказал кореш. – Лично в моём ведении таких не имеется, а ходатайствовать не могу. Обращайся к начальнику вещевой службы авиаполка.

Синеносый майор, «начвещ» полка, тоже отказал решительно и наотрез. Молод ты ещё, лейтенант, такие сакральные вещи носить, не положено ни по рангу, ни по заслугам.

Последнюю попытку я предпринял, обратившись к заместителю начальника гарнизона по тылу; месяц назад я возил подполковника в госпиталь на консультацию по поводу хронического панкреатита. Подполковник ласково, но тоже отказал мне, прочитав лекцию, что лётный комбинезон, как и кожаная куртка, является вещью строгой отчётности. Мол, пилоты даже тряпки и кожаные ошмётки сдают обратно на склад, когда выходит срок эксплуатации.

Я пострадал ещё месяц и успокоился, не судьба, так не судьба.

Но однажды в пятницу, в самом конце рабочего дня, ко мне в лазарет явился пожилой прапорщик с распухшим лиловым пальцем. Пациент оказался заведующим гарнизонного вещевого склада и очень удивился тому, что я, прослужив год, не знаю, кто он такой.

Панариций я тут же вскрыл, в выходные дни приглашал прапора на перевязки, а через неделю заживавший палец принял вполне приличный вид. К тому времени мы успели подружиться и поговорить на самые разные темы.

– Адамыч! – растроганно воскликнул на прощание мой пациент. – Адамыч, дорогой, спасибо! Ты меня возродил. Куды ж я без указательного пальца правой руки? Отныне я твой должник. Чем удружить, чем помочь, проси немедленно.

И я попросил, без всякой надежды. Ну а что? Лейтенант не помог, майор не помог, сам подполковник не помог. Куда уж прапорщику.

– Мечта, говоришь? Делов-то! Значит, завтра в восемнадцать тридцать подходи ко мне на склад. Стукнешь в дверь по-хоккейному: та, та, та-та-та. Понял?

Я не особо поверил, но назавтра пришёл и постучал. Массивная дверь бесшумно отворилась, пропуская меня в таинственный полумрак склада.

На накрытом простынкой ящике был сервирован стол: кизиловый самогон с печёной кефалью, отварной картофель, посыпанный свежим укропчиком, спелые помидоры, малосольные огурчики.

Никитыч, так звали прапорщика, предложил тост за здоровье дорогого доктора, а потом снял с соседнего стеллажа пергаментный пакет и торжественно вручил: носи, дорогой эскулап.

Потом неторопливо допивали самогон, и я жаловался Никитычу: мол, и лейтенант, и майор, и подполковник мне отказали.

– Боже мой! – воскликнул прапорщик. – Боже мой! Нашёл к кому обращаться. Нет бы сразу ко мне. Делов-то.

Самогон оказался семидесятиградусным, и домой я возвращался с заметным попеременным креном на правый и левый борт.

Впоследствии я видел, как у офицеров-«вещевиков» изумлённо вытягивались лица при виде меня в «лётной одёжке».

А начмед гарнизона Григорьич в шутку сказал, что все они, «вещевики», фитюльки по сравнению с Никитычем. Никитыч их купит, продаст и снова купит со всеми их погонами и потрохами.

Кстати, у Никитыча был собственный трёхэтажный особняк на берегу, из крымского ракушечника, а его начальство жило в панельных ДОСах, домах офицерского состава. И это при развитом социализме.

А ещё благодаря лётному комбинезону я в курортном городке познакомился с красивой девушкой, лаборантом НИИ «Йодобром», которая мне в первый же вечер отдалась и очень огорчилась, узнав, что я не пилот. Выйти замуж за военного лётчика было её мечтой.

Комбинезон я проносил целых двенадцать лет с трепетным восторгом, встречаемый и провожаемый завистливыми взглядами сослуживцев. Можно сказать и так, что через двенадцать лет от стильной одёжки остались одни металлические молнии.

Да, забыл сказать, что за 28 календарных лет службы прапорщик Никитыч ни разу не ходил в отпуск. Чтобы никому не передавать склад даже во временную ответственность.