На днях обнаружила, что дома нет бутилированной воды. Пошла в магазин. Рядом с ним ещё с советских времён располагается кафе, решила зайти, съесть чего-нибудь горячего. И встретила необычную компанию.

За одним длинным столом собралось много людей. Больше никого в кафе не было.

– У вас банкет? – спрашиваю сотрудниц кафе.
– Нет-нет, заходите.

Села, жду заказ. Судя по гнетущей обстановке и тишине, люди за длинным столом справляли поминки.

– Да, Любовь Илларионовна могла найти общий язык с каждым, – заметил кто-то. – Добрая, спокойная, всегда приветливая.

Повисла недолгая пауза.

– Помню, работали с ней в четвёртом интернате. С детками-инвалидами.

Я насторожилась: ведь я там тоже училась, правда, недолго. Это было очень давно. Но Любовь Илларионовну почему-то не помню.

– Мальчик там был, Серёжа Б., отказник из детского дома, – продолжила женщина. – Девять лет отучился, а потом его направили в Кизел, в психоневрологический интернат. Мы с Любовью Илларионовной повезли туда Серёжу. Приезжаем, а там мрак, грязь, ухода нет. Такая мерзость! Сдали парня, едем назад и обе ревём навзрыд, успокоиться не можем. Так было страшно за Серёжу! А через неделю он сбежал обратно к нам в интернат. Ум-то у него есть. Прятался под крыльцом. Любовь Илларионовна его у себя дома прятала. Летом на дачу увезла. Серёжа ей табурет сделал, он оказался мастером по дереву. А вырезал как! Инвалид, а поди ж ты… Потом всеми правдами-неправдами пристроили его в дом престарелых, что за 37-й школой. Он всё к Любови Илларионовне прибегал. Представляете, совсем недавно встречаю этого Серёжу! Он женат, двое детей, квартира однокомнатная. Работает плотником. А я всё вспоминаю, как мы с Любовью рыдали на обратном пути из Кизела.

– Я тоже работала с инвалидами, – раздался другой женский голос.

– Знаете, что больше всего меня удивляет? – продолжила разговор коллега Любови Илларионовны. – Их упорство, упрямство, жажда жизни. И ещё одно – у этих детей совершенно нет склонности к нытью. Словно им положена компенсация за то, чем их обделили. Или мы просто не умеем ценить что имеем, вот и скулим по любому поводу.
– Можете мне не верить, но хочу сказать, – раздался мужской голос. – Я не особо верующий человек, но задумываюсь иногда над этими вопросами, потому что наблюдаю. И вот что вывел для себя. Возьмём тело человека: оно ведь как сосуд. А сосуды разными бывают. Где вмятинка, где щербинка, где скол какой-нибудь, но в каждом сосуде есть душа. Да, душа! Именно она первична. Душа важнее. Ведь пока живём, наше тело, наш сосуд подвергается разным трансформациям. Переломы, болезни всякие. И всё равно внутри душа. А этим детям изначально достался сосуд с серьёзной вмятинкой. Но душа-то всё равно туда вхожа, понимаете? Почему так – убейте, не понимаю. Много над этим размышлял. Может, потому что Богу сосуд-то не особо важен, а важна душа. Она главнее.
– Сложно жить в таком сосуде, Петя, – заметила какая-то женщина.
– Это больше зависит от нашего отношения и человеческого фактора.
– Какого ещё человеческого фактора?
– От отношения общества, Валя, – пояснил мужчина. – Общество хочет видеть вокруг сплошь красивые сосуды. Поэтому и созданы всякие интернаты. Но всё гораздо проще. Установи специальный лифт, отремонтируй пандус, лестницу. Подай руку, в конце концов. Помоги человеку, и будет легче. Всем легче.

Собравшиеся замолчали. Я уже давно поела и встала из-за стола. Несколько человек обернулись и посмотрели на меня. Одна женщина даже улыбнулась.