– Не понимаю, зачем человеку в семьдесят пять лет зубные импланты? Это же как целую квартиру захорони… сунуть себе в рот.

Внучка, подперев кулаком розовую щёчку, вилкой в тарелке складывала из салата мозаику. Что такого, она лишь сказала то, что все думают. Лицемеры.

Только что юбиляршу Аглаю Петровну спросили, на что она потратит содержимое конвертов. «Добавлю пенсионные накопления – и на зубы», – поделилась та. Мелкое сухое личико у неё так и сияло.

Возникла неловкость. Гости примолкли, затем рассыпались в преувеличенных восторгах.

– Ешьте курочку, с пылу-жару, – заторопилась сноха.

На блюде крупная смуглая, бронзовая курица шипела и плевалась фонтанчиками жира. В душе сноха была согласна с дочерью. На восьмом десятке унести с собой в могилу полмиллиона… Выискалась Мила Кунис, понимаешь. А сами виноваты. Надо было дарить, как всем старушкам, сервиз, банный халат, постельное бельё – нужные в хозяйстве вещи. А тут – наглость какая…

Идея с конвертами принадлежала самой снохе. Не сомневалась, что свекровь – тоже как все старушки – поможет с ипотекой любимой внучке.

Сноха упустила из виду, что Аглая не как все старушки. Вон, легко уговорила полбутылки красного, глазки блестят. О душе надо думать, а она инглиш. Заче-ем? С богом на том свете по-английски разговаривать? На старости лет с такими же хипповыми подружками скачет по кафе, хвастается, как за ними волочились молодые люди. Ага, чтобы выставить в «ТикТоке» с заголовком: «Иногда они возвращаются». Или: «Вы не поверите, мумии тоже ходят в кафе».

Запечённая курица превзошла все ожидания и сгладила неловкость. Вот ещё шпилька в адрес свекрови: не умеет и не хочет готовить. К еде относится с ужасом и обречённостью. Как кошка Муся: та тоже шарахается и обходит миску за версту, будто мину замедленного действия. Еда для Аглаи – опасное, но, увы, необходимое для жизнедеятельности забрасывание в организм топлива. Белки, жиры, углеводы, минералы. Не более чем.

Категорически запрещает гостям приносить торты. «Имейте в виду, я этот торт вам на голову надену». И ведь наденет.

Все остальные в доме любили поесть плотно, вкусно и вредно. «Она ещё нас всех переживёт», – с неприязнью думала сноха.

– Доброе утро, ножки! Доброе утро, пальчики-горошинки на ножках! Большой, указательный, средний, безымянный, мизинчик – все здравствуйте! Шевелитесь, сжимайтесь, радуйтесь!

Аглая следует советам из женского журнала – с опозданием в полвека. С опозданием в жизнь. С другой стороны, когда и здороваться с ногами и шевелить пальчиками, как не на пенсии?

Молодость и зрелость – суматошный бег с препятствиями. Вскинешься по звонку будильника, быстро-быстро в душ, потом, полусонная, лезешь в холодильник. Хлеб, масло, колбаса, заветренный сыр. Сынишку под мышку – и на пятидневку. Выходные – отсыпной. За жизнью не увидела жизни. И все так по утрам, смирись, разве кроме любовниц олигархов. Но в юности Аглаи этот экзотический вид хищного зверька ещё не зародился.

Поболтала ногами в воздухе. Ноги были стройненькие, тощие – как у манекенов в витринах. С той разницей, что у тех они двадцатилетние и сексуальные, а у Аглаи – семидесятилетние и жалкие.

Вдруг вспомнила, что видела интересный сон. По мере вспоминания сон истончался, осыпался прахом, как крыло бабочки. Таял, как игольчатые снежинки, – и вот уже в ладони лужица. А такой был упругий, крепкий, яркий сюжет. Но при попытке вынуть его из глубин сознания сох и морщился, как вынутая из глубин моря медуза.

Связано с детством, с противным соседом по парте Сёмкой. Он её обзывал «Наглая Аглая», с ударением на первый слог, что неверно. Однажды подрались, и она воткнула ручку ему прямо в переносицу. И сама испугалась. Перо было острое, стальное. Ручка качалась и трепетала как дротик, струйки крови и чернил перемешались. Сёмку увели в медпункт.

– А если бы в глаз? – спросила Сёмкина мать. Это была насмерть усталая женщина. Одна поднимала шестерых, выматывалась на ферме так, что на эмоции не хватало сил.

Сами виноваты, Аглая давно просила, чтобы рассадили.

И ещё эпизод вспомнился, уже в старших классах. Аглая набирает у колонки воду, несёт тяжёлые вёдра на коромысле. Гордится, что ни капли не выплеснула.

Сёмка нёсся навстречу на велике. Спрыгнул и обеими руками ухватил Аглаю за грудь. За недавно выросшие пухлые болезненные бугорки, они натягивали тонкий ситец халатика. Тогда все девочки ходили в халатах на пуговицах.

Дать отпор Аглая не могла – обе руки заняты. Так и стояла, пока он её вволю лапал. Сёмка сатанински захохотал, оседлал велик и умчался. Нестерпимо ныла грудь. Дома Аглая сняла вёдра, перехватила коромысло и пошла к Сёмке. Мимо копошившейся во дворе мелюзги, мимо матери в кухне. Сёмка за занавеской даже с койки вскочить не успел. Небось, перебирал в уме волшебные мгновения. Ладони хранили несказанное ощущение девичьих мягких округлостей. У неё с трудом отобрали коромысло: излупила похабника так, что пришлось вызывать фельдшера. И снова Сёмкина мать устало спросила:
– Аглая, а если бы насмерть?

Так ярко, чётко, будто всё случилось час назад. А что сегодня произошло час назад – нужно напрячься, чтобы вспомнить. Первый звоночек. Так начиналось у подруги Кати. Она включает воду и топит нижние этажи. От неё прячут газовый краник, она находит и ставит чайник. Включает газ, а огонь зажечь забывает. От неё прячут телефон, но Катя его находит. Набирает полицию и кричит шёпотом: «Меня травят цикутой!» Приехавший наряд обнаруживает, что её поили растворимым цикорием.

От Кати отказались все сиделки, она у них в чёрном списке под номером один. Сын сел искать образцовые частные дома престарелых. От рекламных картинок разбежались глаза: мраморные холлы, цветники, фонтаны, молельные комнаты, актовые залы, мастерские для кружков… Уютные палаты на двух-трёх женщин. Именно женщин – мужчины до такого возраста не доживают. Катя не уживётся ни с кем, ей подавай личную комнату с отдельным туалетом.
– Ну у вас запросы! – удивились в телефоне. – Таких комнат у нас проектом не предусмотрено.

– Простите, а вы сами хотели бы коротать старость в спальне на три койки? Не мраморный шик нужен старушкам, а уединённое гнёздышко. Они ведь не пионеры в лагере. Зачем же вы взялись за устройство пансионатов, если глухи к психологии пожилых людей? – сорвался Катин сын. – Или вам важно пыль в глаза пустить?

Катя перессорилась с сиделками, а сын – с местными богадельнями. Яблоко от яблони. Но ведь он прав: нечего чёрствым и некомпетентным людям браться за такое тонкое, деликатное дело.
– Ну и нянчитесь со своей капризной мадам сами.
– Ну и буду.

Краники выкручены, на окнах и балконе установлены решётки, мебель перевязана скотчем. Будто в квартире завелось буйное дитя. А так и есть. Катерина приникает к решётке и кричит: «Свободу попугаям!» Или: «Свободу Анджеле Дэвис!» Или: «Свобода слова!» В её бедной голове перемешались мультики, советские передовицы и перестроечные лозунги. Но сквозь двойные стёкла её не слышно.

Аглая с подругами боятся участи Кати. Чтобы этого избежать, нужно усиленно развивать оба полушария мозга. Решать кроссворды, штудировать иностранные языки, зубрить стихи. Активно общаться, наполнять жизнь новыми лицами и свежими впечатлениями.

У Аглаи жизнь бедна событиями. Даже не бедна – их у неё 0 (ноль). Полное отсутствие (кафешки не в счёт). Отсюда апатия. Порой сил хватает только на утреннее шевеление пальцами. Потом хочется снова завернуться в мягкое одеялко, включить телевизор и лежать так весь день. Нет-нет, нужно срочно выбираться из кокона одеяла, из кокона вязких мыслей.

Позвонила подруга: «Несчастье, Катюша умерла». Пошли в магазин ритуальных услуг. Магазин нарядный, пушистый, будто поросший изнутри пышной зеленью и яркими цветами. Похож на корзиночку или домик феи. Пахнет воском, свечами.

Катин сын рассказал: перед самым уходом мама вдруг пришла в себя, стала прежней Катериной. Лицо прояснело и посветлело, мысли стали прозрачные, разумные. Дала наказ: «Сплошной гранит не клади. Плита давить будет, тяжело груди дышать. Оставь окошечко в земле. Как будто глазок, я через него смотреть на вас буду. Цветочки посадите, только не сильно поливайте, а то быстро сгнию».

Цветы так цветы. Пакетики с семенами продавались на втором этаже. Туда вела узенькая крутая лесенка – такой и полагается быть в домике феи. Шаткие перильца обвешаны гроздьями искусственных букетов. Стена заставлена стеллажами, какими-то лакированными выпуклостями.

Дела в магазине шли отлично, товару было тесно. Вымирающее население активно способствовало процветанию похоронного бизнеса. Владелец собирался расширяться, открыть точку в центре города. Аглая поднималась бочком, чтобы суеверно не коснуться зловещей зелени, мёртвых кружев и бахромы. Тут раздался грохот, и на неё свалилось нечто большое и тяжёлое. И сразу в мире для Аглаи всё стало темно и тихо.

Это рухнул гроб, он был выставлен в качестве рекламы. Нарядный, угольно-чёрный, бархатный, в серебряных галунах. Гроб приглашал, манил, демонстрировал, как мягко и уютно будет лежать во взбитом шёлке, в пене гипюра. Странно, что до сих пор не нашлось желающих. Судя по ядовито-розовому ракушечному нутру, предназначался женщине.

Гроб подсёк Аглаю, и она в нём поскакала по ступеням, вцепившись в края, как в корыте. Или как Панночка из «Вия». Под конец он подпрыгнул, перевернулся и погрёб Аглаю под собой. Пока подруги пытались поднять тяжёлую домовину, искали грузчика – она лежала с широко открытыми глазами. Ресницы щекотала атласная рюша. Видит бог, не таких впечатлений она искала! Бойтесь желаний: они имеют свойство сбываться.

Аглая лежала вторую неделю с широко открытыми глазами. Она знала, что её дела плохи, по тому, что сноха к ней резко подобрела. Врачи говорили про время, которое лечит, и про шок. Слепому ясно, что шок. Хотели увезти в больницу, но сноха не дала. Свекровь лежала тихо как ангелок, никому не мешала – всегда бы так. Владелец ритуального магазина в знак извинения принёс огромный фруктовый торт. Аглая с удовольствием бы надела коробку с тортом ему на голову – но не могла шевельнуть пальцем.

Гробовщик расщедрился на похороны «всё включено». Венки, памятник экономкласса, катафалк. Гроб – не исключено, тот самый, выбравший Аглаю. Сноха пыталась выбить ещё и поминки в кафе – но гробовщик возвёл очи горе и пробасил: «Побойтесь бога».

Голоса за стеной был тихие, подобающие случаю, но у Аглаи слух обострился, как у летучей мыши.

Вошла заплаканная сноха, поправила одеяло, назвала мамой, поцеловала в лоб. Видимо, уже скоро. Не целуйте меня в лоб, как покойника, пожалуйста… Интересно, как всё происходит? Вот Катя перед самым концом встрепенулась, вскинулась, позвала самого близкого человека – сына. Значит, почувствовала. Что? Не торопи события, скоро сама узнаешь.

Аглае стало страшно. Она вовсе не хотела ничего узнавать. Значит, её время ещё не пришло. Это умирающим всё равно, они ничего не боятся. Мизинчик на ноге слабо дрыгнул в знак протеста. Задел безымянный, и тот откликнулся. Передал эстафету среднему, тот – указательному. Указательный палец на ноге – смешно, на что указывать-то? На дырку в носке?

Тепло возвращалось в Аглаино тело, смешливость в мысли, гримаса слабой улыбки – в сморщенные губы. Она вытащила сама себя, как Мюнхгаузен за волосы. Страстно хотелось жить. Запах жизни – это запах кофе. Аглая попросила сварить любимый «Эль густо».

Сноха стояла у плиты, варила кофе, и на её лице читалось: «Наглость какая». Она уже вымерила спальню: если выбросить на свалку кровать, поместится ли ковёр три на полтора?

Нужно было брать себя в руки. Как минимум снять с тела мятую сорочку, а с лица – отстранённое выражение. А какое выражение может быть у человека, который две недели неотрывно глядел в могилу?

Аглая начала потихоньку разминаться. Ходила сначала с подружками, потом одна, сначала с палочкой, потом без, сначала по двору, потом в скверике. Жмурилась как котёнок. Сколько щедрого доброго тепла опрокидывает на людей солнце. Как славно кричат малыши, мягко шуршат автомобильные шины, шелестят деревья над головой. Если закрыть глаза – будто в лесу.

Идиллию нарушил стремительный одеколонный ветерок, он овеял её буквально в сантиметре. Мимо пронёсся электросамокат. Аглая до тошноты боялась велосипедистов и самокатчиков, они вечно бесшумно выныривали откуда-то из-под мышки. Неужели трудно приделать звоночки? Хотя если за спиной будут непрестанно трезвонить – получится город неврастеников.

– Совсем с ума сошли! А если бы я нечаянно вытянула руку – вы бы мне сустав выбили! А ещё пожилой человек, не стыдно?

Аглая пробовала голос, и он возвращался – прежний молодой, сочный, звонкий. Она как-то не обратила внимания, что сама виновата. Забылась и шла по велосипедной дорожке.

Бывает старость грязноватая, сивая, а бывает светлая, серебряная. Едва не сбивший её серебряный старик с развевающимися длинными, редкими локонами крикнул: «Какие глазки!» Пронёсся в конец аллеи, лихо развернулся и вновь подкатил к Аглае. Прислонил самокат к дереву, с церемонией поклонился.

– Не угодно ли присесть? – будто приглашал на венецианский стул, а не на облезлую парковую скамейку. Представился: – Семён.

Конечно, не тот Сёмка из детства, но всё равно странно. Судьба пытается всё время что-то подсказать совпадением имён, чисел. Как разобраться в этой нумерологии?

– Он крутой адвокат, – рассказывала Аглая подружкам. – Его заинтересовал мой случай. У гробовщика в кармане с потрохами весь город: газеты, полиция, врачи. Но Семён пригрозил, что раздует скандал на всю страну. Тогда мой физический ущерб и моральные страдания выльются ему в копеечку. Тот пошёл на мировую – хватит и на зубы, и на ипотеку.

Но Аглая пока отложила то и другое. Загорелась сумасшедшей идеей: устроить в брошенном сельском детском садике пансионат для стариков. Малюсенький и скромный, с отдельными гнёздышками. Семён со своими связями поможет. Оказывается, нынче дома престарелых – рисковое дело. Конкуренция бешеная, старики – вторая нефть.

– Так что роман с адвокатом? – сгорали от любопытства подружки.

А нет никакого романа. Страшный бабник, не пропустит ни одной юбки, от 18 до 90. Прочно и счастливо женат, куча детей и внучат.

…Её среди ночи разбуди, отбарабанит статьи Трудового кодекса, как таблицу умножения. Будьте уверены, оба полушария мозга задействованы на полную катушку.

Расклад таков: Аглая – директор, сноха – бухгалтер, внучка – администратор. Три решительные женщины покинули очередной кабинет. Вооружены до зубов кипами законов и подзаконных актов, всевозможных согласований и разрешений. Особенно нахально себя вела шустрая маленькая старушка. Оторопевшая чиновница смотрела вслед: даже ручку не позолотили! Наглость какая!