В чисто женских коллективах праздник этот тоже отмечали от всей души. Пошивочные и меховые ателье, парикмахерские, детские сады – везде, где женщин было неизмеримо больше, чем мужчин, женский день отмечали очень серьёзно. Норма была такая: по бутылке на человека да еще плюс одна на компанию. При этом из женщин вина никто не пил: чаще водку, реже коньяк. А закуска, в отличие от домашнего застолья, была самая немудрёная. Разве что иногда селёдку под шубой из дома принесут да грибочков маринованных выложат на тарелку, а так всё больше скумбрию холодного копчения нарежут и, конечно, колбаски докторской настригут, да помидор солёных иногда подбавят, если уж совсем ничего лучшего в магазине не найдут.

Вот и весь закусон. А провожать-то их после этого, подгулявших, некому было. Поэтому по одной, по две расходились с теми, кто рядом живут. И брели – кто к станции метро, кто такси ловил или частника.

Вот в таком женском коллективе Ольга и работала, музыкальным руководителем в детском саду. Работа была у неё всего часа два в день. Утром зарядку провела с детишками под музыку – и домой. К тому времени, что он стал с ней встречаться, с женой они уже почти развелись, правда жили всё ещё в одной квартире, но каждый совершенно самостоятельно.

Он раза два в неделю ночевал у Ольги. Квартира у неё была в Пушкине, а работала она в Колпине и вставала поэтому рано. К восьми утра ей нужно было успеть к зарядке в детсад. Он обычно приезжал к ней после театра поздно. И часто, когда приходил, она уже спала, и открывал он входную дверь своими ключами. А когда она на работу уходила, то он ещё спал. Завтракать она дома никогда не успевала, мчалась, чтобы на автобус сесть.

Он иногда просыпался одновременно с ней. И когда она уходила, не мог сразу заснуть. Не вставая с постели, сочинял песенки. Уже входила в моду ресторанная лирика, за неё прилично платили. И это было существенной добавкой к его оркестрантской зарплате. Солистам в оркестре платили намного больше, но до солиста ему было ой как далеко. Набросав пару куплетов и промурлыкав мелодию, он обычно засыпал.

Но тут часам к десяти вваливалась Ольга. Она, похоже, ещё на лестнице почти всё, что могло им помешать, стаскивала с себя заранее и, распахнув полы шубы, наваливалась на него в постели. Ещё бы, ведь ни вечером накануне, ни утром между ними ничего не было. И спали они вместе тоже ведь не каждый день.

– Изголодалась? – сочувственно обращался он к ней.
– Он ещё спрашивает! – исторгала она из себя стон.
– Тогда, может, я встану, омлетик сделаю? – заботливо продолжал он, не выпуская её.
– Яиц не хватит, – она любила подобные шутки, особенно в постели.

Вообще во время близости её было не узнать. Обычно спокойная, чуть насмешливая, тут она совершенно преображалась. Глядела ему в глаза, широко распахнув свои и медленно облизывая влажным языком пересохшие губы, говорила ему прерывающимся шёпотом всё, что в это время она чувствует и что именно она хочет, чтобы он с ней ещё сделал. Причём говорила весьма откровенно, не прибегая к помощи каких-то там иносказаний или сюсюканья.

Он вспомнил, как она встретила его в первый раз. Это было шестого марта, он, предложив подбросить её на своём «жигулёнке», рассказывал в дороге разные были и небылицы о том, как милиция таких вот подгулявших дамочек без разговоров в машину сажает, а что там с ними потом в отделении делают, никому неизвестно.

Она слушала его вполуха, то засыпая, то открывая глаза. Немного сбивчиво рассказала ему, что в тот день заехала в парикмахерскую на углу Желябова, чтобы сделать у своей подруги перед праздником причёску. Но приехала слишком поздно, там закрылись пораньше и уже начали отмечать. Поскольку все уже выпили по паре рюмок, хмель успел им слегка ударить в голову, а её как постоянную посетительницу знали все и почти насильно усадили за стол. Заставили сразу выпить штрафную.

Потом, когда все уже были порядком хороши, начали расходиться. Тут-то он её и встретил. После этого сразу на следующий же день она ему позвонила.

– С вами говорит девушка, которая благодаря вам ей и осталась, – зазвучал невинный голосок в трубке.
– Вы хотите, чтобы я в этом лично убедился? – он поддержал её тон.
– Да-да, именно лично. Я хочу передать вам на хранение свою девичью честь.
– И где же состоится акт?
– Какой ещё акт? – не поняла она.
– Ну, акт передачи, – уточнил он.
– Пушкин вас устроит?
– А я его устрою? – спросил он, хотя всё сразу понял.
– Вот непонятливый, я в Пушкине живу, – она засмеялась.
– Вы живёте в Пушкине, а во мне живут воспоминания о нашей встрече.
– Тогда давайте вместе их и освежим, эти наши воспоминания. Записывайте: Оранжерейная улица, дом 54, третий этаж, квартира…
– Не надо квартиры, я вас и так найду.

В тот же день он подъехал к её дому. Захватил по дороге бутылку шампанского. Единственный балкон на третьем этаже был не застеклён. «Так-так, если живёт одна, то стеклить балкон некому. А если не одна живёт, то вряд ли бы тогда так сразу пригласила. Рискнём».

Он поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка. Она открыла ему, одетая как-то странно: похоже, что кроме длинной, доходившей до середины колена футболки с огромным номером «21», на ней вообще ничего не было. А он-то ради первой встречи расфуфырился: кроме костюма и галстука, напялил ещё тонкую шерстяную жилетку с вырезом сердечком.

– Хочешь сразу переодеться? – она повернулась к шкафу и достала ему точно такую же футболку с номером «16». – Зайди в ванную и там скинь всё лишнее, как я, – она слегка подтянула вверх, до уровня бедра, нижнюю часть футболки и тут же опустила её, и он понял, что не ошибся в своих предположениях относительно минимальности её гардероба.

– Ты что, с баскетболистами дружишь? – спросил он, думая про себя: «Может, на какую-то маньячку нарвался?»
– Подруга кладовщицей на спортбазе работает. Вот мне и подкидывает одежонку. Иди-иди, переодевайся.

Он зашёл в ванную и сразу разглядел в углу пару наполненных приоткрытых больших холщовых мешков. Не удержался и залез рукой внутрь. Достал чуть маслянистую на ощупь пригоршню. Это был кофе, но не жареный, а сырой.

Когда вышел из ванной, сразу спросил:
– Ты что, кофейные ванны для омоложения принимаешь?
– Так ведь ваннами из шампанского никто обеспечить не может, вот и приходится кофейными удовлетворяться.

Она повела его на кухню, за стол.
– Есть хочешь? – полуутвердительно спросила она. – Нормальный мужик всегда жрать хочет.
– Ну, если он совсем нормальный, то этим его желания не всегда ограничиваются, – он слегка приобнял её за талию.

Она, отстранившись, загадочно на него взглянула и повернулась к плите, где у неё на маленьком огне стояли две кастрюли. Потом взяла вазочку и большую миску и зачем-то вышла с ними в коридор. Позвала его оттуда:
– Хочешь посмотреть, что у меня тут?

Он поднялся и подошёл.
– Я действительно ещё маленькая девочка. Смотри, сколько родители мне присылают, – она открыла дверцу стенного шкафа.

Там стоял большой молочный бидон. Она приподняла крышку. До него сразу донёсся пьянящий медовый аромат.
– У отца пасека, они в Кривом Роге живут, – пояснила она. Потом развязала полотняный мешок тоже высотой почти с бидон. – А здесь грецкие орехи. Прямо с дерева.

Орехи были крупные, светлые. Она сняла длинную поварёшку, которая висела на ручке бидона, и зачерпнула из него, потом перелила густой золотистый мёд в вазочку. Зачерпнула ещё раз.
– На, отнеси, – сказала она, передавая ему вазочку, наполненную почти до краёв. А сама в это время стала доставать из мешка орехи и пересыпать их в миску.

Когда они поставили всё это на стол, она протянула ему щипцы.
– Поколи пока орешки, они у нас на десерт будут, а я сейчас суп разолью. А твоё шампанское мы после выпьем, а то тебя сразу спать потянет. Знаю я вас.

Его с непривычки каждый раз слегка коробило от вульгарности некоторых её выражений и тона, но это одновременно и будило в нём ни с чем не сравнимое желание. Рафинированные дамочки, которые у него были до этого, даже в постели могли самым светским тоном вести умные разговоры, а то и вообще продолжать обращаться к нему на «вы», требуя того же и от него даже в минуты самых откровенных ласк. Хотя, как ни странно, и это его тоже иногда возбуждало.

– Мне как-то, право, неудобно, – шёпотом говорила ему очередная полуголая дама, придерживая рукой спадающий лифчик. – Вы не могли бы выключить свет, а то мне так непривычно раздеваться при мужчинах…

От пары ложек обжигающе-горячего куриного бульона он сразу осовел. Она это заметила:
– Ну, как тебе суп из домашней куры? Мамань-папань недавно приезжали, столько всего навезли! Ты чего помидоры не ешь? Это настоящие, с Украины.

Он зачерпнул большой ложкой из тарелки с салатом. Чеснока там было видимо-невидимо.
– А чеснок тоже с Украины? – поинтересовался он.
– Да это молодой, не бойся, – она приоткрыла холодильник и показала ему сочные зелёные перья молодого чеснока с крупными белыми головками. – Хочешь, с собой дам?

Он отрицательно покачал головой.
– Да скажешь просто жене, что на рынке купил.

На это он ничего не ответил. «Выясняет, женат или нет. Не буду пока ей ничего говорить. Тем более что и сам не понимаю. Жена приходит, когда хочет, куда уходит, не говорит. Правда, ночует пока ещё дома».

Когда они доели второе, это было тушёное мясо с черносливом, его действительно здорово разморило.

– Ладно, мне завтра вставать рано, – сказала она и заразительно потянулась, при этом её грудь натянула тонкую футболку, ещё раз демонстрируя, что, кроме спортивной амуниции, на ней ничего больше нет.
– Так я пошёл, мне тоже домой пора, – сказал он, не трогаясь с места.
– Ага, иди, – она улыбнулась, – но сначала диван раздвинь.

Она повела его за руку в комнату. Он разложил необъятной ширины диван, а она достала из шкафа бельё и стала его расстилать. Она так медленно и так по-кошачьи прогибаясь, расправляла дальние углы простыни, что он не выдержал, пока она закончит, и обхватил её сзади. Она сразу прижалась к нему всем телом. Потом отвела руку назад и начала приподнимать край его футболки.

– Ну, ты понял теперь, как женщины беззащитны, нося юбку? – хрипловатым голосом проговорила она.

Но ему было уже не до ответа.

Почему-то почти всегда получалось так, что он приезжал к ней по вторникам и четвергам. Она называла это «рыбными днями». Так она и говорила своим подругам по телефону:
– Ну, ладно, я с тобой потом поговорю. Да-да, угадала, у меня сегодня опять рыбный день, – улыбаясь ему, добавляла она.

Потом она рассказала, что по всей Украине именно по этим дням в столовых и ресторанах дают только рыбу. Никакого мяса. Поэтому они так и называются – «рыбные дни».

Но иногда по телефону звучали и мужские голоса. В ответ на его молчаливые вопросы она ему всё объяснила. Дело было в кофе. Одна её знакомая, как она уже рассказывала, работала на спортбазе, а её подруга трудилась в морском порту. Когда приходил сухогруз с кофе, а перевозили его в мешках по 50 килограммов, то часть мешков всё-таки заливало водой, и их списывали. А некоторые мешки и специально водой обрызгивали, чтобы на нужные цифры усушки-утруски выйти. И потом нужно было куда-то этот кофе девать. Вот подруга на машине ей и подвозила пару мешочков. А Ольга потом их по несколько килограммов продавала, конечно, намного дешевле, чем в магазине. У неё уже были постоянные клиенты. Одни для себя брали, другие жарили и продавали подороже. Или в гости к кому-то заходя, в подарок приносили. Пара килограммов кофе ценилась дороже, чем бутылка хорошего коньяка.

– А что ты думаешь, – говорила она, – на зарплату музыкального руководителя в детском садике не особенно разживёшься, а ведь без штанов я только перед тобой могу разгуливать, на работе-то так не появишься. Надо что-то на себя накинуть. А это «что-то» денег стоит. Вот крутиться и приходится. Пробовала даже собак стричь. Пару раз куснули, и у меня сразу охота пропала.

Он тоже ей рассказал, как халтурит в ресторанах, «карася» там ловит, исполняя песни по заказу гостей из солнечных республик.

Как-то раз Ольга убежала утром на работу, а он, когда проснулся и сел пить чай, случайно заметил оставленные ею на столе листки. Ему сразу бросились в глаза какие-то странные сокращения, идущие через строчку: Д.М. и С. Когда он стал дальше читать, то понял, что это сценарий, написанный для какого-то детского спектакля. Но написанный ужасно примитивно.

Он стал поневоле черкать текст, добавляя в него шутки, часть из которых была понятна только им двоим. И насчёт «рыбных дней», которые к тому времени уже и в Питере начались, тоже прошёлся. Потом написал о том, как этот Д.М. спасает С., мёрзнущую на троллейбусной остановке, от разбойников, переодетых милиционерами. Потом какую-то ещё песенку добавил. Ведь сочинение текстов песен было его хлебом. Вернее, маслом на хлеб, хлебом была работа в оркестре.

Ольга в тот день вернулась не как обычно к десяти утра, а только после обеда. Был канун Нового года. И в детских садах вовсю готовились к ёлке. Он уже давно подогрел обед, но она, как всегда, первым делом нырнула к нему в постель, которую до её прихода с работы застилать не разрешала. Потом, не одеваясь, побежала в ванную. Вернувшись и накинув халат, она наклонилась над столом чего-то перекусить и тут только рассмотрела оставленные на столе листки. Вчиталась в них, потом несколько раз хохотнула. Посмотрела на него испытующе:
– Твоё творчество?
– Общее, – скромно потупился он. – А кто такой Д.М.?
– Дед Мороз, а кто же ещё!
– А С. – это, значит, Снегурочка? – он потянулся к ней рукой, стаскивая с неё халат. – Ну, ныряй ко мне, я тебя ещё раз отогрею.
– А я и не знала, что ты способен ещё и тексты писать. Ты ведь музыкант, а не поэт.

Про своё сочинительство песенок он ей не говорил. Он этого немного стеснялся, выбрав псевдоним «Игорь Заневский». Песенки Игоря Заневского очень ценили в ресторанах, платили за них хорошо. А какая-то фирма предлагала ему даже кассету с песнями выпустить, но там нужна была его фотография, а он не хотел, чтобы в оркестре знали об этой стороне его деятельности.

Как только он познакомился с Ольгой, у него и в творчестве начался такой подъём, какого до сих пор не бывало. Особенно это касалось его ресторанной лирики. Новые песенки начали буквально рваться из него, да и мотивы стали гораздо интереснее. Он это сам вначале почувствовал, а потом вдруг услышал, что Ольга мурлычет одну из его песенок.

– Откуда ты это знаешь? – удивлённо спросил он её.
– А ты что, тоже это знаешь? Да так, одна воспитательница в детском саду всё время напевает.
– Надеюсь, что с детьми вы это ещё не разучиваете?
– Да, конечно, зарядку под неё делаем. А ты что так разволновался? – она действительно не понимала его.

«Признаться ей или не признаваться? – его буквально подмывало. – Нет, не буду». И он просто молча потянул её к себе. Она с готовностью отозвалась.

Ольга нередко рассказывала ему о своих бывших приятелях. Рассказывала в лицах, не скупясь на детали, на образные сравнения. Однажды показала альбом с фотографиями. Вот тут она в Сочи, тут в Ялте на пляже. На одной фотографии он неожиданно увидел знакомое лицо, вместе с этим парнем когда-то занимался спортом. Даже дружили с ним одно время.

– Что, интересный мужик? – она взяла из его рук альбом. – С ним была у меня жуткая история.

И она рассказала, как однажды она, зайдя с ним в Ялте в ресторан, отлучилась в туалет. Там на неё набросился какой-то пьяный тип, который вроде бы по ошибке заскочил не в ту дверь, и стал тянуть её в кабинку, на ходу задирая ей платье. Она саданула ему коленкой между ног и еле от него вырвалась. Вернулась на место и рассказала об этом своему приятелю, показав незаметно на этого парня, который уже как ни в чём не бывало вернулся в зал и сел за столик неподалёку от них.

Приятель, ни слова не говоря, взял со стола бутылку шампанского, держа её одной рукой за горлышко, другой поддерживая снизу и вроде бы рассматривая этикетку, прошёл в сторону того парня.

– А потом, пройдя мимо него, – продолжала она, – повернул назад, подошёл к этому парню со спины и, коротко размахнувшись, разбил бутылку ему о голову. А потом сразу же подошёл к нашему столику. Парень ткнулся лицом в стол. Тут же повскакали с мест его приятели, схватили бутылки, отбив у них донышки, и двинулись с ними в руках на моего знакомого. Тот, недолго думая, схватил кресло и, выставив его ножками вперёд, заорал мне: «Дуй отсюда!» Я подхватила сумочку и убежала, а он, пятясь к выходу и отбиваясь от нападавших креслом, швырнул его в них и выбежал в гардероб. «Папаша, дверь отвори, жена сбежала!» – заорал он швейцару, размахивая на ходу вынутой из кармана десяткой. Тот, сразу заметив деньги, быстро поднялся и, буквально сметя их в карман левой рукой, правой быстро отомкнул входную дверь. Выбегая на улицу, он услышал, как дверь запирается изнутри. Бегал он здорово, не зря спортом занимался, и в темноте переулками рванул пару кварталов. А потом, перейдя на спокойную ходьбу, поймал такси и приехал в гостиницу.

– Это он мне потом уже всё сам рассказал, – произнесла она, – когда до гостиницы добрался. После этого я пожалела, что в ресторане всё ему выложила насчёт того парня в туалете. Может быть, и не стоило. Но я поняла, что он больше не из-за меня дрался, а из-за себя, из-за того, что его оскорбили приставанием ко мне, да ещё таким нахальным способом. Они же недалеко от нас сидели и видели ведь, что я не одна пришла. Я с ним вскоре рассталась, – продолжала она, – а потом, спустя долгое время, встретила его как-то раз в таком виде, что мне сразу стало ясно, где он провёл перед этим пару лет. Он с такой оторвой шёл, что даже ему самому, когда меня увидел, стыдно стало. Сразу лицо в сторону отвернул.

«Господи, куда же я попал? – думал он почти всякий раз после очередной рассказанной ему этой и многих других подобных историй. – Драки, кражи, а скоро, наверное, ещё и убийства в её рассказах появятся. А может быть, выдумывает она всё это, интересничает?» Но даже если это всё и было правдой, каждый раз его что-то удерживало от того, чтобы порвать с нею окончательно. И дело было даже не в том, что она почти на пятнадцать лет младше и это ему очень льстило, а просто то острое, ни с чем несравнимое наслаждение, которое он получал с нею в постели, отодвигало куда-то на второй план весь его прошлый любовный опыт, делало его пресным, безвкусным.

«Всё, больше к ней не пойду, – решительно думал он, сидя в оркестровой яме. – Она гордая, доставать меня не станет». Но стоило ему выйти на улицу, ноги почти сразу сами тянули его в сторону Витебского вокзала, и с этим бороться было невозможно.

Рассказывая откровенно о себе, Ольга никогда не требовала от него в ответ такой же откровенности. Она даже не спрашивала о его семейной жизни. Имелось в виду, что он женат, но почему он так запросто дома может не ночевать, она не допытывалась. Он туманно говорил про какие-то командировки, в которые якобы уезжает для того, чтобы прийти к ней. Однако концы с концами у него явно не сходились. Но и это её вполне устраивало.

Гораздо больше ей нравилось слушать его истории о чём-нибудь таинственном, но чтобы там обязательно присутствовали чувственные сцены. Затаив дыхание и прижавшись к нему, она слушала описания сценок на работе или в транспорте, где либо он что-нибудь случайно подсмотрел, либо сам был участником. Например, о том, как девица, севшая именно рядом с ним на сиденье в вечернем троллейбусе, хотя пустых мест кругом было полно, читая газету, развернула её так широко, что накрыла ею и его ногу. Потом незаметно подсунула руку под газету и, продолжая читать, сначала просто положила ему руку на коленку, а потом начала её поглаживать, забираясь всё выше.

Или о том, как он случайно во время обеденного перерыва, не пойдя в столовую, остался на обед в лаборатории, чтобы дочитать «Новый мир», который дали ему всего на пару дней. А подняв глаза, увидел в зеркале, висевшем на стене, отражение того, что происходило в кабинете начальника. Конечно, всего, что там происходило, ему не было видно, дверь оказалась только слегка приоткрыта, но ему достаточно было увидеть в зеркале лицо их самой симпатичной сотрудницы с растрёпанной прической, совершенно отрешённым взглядом и ритмичным покачиванием головой. Неожиданно она заметила его в зеркале, слегка испугалась и замерла неподвижно, но потом в её взгляде разлилась неудержимая томность, и она продолжила начатое, но уже не отрывая от него завораживающего взгляда.

Ольга, слушая такие его рассказы, тоже ужасно возбуждалась и часто, не давая ему докончить, прямо набрасывалась на него, и у них всё тогда происходило очень быстро, почти моментально, и завершалось таким бурным финалом, после которого они долго не могли ни о чём говорить.

Прошёл год от начала их знакомства, и как-то в марте Ольга получила письмо из дома. Отец был серьёзно болен, и она уехала к родителям на Украину. В августе она позвонила ему по телефону. Ей нужно было задержаться, помочь матери с садом, да и с пчёлами тоже непросто одной управляться, а отец всё не вставал с постели. Потом у них начались, как она говорила, «консервации»: закатывали банки с вареньем, с ранними овощами. Причём заготовляли там эти банки сотнями, обеспечивая себя на всю зиму.

Когда отца похоронили, мать осталась совсем одна, и Ольга не могла от неё уехать. А перебираться в Питер мать ни в какую не хотела. Потом, похоже, Ольга завела себе кого-то из местных. Он знал, что с таким темпераментом она долго не выдержит. Зимой он несколько раз по старой памяти наезжал в Пушкин, смотрел на её окна. Но света там по вечерам не горело. Потом он попал туда как-то днём и увидел на её балконе чужих людей. Услышав их мягкое южное «г», понял, что она обменялась квартирой с кем-то с Украины.
Так и закончилась для него Оранжерейная улица.