За это время гипс меняли несколько раз, ведь я росла. Мне нравилось на нём рисовать – как мексиканская художница Фрида Кало. На его поверхности радостно расписывались на память те, кого отпускали из больницы домой. Потом они возвращались в отделение, а я всё лежала и лежала в гипсовом панцире.

И вот наконец его сняли. Мои ноги после такой «консервации» были тонкими-тонкими, как нити. Кожа нестерпимо горела, самым страшным было ложиться в ванну – от соприкосновения с металлом жуткая боль пронзала всё тело, к тому же невыносимо зудевшее.

Ноги следовало разрабатывать. Помню первый сеанс. Меня привезли в массажный кабинет и с каталки вывалили животом на кушетку. Массажистка зачем-то сунула мне в руки толстую поролоновую подушку, схватила мою ногу и согнула в колене, прижав, пардон, к попе. Что произошло дальше, сперва не сообразил никто. В голове у меня что-то щёлкнуло и взорвалось, в груди застрял комок от дикой, острой боли. Я не могла даже кричать, только задыхалась и хватала ртом воздух. Подушку разорвала пополам вместе с клеёнкой, которой та была обшита.

Через полминуты крик всё-таки вырвался. Никто не понимал, по какой причине я так ору, даже я сама. И ещё не могла взять в толк, почему боль не проходит. Прибежала врач Нелли Шалвовна с воплем: «Дура! Дура!» Оказалось, она на массажистку кричала. В шесть рук мне разогнули скованную болью ногу, сама я этого сделать не смогла – мышцы-то атрофированы.

Кстати, через несколько лет подобный случай произошёл с моей соседкой по палате, Ирой из Тюмени, – ей тогда тоже сняли гипс. Она чихнула, и нога согнулась, а самостоятельно выпрямить не получилось. Тут как раз в палату зашёл мой папа и помог ей. Почему-то нас это очень развеселило.

Но вернёмся в массажный кабинет. Нелли Шалвовна, опытный хирург, скатала из пелёнки валик диаметром с палку сервелата и объяснила массажистке: «Вот такой валик подкладывай ей под стопу, чуть-чуть сгибая ногу. Через неделю сделай его потолще и постепенно увеличивай. Только месяца через три-четыре ногу можно будет полностью согнуть, а не так резко, как ты, изверг!»

Меня отпоили валерьянкой. Но после каждой следующей операции и нового гипса я больше всего боялась разработки.

Через некоторое время уже могла сидеть на массажном столе, свесив ноги. После очередного сеанса папа поставил меня возле кушетки, за которую я уцепилась, и отвернулся, чтобы подкатить коляску. Я на секунду присела, и тело пронзила адская боль. Непонятно, что случилось, я же не упала. Меня отвезли в палату и положили на кровать. Лучше не стало, от сильной боли в стопе всю ночь не могла уснуть. Утром наложили гипсовую лангетку, стало полегче, но вечером заснуть всё равно не получалось. Зашёл отец мальчика из соседней палаты, дядя Андрей, и дал мне мензурку с коричневой жидкостью. Потом выяснилось, что это коньяк. Я выпила и вырубилась.

Утро понедельника, рентгеновский кабинет. В чёрный снимок с изображением моей стопы вперились чёрные глаза Нелли Шалвовны. Затем она повернулась к моему отцу.

– Ох, как мне надоела ваша семейка! Вы меня в гроб загоните. Юра, дорогой, ты зачем родной дочери ногу сломал? Сказал бы мне, и я бы всё сделала как положено.

Папа оправдывался:
– Да она даже не падала. Просто присела. Я и не понял ничего.

Нелли Шалвовна взяла со стола лист бумаги.

– Вот такой толщины у неё сейчас кости, Юрочка… Ну что, кыся, нет худа без добра. Сейчас наденем гипсовый сапожок, и поедешь на пару месяцев домой, в Пермь, шаньги есть. Скажи папе спасибо. Разрабатывать ногу сейчас нельзя. Можно ли в бассейн? Ну какой бассейн в гипсе!

Домой! Домой! На целых два месяца, через полтора года, проведённых в больнице. В квартире меня ждали дедушка, кошка Барбоска и шкаф, доверху набитый играми и игрушками. Дед вскоре умер, но я успела с ним попрощаться. Так устроил Бог. Это Он сломал мне ногу.