Ненавижу туман
30.11.2022 16:26
Ненавижу туманСтарая дама в шёлковой пижаме сидела в истёртом плюшевом кресле с высокой вольтеровской спинкой и требовательно звонила в медную корабельную рынду, прикрученную к стене. На шестой «склянке» в комнату, шлёпая тапками, вошла сонная женщина лет пятидесяти в ночной рубахе.

– Мама, перестань бить в набат, я уже здесь, – сказала она с раздражением.
– Он опять приходил под утро? Снова душил тебя? Читал свои стихи?
– Я запретила ему читать стихи, ты же знаешь, как я их ненавижу, – огрызнулась дама. – Уж лучше пусть задушит, так честнее.
– Тогда что на этот раз?
– Глянь в окно, – приказала дама.
– И что там? – лениво зевнула дочь.
– А ничего! – рявкнула дама. – Ни людей в парке, ни собак.
– Может быть, ещё слишком рано? – с укором намекнула дочь.
– Но самого парка тоже нет, – ехидно развела руками дама, – там ровным счётом нет ничего!

Женщина с тревогой посмотрела на внезапно помешавшуюся мать, направилась к окну, глянула на улицу и ахнула.

– Это очень похоже на твоего отца! – ворчала старая дама. – Я тебе говорила, что этот мерзавец обязательно устроит сегодня какую-нибудь подлость. Даже с того света.
– Мам, давай без мистики, – поморщилась женщина, озадаченно вглядываясь в пустоту за окном. – Но как же это не вовремя…

Густой утренний туман накрыл городок. Как свежий загрунтованный холст художника, он символизировал полное небытие. Но, если присмотреться внимательней, на белилах угадывались грифельные штрихи металлических конструкций ЛЭП и обрывающиеся в никуда железнодорожные пути, пахнущие дёгтем и креозотом.

В ватной тишине послышался глухой гудок, и вот из бело-голубой мути, как на фотоснимке полароида, постепенно проступили три светящихся демонических глаза, буферные огни локомотива, затем проявились и его очертания.

Электричка замерла у станции, чтобы выпустить из своего чрева единственную утреннюю пассажирку. Девушка с рюкзачком сошла на платформу, зябко передёрнула плечами и задумчиво посмотрела на старенькое здание вокзала с башенкой и шпилем, словно зависшее в пустоте, как на китайской акварели. Электричка издала прощальный гудок и длинной гусеницей уползла дальше в туман.

Вокзальная площадь снова погрузилась в вязкую тишину, но вдруг в неё вплелась мелодия телефонного рингтона. Девушка опустила руку в карман куртки и достала мобильный.

– Я уже здесь, – ответила она в трубку решительно. – Да, всё помню: улица Клары Цеткин, дом шесть, дубовый секретер в его кабинете на втором этаже… Да, я буду предельно осторожна, если ты не станешь мне названивать в самый неподходящий момент!

Старая дама царственно восседала в своём вольтеровском кресле, но теперь на ней было строгое платье из синей шерсти с белыми манжетами и воротничком, заколотым старомодной камеей. Вокруг её трона, как верноподданные, суетились телевизионщики с камерой и микрофоном на удочке.

– Спасибо вам, Нэлли Михайловна, за столь интересный и познавательный рассказ о вашем супруге, – благоговейно произнесла молоденькая журналистка и повернулась к камере. – Напоминаю нашим телезрителям, что сегодня мы отмечаем столетний юбилей поистине народного поэта Анатолия Семёновича Крыняго, первого и единственного члена Союза писателей СССР нашего скромного маленького городка. В честь этой знаменательной даты состоится торжественное открытие мемориальной доски с портретом выдающегося поэта в доме номер шесть по улице Клары Цеткин, где он жил и творил до последнего дня…
– Кстати, деточка, насчёт его загородного дома, – крякнула почётная вдова. – Я хочу сделать официальное заявление. Толик был мужиком хлебосольным и разговорчивым, дня не мог прожить, чтобы в доме не толпились гости, чуть напишет новый стих, так и зовёт всех друзей да соседей, чтоб на публику декламировать. Вот и решила я в такой юбилей сделать ему последний заслуженный подарок. Стара я уже, чтоб за домом ухаживать. Здесь, в квартире, мне поуютнее. Так пусть его дом отойдёт городу, сделаете там музей Крыняго, и пусть народ туда ходит-топчется, книги его читает…
– Нэлли Михайловна, это же прекрасная идея! – воскликнула журналистка. – И такой щедрый подарок не только Анатолию Семёновичу, но и всем поклонникам его творчества!

Когда съёмка закончилась и уже собирали аппаратуру, журналистка всё ещё крутилась возле вдовы.

– Мы ведь и новый сборник стихов хотим издать с его богатой биографией, дневниками и письмами. Как вы на это смотрите?
– Издавайте что хотите, – устало отмахнулась вдова, – там, в доме, полно рукописей и прочего хлама.
– А ведь как символично, что в этот день на город опустился такой небывалый туман! – не унималась журналистка. – У Анатолия Семёновича много стихов именно о тумане, и все посвящены вам!
– Ненавижу туман, у меня от него мигрень, – оборвала эту вдохновенную речь вдова. – Так что на церемонии меня не ждите.

Затворив двери за съёмочной группой, дочь Нэлли Михайловны бросилась к ней и завизжала:
– Мама, ты с ума сошла?! Ты хочешь отдать папину дачу под музей? У тебя внуки взрослые, ютятся в двушке! Мы уже строили планы перепланировки дома…
– Проклятый дом, – сухо сказала старуха, – не было в нём счастья и не будет. Сколько раз я хотела сжечь этот притон и все его писульки. Но подумала, что это слишком великодушно по отношению к его подлой жизни. Он хотел славы, так пусть получит её с лихвой, пусть все узнают, сколько бездарных стихов хранится в его столе, сколько халтуры он написал, как поливал дерьмом дорогих коллег в дневниках и письмах, пусть это станет всеобщим достоянием.
– Мама, что ты такое говоришь? – испугалась дочь.
– Я была молодой красивой девкой, – горячо продолжала вдова, – а прислуживала этому старому сатиру, его собутыльникам и его бабам всю жизнь! Я вымолила у него тебя и Коленьку, только когда ему стукнул полтинник. Думала, хоть в этом почтенном возрасте он одумается, обернёт свой взор на семью, на детей.
– Да уж, – мрачно согласилась дочь, – он вспоминал о нас, только когда собирал в гостиной для чтения своих творений, и ему было совершенно плевать, чем я интересуюсь, как у меня в школе, почему плачу, в кого влюблена… – женщина смахнула злую слезу. – А Коля даже на его похороны отказался приезжать, так и не простив тот случай. Помнишь, когда он мечтал на шестнадцатилетие получить коллекцию его машинок, а вместо этого папа торжественно вручил Кольке томик своих стихов?.. Ах, мама, этот дом можно было продать. Ты хочешь отдать им всё? Там старинные иконы в серебряных окладах, китайский фарфор, редкие картины!
– Довольно, у меня голова раскалывается, – старуха прикрыла глаза. – Слишком много трескотни сегодня. Принеси мне стакан воды и цитрамон.

Утренняя девушка с рюкзачком находилась на грани отчаяния: мало того что город ей незнаком, так ещё и видимость не дальше пяти шагов. Она блуждала почти на ощупь, как ёжик в тумане, в поисках нужного дома. Редкие прохожие, внезапно выныривавшие из белого месива, смотрели с подозрением и указывали путь в совершенно разных направлениях.

Когда девушка поняла, что окончательно заблудилась, перед ней, словно призрак из небытия, возник старый деревянный дом с мезонином. Стоя у открытой калитки, она была озадачена скоплением людей во дворе. Все суетились, кричали, расставляли световые приборы, тянули кабели из огромных катушек. У девушки и прежде не было конкретного плана, как проникнуть в дом, но теперь ситуация осложнялась ещё больше.

На дрожащих ногах она зашла во дворик, соображая, как остаться незамеченной.

– Вася, твою мать, куда ты ставишь бэбики? – орал оператор. – Убери холодные лампы, в кадре пересвет! Давай тёплый, шестьсот пятидесятый!
– Почему вечно эти корзины под ногами? – нервничала тётка с рацией. – Уберите их с дороги!
– Маня, это цветы для интерьера, директор заказал! – кричал в ответ дядька, возившийся со штативом.
– Ну, можно их отволочь в дом? – кипятилась тётка. – Здесь вообще, кроме меня, кто-нибудь работает?
– Давайте я отнесу, – предложила девушка с рюкзачком и, подхватив корзину с розами, поспешила к крыльцу.
– Спасибо, дорогуша, – кивнула ей тётка и грозно прикрикнула на съёмочную группу: – А то набрали работничков по объявлению!

Проникнув в дом, девушка поставила корзину в гостиной и огляделась. У главной стены располагалась большая изразцовая печь, рядом с ней на дощатом полу лежала потёртая медвежья шкура с оскаленной пастью, по бокам от печи два ушастых старинных кресла на гнутых ножках, в центре дубовый стол, на стенах ковры с перекрещенными восточными саблями, картины с пейзажами в тяжёлых багетных рамах и множество полочек с диковинными сувенирами, очевидно, привезёнными из заморских стран.

Девушка и хотела бы рассмотреть всю эту древность, но времени было мало, её интересовала лестница, ведущая в мезонин. Она прошмыгнула в соседнюю комнату, там располагались библиотека с книжными стеллажами под самый потолок и большой комод с коллекцией изумительных крошечных автомобилей разных марок и стран. Над машинками как-то неуместно висели старинные иконы, а в самом углу притаилась внутренняя лестница с пузатыми балясинами перил. Девушка поспешила к ней.

Поднявшись на второй этаж, она оказалась в святая святых, а именно в кабинете поэта. Осмотрелась в поисках заветного секретера. У окна стоял письменный стол с синей суконной вставкой на столешнице, на нём – роскошная пишущая машинка фирмы «Ундервуд», настольная лампа на фигурной ножке из латуни с плафоном опалового цвета, пузатая чернильница с крышечкой, стакан с перьями и острозаточенными карандашами, пресс-папье и прочие удивительные штучки.

Заветный секретер оказался у самой двери, величественный, дубовый с узорами из светлого шпона на откидной крышке. Девушка опустила крышку-столешницу, и перед ней открылись ряды потайных ящичков для хранения важных деловых бумаг, тайных писем и драгоценностей.

Действовать надо было стремительно, а потом делать ноги.

Прижав к груди ценные трофеи, накинув на голову капюшон толстовки, девушка спускалась по ступенькам тихонько, на случай, если телевизионщики уже переместились в дом. На середине лестнице замерла – внизу, у комода с иконами, спиной к ней стоял мужчина, тоже в капюшоне. По его виду и поведению девушка сразу определила, что он не из съёмочной группы и явно с недобрыми намерениями. Мужчина сгребал с комода коллекционные машинки в большую спортивную сумку.

Как назло, в кармане её куртки предательски запел телефон. Мужчина вздрогнул и обернулся. Два вора, застуканные друг другом на месте преступления, смотрели из-под своих капюшонов сердито, и никто из них не знал, что теперь делать.

– Давайте так: я вас не видела, и вы меня тоже, расходимся мирно, – предложила девушка и показала ему свёрток. – Здесь ничего ценного, это личная переписка, вам как грабителю это неинтересно.
– Как грабителю? – мужчина усмехнулся.

На вид ему было лет пятьдесят. Девушка скользнула взглядом от его лица на противоположную стену, где была развешена целая галерея семейных фотографий в рамочках, и обнаружила на групповом снимке рядом с прославленным поэтом очень похожего юношу с печальным лицом.

Мужчина проследил за её взглядом и покривился.

– Журналисты развесили для антуража. При его жизни наши фотографии стены не украшали, – он смахнул рукой оставшиеся машинки в сумку и застегнул молнию. Другие ценности, включая старинные иконы, его, по-видимому, не интересовали. – Он никогда не разрешал мне прикасаться к этим машинкам, а я мечтал об этой коллекции с самого детства, – обиженно признался мужчина.

Девушка ответила откровенностью на откровенность:
– А это письма одной женщины, она не хотела, чтобы их переписка стала всеобщим достоянием, – и добавила с угрозой: – Вы, как я понимаю, тоже не хотите, чтобы ваши действия стали достоянием публики, так что дайте мне уйти.

Девушка и мужчина испытующе смотрели друг на друга, она – синими глазами, он – тёмно-карими, но у обоих на подбородках были одинаковые ямочки, точь-в-точь как у покойного юбиляра.

– Через парадную дверь нельзя, уже идёт мероприятие, – сказал мужчина. – Ступайте налево в маленькую комнату, там есть чёрный ход.
– Благодарю, – ответила девушка.

Выскользнув на задний двор, она услышала, как со стороны фасада заунывным голосом в микрофон читала стихи какая-то женщина:
Как в тумане она плыла
В белом платье из облаков,
Поволока и синева
Этих глаз из иных веков…


Девушка покачала головой, рассмеявшись от этих строчек, и нырнула в туман через заднюю калитку.

На церемонии открытия мемориальной доски собрались представители муниципалитета, городские зеваки, экзальтированные поклонницы и узкий круг семьи. Вдова сдержала слово и на праздник не явилась, однако в первых рядах стояли её дочь и парочка молодых людей со скучающими лицами. Девушка с пирсингом в ноздре жевала жвачку, парень исподтишка смотрел в телефоне ролики.

Оператор направил камеру на местную актрису, стоявшую на крыльце с микрофоном. Сдвинув в экстазе набок вязаный берет, она продолжала декламировать стихи юбиляра:
Афродита родилась из пены морской.
Синеокая, ты – из тумана!
Я любуюсь твоей неземной наготой,
Как мальчишка влюблённый и пьяный…

Гости аплодировали, оператор перевёл объектив камеры на зрителей, журналистка пошла по рядам с микрофоном.

– Что значит для вас поэт Анатолий Крыняга? – спрашивала она у публики.
– Толя – наш местный Есенин! – с душевным подъёмом сказал мужичок в спартаковской шапочке. – Широкой души был человек!

Маленькая бабулька потянулась к микрофону и запинаясь спросила:
– А я не пойму, про кого Толик всё время твердил? Синеокая, синеглазая! – и, отыскав в толпе семейную группу, обратилась к дочери поэта: – Катюш, у матери-то вашей, у Нэльки, глаза всегда были чёрные, как угли.

Катерина напряжённо улыбнулась, не удостоив бабульку ответом, но ситуацию спас всё тот же мужичок:
– Бабаня, тебе ж сказали с трибуны, что все стихи про жену! А синеокая – это образ такой поэтический, значит, так он её себе представлял!

Девушка с рюкзачком возвращалась в электричке, по вагону шёл дядька с баяном, сипло напевая: «Кондуктор не спешит, кондуктор понимает…»

«Сиреневый туман над нами проплывает», – вернул его к началу песни рингтон из кармана девушки. Дядька сердито примолк, завертев головой в поисках конкурента, а девушка, хохотнув, достала телефон и сообщила в трубку:
– Бабуля, всё оки-доки, письма со мной! Скоро буду! Да, ещё я прихватила из секретера твою фотокарточку, какая же ты у меня была красивая…

Ближе к ночи налетел сильный ветер и, разрывая туман в клочья, угонял его прочь.

Две старые женщины в разных городах сидели у своих окон, задумчиво глядя на одну и ту же фотографию немолодого, но интересного мужчины с беспечной мальчишеской улыбкой и залихватским чубом. И плакали в эту ночь две старые женщины, но кто же скажет точно, возможно, их было и больше.

Наталия СТАРЫХ
Фото: Shutterstock/FOTODOM

Опубликовано в №46, ноябрь 2022 года