– А ты знаешь, что в Священном Писании ни разу не употребляется слово «счастье»? – спросил меня однажды отец Андрей. – Господь постоянно говорит «радуйтесь», но ни разу не сказал «будьте счастливы». Вот такая загадка.
Неожиданный вопрос батюшки поставил меня в тупик.
– А что же тогда в Библии вместо счастья? Радость?
– Да, радость, но в основном блаженство. И это не то же самое, что счастье.

Помню, как эта мысль меня озадачила. Странно, что же может быть выше счастья? В конце концов, мы все к нему стремимся: мужчины и женщины, богатые и бедные, профессора и гопники. Да хотя бы тот же батюшка.

– Батюшка, а что такое счастье для вас лично? – задал я встречный вопрос.
– Непростая тема, – задумался отец Андрей. – Но, пожалуй, у меня есть ответ. Для меня счастье – это возможность совершать литургию, предстоять с евхаристической Чашей перед престолом Божиим. Сложно тебе объяснить, что испытывает священник в такие минуты. Но это и есть счастье, выше которого для нас, священнослужителей, нет ничего на свете.

В тот вечер я шерстил интернет. Действительно, непонятный коленкор: ни Ветхий Завет, ни Евангелие, которое святые называли «книгой счастья», о самом счастье почему-то не упоминают. В стародавние времена славянское слово «счастье» означало более приземлённые вещи: хорошую долю, преуспеяние, часто – бешеную удачу. Может, поэтому переводчики Библии его и не использовали, как сегодня воспитанные люди не употребляют термины «пруха» или «фарт». И лишь в XIX веке «счастье» стало приобретать узнаваемые смысловые черты. Тогда же это слово попало и в русский перевод Библии, но лишь как вольное переложение церковнославянских понятий «благо» и «блаженство». Так что батюшка оказался прав.
Но всё же что-то не так со счастьем. Слишком много всего оно объединяет: и удачу, и удовлетворённость жизнью, и вместе с тем нечто простое и неуловимое – то, что очень трудно объяснить. Много ли вы встречали по-настоящему счастливых людей, которые могли бы сказать: «Да, я счастлив»?

Зато почти каждый человек помнит немало счастливых моментов своей жизни. Порой они незатейливы, неприметны и становятся для нас очевидным счастьем не сразу, а спустя годы. Счастье постоянно ускользает сквозь пальцы, его невозможно пристегнуть к текущему моменту, но оно аккумулируется в прошлом, вспыхивает, словно звёзды в сгустившихся туманностях. Наверное, поэтому счастья никогда не хватает. Даже слесарю Гоше в фильме «Москва слезам не верит» для полного счастья не хватало стакана газировки.

– Мам, а что такое «счастье»? – спросил я в семилетнем возрасте самого главного человека.
– Так сразу и не скажешь, – отозвалась мама. – Счастье – это мир в семье, доброта, дружба… Счастье – когда тебя любят и ты тоже любишь.
– Счастье – это когда человек каждый день с радостью идёт на работу и возвращается домой тоже с радостью, – присоединился отец, оторвавшись от газеты.
– …познавать мир, каждый день находить в нём что-нибудь удивительное, – продолжила мама.
– Точно, – согласился папа. – Но настоящее, высшее счастье – прожить жизнь с чистой совестью.

Учась в школе, я неоднократно вспоминал слова родителей и делал для себя удивительные открытия. Даже серые будни с их двойками и мальчишескими обидами спустя годы казались беззаботным временем, полным тихого и непотревоженного счастья. А в студенческие годы я нашёл стих одного японского средневекового поэта, который максимально точно выразил это состояние:
Если век мой продлится,
Я, быть может, и эту пору
Припомню с любовью.
О, дни моих прежних несчастий,
Как ныне по вам я тоскую!

– А ведь прав твой японец, – согласилась мама, когда я показал ей эту танку. – Бывало, стоишь в очереди за курицей или перед Новым годом за мандаринами. Все ругаются, лезут. Жуть! Купишь, идёшь домой, сама не своя от счастья. Как же мы ненавидели эти давки. Их давно нет, но представляешь, я иногда скучаю по ним.

Когда мне было лет шесть, родителей пригласили на новоселье Новиковы. Дядя Миша и тётя Римма работали с папой и мамой в одном корпусе. Хотя нормальным жильём предоставленную жилплощадь можно было назвать с большой натяжкой: Новиковым дали две комнаты в старом общежитии, на первом этаже. Кривые стены с трещинами и облупленной штукатуркой, щели в дощатых полах, скрипучие оконные рамы. Но коллеги были счастливы: после комнатушки в коммуналке новые хоромы казались им отдельной квартирой. Меня на новоселье тоже взяли, чтобы сыну хозяев Женьке не было скучно.

Хотя я был маленький, хорошо помню, как тётя Римма переживала из-за того, что Женька накануне пролил какую-то жидкость из отцовских реактивов на единственную скатерть и безнадёжно её испортил. Женьке, конечно, влетело, а усатые мужчины и полноватые женщины утешали его маму.

– Ну что ты волнуешься из-за такого пустяка? Сейчас стол газетами застелем, и всё будет нормально. Здесь все свои.

Вскоре стол укрыли полосы «Правды», «Труда», «Советского спорта» и ещё каких-то изданий. На газетах появились тарелки и салатницы, банки шпрот, бутылки из тёмного и прозрачного стекла с загадочными витиеватыми этикетками, фужеры и стопки. Запомнилось, как солнце играло на некоторых из них, украшенных красивым золотым ободком.

Стояло начало мая, поэтому заодно отмечали и День труда. Кто-то притащил баян. Люди смеялись, шутили, пели песни и поздравляли новосёлов, не замечая жутких стен и полов. В распахнутое окно влетал тёплый майский ветерок, ярко светило солнышко. Мы играли с Женькой в другой комнате, иногда подбегая к столу за конфетами. Все были счастливы.

Больше всех веселился и произносил здравицы лысый краснощёкий дядька. Не забуду, как он громко хохотал, обнажая ряд больших прокуренных зубов.

– Помнишь, как к тёте Римме ходили на новоселье? – как-то спросил маму.
– Это когда им дали трёхкомнатную?
– Нет, ещё в общаге.
– Ах, тогда… Конечно, помню.
– Слушай, а как звали того лысого мужика, который постоянно хохотал?
– Это дядя Коля, наш парторг. Уже покойный, к сожалению. А ты помнишь, как он вас с Женькой угощал пасхальным куличом?
– Нет, не помню. Погоди, какой ещё кулич, если он парторг?
– А вот такой! – засмеялась мама. – Принёс дядя Коля кулич и стал всех поздравлять с Пасхой. Кто-то из мужиков его упрекнул: «Иваныч, ты чего? На работе, получается, ведёшь кружок атеиста, материализм нам пропагандируешь, а тут вдруг о Пасхе вспомнил?» «А ты не путай божий дар с яичницей, – нисколько не смутился дядя Коля. – На работе профессиональный долг, а здесь – наши исконные народные традиции. Ну, Христос воскресе, товарищи!» И поднял рюмку. Как же мы хохотали!

Говорят, самый удивительный физический феномен – так называемая «квантовая запутанность». Две частицы, столкнувшись, «запоминают» друг друга и мгновенно взаимодействуют даже на разных концах мироздания, сквозь миллиарды световых лет. Почему это происходит, никто толком не знает. Но и в нашем людском мире порой случаются подобные столкновения.

Лет десять назад ехал в автобусе по малой родине. Тихий провинциальный городок воскресным вечером – всё как всегда. И вдруг слышу не совсем обычный разговор. Двое приятелей, лет за шестьдесят каждому, встретились, похоже, впервые после окончания школы. Прислушиваюсь: оба токари.

– А ты работал на 3M?
– Я на всех станках работал – и на 3M, и на 6М.
– А у нас трофейный был. Немецкий, 1936 года производства.
– А помнишь, на 6M такая рисочка выходила, тоненькая?

У меня кольнуло в сердце. В тот момент я отчётливо понял, что, скорее всего, слышу этот разговор первый и последний раз, потому что пройдёт лет пятнадцать и этих мужиков уже не станет. И вместе с ними исчезнут подобные разговоры, как когда-то исчезло русское оканье в наших краях. Уйдёт в небытие связь времён, вымрет индустриальная культура, которую некому продолжать. Что расскажут о своём времени те, кому сейчас тридцать, когда им стукнет седьмой десяток? «Помнишь, как раньше по ночам с торрентов качали?» «А старый синий интерфейс «Мордокниги» помнишь?»

Через день решил посетить музей закрытого завода, где когда-то производили начинку для полупроводников. Зашёл и ужаснулся. В огромном здании, рассчитанном на десятки тысяч человек, свет горел лишь в паре помещений, в бескрайних цехах царила беспросветная тьма. Над вахтой с одинокой пенсионеркой горели зелёным ностальгическим светом настенные часы «Электроника», на стене краснел старый дисковый телефон с внутренними номерами, выполненными чернильной каллиграфией. Тогда я ещё не знал, что вижу эту картину тоже в последний раз. Спустя полгода в фойе завода поселился большой сетевой супермаркет, позже по соседству появились прочие магазины.

Тогда я не предполагал, что буду идти и чувствовать накопленное этими стенами тепло людей, которых здесь больше нет. Входишь внутрь, а там гигантские пространства тёмных коридоров, пропасти заводских лестничных пролётов – и звенящая, жуткая тишина. Хоть фильм ужасов снимай.

Это безмолвие может разорвать только фраза, произнесённая вслух: «Я токарь в третьем поколении». Но она зазвучит ещё не скоро. Поэтому теперь там живёт тишина. Хотя вроде бы рядом шумит магазин «Магнит».

Мне посчастливилось застать последние дни умирающего комбината, на котором трудились родители. Именно посчастливилось, хотя на первый взгляд с чувством счастья эту картину увязать сложно.

Я приехал на работу к отцу, когда огромный цех и его химические лаборатории уже пустовали, лишь в некоторых кабинетах сидели последние сотрудники. Попросил сшить на станке мягкий тёплый чехол для телескопа из остатков материалов, которые валялись повсюду никому не нужные.

Был канун 8 Марта, и редкие женщины выглядывали из помещений, поздравляли друг друга, их голоса перекликались в пустоте цеха гулким эхом. Лучи солнца пробивались сквозь давно не мытые окна, и эта последняя людская радость на вымершем производстве выглядела апокалипсическим зрелищем.

Краем уха я слышал, как разговаривали две заводские дамы, вышедшие из своих кабинетов.

– Люд, с праздником!
– И тебя, Свет!
– Ты уж прости меня. Помнишь, тебя премии лишили? Это я работу завалила, а отвечать пришлось тебе.
– Ладно, кто старое помянет… И ты меня, Светка, прости. Я на тебя кричала постоянно, когда план не выполняли.
– Да что о том вспоминать? Какие теперь планы. А всё-таки хорошо мы жили, Люд! Только жалко уходить вот так.
– И мне жалко. Всю жизнь здесь проработала, не представляю, как через две недели стану жить. Раньше, бывало, идёшь по городу в выходной, задумаешься о чём-нибудь и не замечаешь, что ноги сами несут к проходной по старой памяти…

Две женщины стояли и вспоминали старые времена, просили друг у друга прощения за обиды. Их голоса тоже давно смолкли, а в этих цехах обосновались какие-то склады, фирмы, магазины… Говорят, сюда одна компания даже пригласила батюшку, чтобы тот освятил помещение.

Наверное, он долго ходил, кропил святой водой старые стены. Но мне почему-то кажется, что эти стены уже были освящены – не водой, а людьми, которые здесь работали и любили. А любовь, как известно, никогда не перестаёт. И две частицы обязательно вспомнят друг друга и встретятся, даже если находятся на разных концах Вселенной.