С Игорем я познакомился лет пятнадцать назад, он работал компьютерным мастером. Собрал для меня новенький комп, взял недорого, оставил визитку. А когда моя система через пару лет рухнула от вирусной атаки, я уже знал, кому позвоню.

Он честно признаётся, что три года назад едва не спился. А что поделать, время было такое.

– Вакцины ещё не появились, врачи нам сами советовали, для профилактики, – вспоминает Игорь. – Помнишь, как в том фильме – что ни день, сто грамм, а то и сто пятьдесят. Я поначалу «лечился» водкой, пока коллеги не посоветовали перейти на перцовку – та, мол, эффективнее убивает коронавирус. У нас всё отделение принимало на грудь. Даже не верится: за 2020-й я выпил больше алкоголя, чем за последние десять лет!

Игорь когда-то работал медбратом в обычной московской больнице. Потом не выдержал безденежья, ушёл на вольные хлеба. Одно время устроился сисадмином в крупной фирме, но не ужился с начальством. А когда грянула пандемия, знакомый опять сделал крутой разворот – снова надел медицинский халат, отправился волонтёром в ковидный госпиталь.

– Долг позвал?
– Сам не знаю, – задумался Игорь. – Нет, точно не долг, что-то другое. Просто почувствовал, что людей остро не хватает, а эту систему я всё-таки хорошо знаю изнутри. Понял, что не могу оставаться дома, протирать штаны перед монитором.

Почему у Игоря не сложились отношения с медициной в девяностые, он вспоминать не любит. Говорит лишь, что ушёл не только из-за маленькой зарплаты. Насмотрелся на коллег, у которых вместо зрачков в глазах сияют денежные знаки. Такие шли по головам ради хорошей отчётности.

– Я ведь всерьёз собирался поступать в медицинский, но не сложилось, – вспоминает приятель. – А в середине девяностых подрабатывал медбратом. Зарплата нищенская, но не скажу, что бедствовали. Если есть руки и голова – сыт всегда будешь. Частенько с ребятами брали «халтурку» – ухаживали за пациентами по просьбе родственников. Сунут тебе пару хрустящих бумажек, чтобы вовремя выносил за каким-нибудь дядей утку, следил за пролежнями. И капельницу с обезболивающим ставил не раз в день, а когда потребуется. Иногда нам давали сумму, кратно превышающую зарплату. Обычные санитарки лишены доступа к такой халяве. Ох, как же они нас за это ненавидели! Врачи тоже халтурили, но за другие деньги. Ты не против, если я закурю?

Игорь предпочитает термоядерные французские «Житан». Говорит, привык ещё четверть века назад, а после не мог отказаться – другие сигареты кажутся трухой. «Табак должен быть крепким и сладким, как поцелуй девственницы», – шутит в духе товарища Сталина.

– Иногда менялись с коллегами халтурками, если кто-нибудь не успевал, – рассказывает Игорь. – Я, например, беру вместо Лёши шефство над этой тёткой, а моего следующего пациента берёт он. Бывали среди нас и те, кто хитрил, уводил из-под носа «вкусного» больного. Но долго не задерживались – мы умели мстить.

Игорь выпустил в сторону струйку дыма.

– А знаешь, что было в той работе самым невыносимым? – неожиданно задал вопрос.
– Видеть смерть каждый день?
– Нет, как раз к смерти быстро привыкаешь, – покачал головой приятель. – Смерть в больнице – это не трагедия, это статистика. Хотя первое время я брезговал увозить трупы из палат. Помню, старшая сестра увидела, как волоку каталку с телом, покрытым простынёй, а сам нос ворочу, и ухмыльнулась: «Это ты ещё в хирургии не пахал. У нас в этом плане вообще курорт, всего три-четыре жмурика за месяц».

Игорь стряхнул пепел в пустую консервную банку.

– Хуже всего, когда пытаешься относиться к больному как к человеку, но понимаешь, что уже не можешь этого сделать, – пояснил бывший медбрат. – Они становятся для тебя не людьми, а организмами, лишёнными имён и лиц. Помню, мне даже кошмары снились: лежат больные в палате, а у них ни глаз, ни носа, ни ушей, лишь бесформенные овалы. Наверное, профессиональная деформация. Правда, одну больную я очень хорошо запомнил.

Собеседник смял окурок о стенку банки, отодвинул её в сторону.

– Даже помню, когда привезли Анну Ивановну, – улыбнулся Игорь. – В ночь на пятницу. Словно вчера было. Картина невесёлая: компрессионный перелом позвоночника, перелом голени, кистей обеих рук. Полезла старушка на антресоли, упала с табуретки. Вдобавок её положили в коридоре – мест в палатах тогда не хватало. Анны Ивановна жила одна, родных не было. Правда, она рассказывала, что есть сын, живёт за границей. Не забывает, звонит два раза в год – поздравляет с Новым годом и с днём рождения.

К тому времени я уже вдоволь насмотрелся на беспомощных стариков, которых никто не навещает. Они даже одеты были одинаково – фланелевые рубашечки, затхлые майки-алкоголички. И этот легко узнаваемый стариковский запах. Потом коллеги пояснили, что старики так пахнут не от пренебрежения гигиеной, а по естественной причине – с годами у человека нарушается баланс эндокринной системы.

Анна Ивановна выглядела несколько иначе. Маленькая, сухонькая, аккуратная бабушка с сеточкой морщин на круглом личике. Она походила на деревенскую старушку, но лишь до момента, пока не подавала голос. Анна Ивановна растягивала слова, говорила с какой-то особой интеллигентной манерой. Мне казалось, что если бы она могла, то и спину держала бы прямо, как заправская графиня. Чуть позже я узнал, что Анна Ивановна всю жизнь проработала учительницей литературы в обычной школе. А ещё меня удивили её колготки – обычные дешёвые хлопчатобумажные колготки в рубчик и с двумя полосками на заднице, который носил каждый советский ребёнок. Я не ожидал увидеть их на взрослом человеке.

Мне было жалко Анну Ивановну, но к тому моменту я уже научился пропускать людские страдания мимо сердца, иначе на работе быстро сгоришь. На каждого всё равно не нажалишься. Но стал замечать, что остаюсь с этой бабушкой чуть дольше, чем положено. Мне даже нравилось кормить загипсованную старушку с ложечки. Помню, она так смешно кивала: «Благодарю вас, молодой человек». Анна Ивановна пыталась не показывать вида, но я чувствовал, как она дрожит, как она хочет, чтобы я посидел рядом хотя бы ещё минуту.

Всё изменилось, когда на меня свалилось сразу две неплохие халтурки.

– Его фамилия Степанов, – без конца напоминала женщина в хорошей норковой шапке. – Запомните?
– Да, конечно.
– Вы уж проследите, пожалуйста, чтобы он ни в чём не нуждался, – дама открыла кошелёк.
– Пожалуйста, не здесь, – я указал на дверь фойе. – Давайте выйдем на улицу.

Мы отошли за угол, и тётка протянула деньги.

– Когда выпишемся, я дам ещё, – засуетилась она. – Только уж не забывайте про него, хорошо? Его фамилия Степанов.
– Не волнуйтесь, я запомнил.

А вечером мне сунули деньги ещё за одного дяденьку, какого-то ответственного работника. Что ж, в отдельные моменты жизнь даже для нас, больничных трудяг, становилась прекрасной. Однако спустя несколько дней я понял, что давно не навещал Анну Ивановну, потому что почти всё время тратил на «платных» больных.

Она не проронила ни слова, не упрекнула меня ни в чём.

– Анна Ивановна, вы уж меня простите, очень много больных, – вздохнул я, когда закончил сеанс кормления бабушки. – Не успеваю ко всем приходить вовремя.
– Молодой человек, не извиняйтесь, – улыбнулась старушка. – Я всё понимаю, вам ведь нелегко. Мы тут загораем, а вы бегаете сутки напролёт, судна за нами выносите…

В ту ночь я так и не смог заснуть, постоянно думал об Анне Ивановне. Наверное, в те минуты впервые мне стало по-настоящему тошно от того, чем я занимался, чем мы все занимались. Да, брали на лапу, ведь прожить на нашу зарплату равнялось немыслимому подвигу. И не мы придумали эти правила: не подмажешь – не поедешь. Мы не вымогали, люди сами охотно расставались с денежными знаками, лишь бы их близкие получали сполна, что им и так положено. А теперь несчастная разбитая пенсионерка жалеет меня, человека, который её обделил, который её обокрал.

Решение пришло само собой. На следующий день я отозвал коллегу в сторону.

– Лёш, возьмёшь на себя Степанова и этого… Фёдорова?
– Сразу двоих? – покосился Лёшка. – А чего вдруг?
– Зашиваюсь я.
– Всё к своей бабушке бегаешь? – хмыкнул коллега. – Ну-ну.
– За неё тоже дали. Сын приходил.
– Врёшь, – осклабился Лёша. – Никто к ней не приходил, она одинокая.
– Так берёшь моих?
– Беру, беру, что ж с тобой поделаешь, – вздохнул приятель. – Деньги с собой?

Я вручил Лёхе сумму, равную нашему трёхмесячному заработку. Тот присвистнул.

– Дурак ты, Гоша. Впрочем, дурак полезный.
– Ладно, хватит упражняться в красноречии, – отмахнулся я. – Тебя уже ждёт товарищ Степанов.

Так мы стали проводить с Анной Ивановной больше времени. Что бабушка, конечно же, сразу заметила.

– Молодой человек, вы что-то зачастили, – улыбалась она. – Наверное, после выписки я получу приглашение на свидание.
– Непременно, – смеялся я. – Как раз будет весна, сирень расцветёт.
– Ой, ну всё уже, ступайте к другим больным, а то мне неудобно, – укоряла старушка.

Чтобы не огорчать Анну Ивановну, я убегал дальше по коридору.

Анне Ивановне сделали операцию, она уверенно шла на поправку. Её наконец-то перевели в просторную палату. Когда сняли гипс с кистей, бабушка разрабатывала пальцы розовым мячиком. Этот мяч я купил специально для неё.

– Надо же, какие красивые эспандеры в больницах! – восхищалась Анна Ивановна, сминая резину. – А ещё говорят, что мы плохо живём.

За две недели до выписки Анны Ивановны я неожиданно обнаружил, что к бабушке пришёл посетитель. Высокий мужчина сидел на стуле у койки с небрежно наброшенным на плечи халатом. Впрочем, халат не мог скрыть дорогой твидовый пиджак. Анна Ивановна широко улыбалась и гладила посетителя по руке. Я сделал извиняющийся жест и скрылся в коридоре.

– Дружище, постойте, – догнал меня гость. – Спасибо, что приглядывали за мамой. Вот, возьмите!

Он протянул стопку сотенных долларовых купюр. Тысяча долларов по тем временам считались совершенно фантастической суммой, столько денег я ещё никогда не получал ни за одну халтурку. Да и вообще не держал в руках столько бабок.

– Совсем заработался, – пояснил сын Анны Ивановны. – Живу в Америке, кручусь как белка в колесе. Слишком поздно узнал, что случилось. Прилетел первым же рейсом. Надо бы пораньше, но сами понимаете – дела, дела, дела…
– Ну и гад же ты! – процедил Лёша, когда узнал о долларах. – Мог бы и в долю взять.

Он не разговаривал со мной целый месяц.

С тех пор я всегда радуюсь, когда приходят морозные зимы. Помню, как именно такой зимой мы смотрели с Анной Ивановной в заиндевевшее больничное окошко и мечтали, как однажды посетим Большой театр. И обязательно заглянем в буфет, где я куплю для своей дамы пирожное, но не простое, а то, что продают только в Большом.

Иногда проезжаю мимо своей старой больницы и ищу взглядом палату на третьем этаже. Там давно установлены пластиковые окна, мороз больше не рисует узоры, сквозь которые нам так хорошо мечталось о лучшей жизни. Не знаю, жива ли моя дорогая Анна Ивановна, но хочется верить, что где-то в огромном городе горит свет на её кухне и сквозь белые ледяные изразцы можно разглядеть человека, который больше не одинок. Мы находимся далеко друг от друга, но я знаю, что он смотрит именно на меня. И я тоже смотрю на него.