Можно сказать, что этот Виктор, «Синяя Борода», моя «ксерокопия». Я с 13 лет тоже окончательно и бесповоротно возненавидела всю официальную медицину, всех докторов без разбора. Правда, в отличие от героя публикации, экстрасенсы и травники у меня тоже не в почёте.

Медицинские работники кажутся мне противными даже внешне. Почему-то красивыми врачи бывают лишь в оторванных от жизни фильмах да в коммерческих клиниках. А если попадаешь в обычную поликлинику или больницу, так видишь толстые щёки, очки в уродливой оправе, железные зубы. Классический образ докторши!

Думаю, моё негативное отношение к медикам ещё и генетически обусловлено: моя мама их тоже не выносила. Она умерла рано, но не думаю, что, бегая по их кабинетам, прожила бы хоть на день дольше. Просто как та женщина, «много лет страдавшая кровотечением», что упоминается в Евангелии, «извела бы на них всё имение».

Когда маме было всего 44 года, она внезапно овдовела. Перед этим её драгоценный супруг, мой отчим – хам, пьянь и дебошир – выпил у неё всё здоровье. Пока он был жив, она постоянно находилась в депрессии, в подавленном настроении, и на вопрос «как дела?» могла запросто ответить: «Сдохнуть бы поскорее».

Но и после смерти отчима мама не стала лучше себя чувствовать, она совершенно перестала потеть, то есть вся «отработанная вода» оставалась в организме. Принимала кучу лекарств – и сердечные средства, и успокаивающие, и мочегонные. Постоянно штудировала фармакологический справочник, подбирая себе лечение.

Когда на работе маме однажды стало плохо, она по настоянию сослуживцев обратилась в амбулаторию. Врач-терапевт сказала ей, что во всём виновата щитовидка, но эндокринолога у них в штате нет. Кстати, когда мамы уже не стало, вскрытие показало, что щитовидка была ни при чём, проблемы оказались с сердечно-сосудистой системой. Требовались более сильные лекарства, но той докторше это даже не пришло в голову. Больше мама к врачам не обращалась.

Когда ей было 47–48 лет, началось что-то невообразимо страшное. Отработанная организмом жидкость буквально хлынула через ноги: на икре открылась трофическая язва. По будням мама работала бухгалтером, а в выходные весь день сидела на стуле, поставив перед собой больную, распухшую, как подушка, ногу. Однажды, в последний день лета, она сказала мне с ненавистью:
– Сегодня ночью я умру. Так что готовься.

И я обречённо легла в другой комнате и стала ждать, когда же за мамой придёт старуха с косой. Интересно, что вызвать «скорую» мне и в голову не пришло, ведь врачи для нас не существовали.

Но в тот страшный вечер всё обошлось. Возможно, мама просто боялась смерти, поэтому так сказала.

Умерла она четыре года спустя. В тот раз я всё же вызвала «скорую», приехали мужчина-врач и женщина-фельдшер. Кстати, доктор мне, как ни странно, понравился, культурный такой, деликатный. Но к маме они даже не подошли, а спросили с порога комнаты:
– Когда вы обнаружили труп?
– Почему труп? Она жива, она же ещё тёплая! – закричала я.
– Так остывают-то не сразу, – просветила меня тётка-фельдшер презрительно. – Вон у неё трупные пятна. Видно же, что хроническая сердечная недостаточность. Почему она не лечилась? Молодая ведь женщина!

И устроила мне самый настоящий допрос: чем мама занималась, как провела свой последний день, почему не принимала лекарства. А вот доктор меня не мучил, мне даже почудилось, он огорчился, что его помощь уже не понадобилась.

Мамины сослуживцы весь последний год жизни выносили ей мозг разговорами о том, что нужно обратиться в поликлинику, хотя бы для того, чтобы получить инвалидность, но она всех советчиков посылала подальше.

Считаю, что мама была права. Всё равно бы ей никто не помог, зато она мужественно отстояла свою жизненную позицию: не отдавать себя во власть ненавистным коновалам.

Часто в вашей газете встречаются письма, в которых люди с юмором пишут о самом страшном – о равнодушном отношении медиков к служебным обязанностям, об их халатности. Ничего смешного я в этом не вижу, и прощать такое нельзя, даже если в результате всё заканчивается хорошо.

Вспоминаю ужасную сцену, свидетельницей которой стала в начале 2000-х годов. В холле нашей районной больницы висело много телефонов-автоматов, и я довольно часто наведывалась туда звонить, поскольку дома у нас телефона не было.

И вот, набирая номер, увидела такую картину. На улице январь, густой снегопад. В холл вбежала молодая женщина без шапки, в летней белой юбке до самого пола, с маленьким мальчиком на руках. Спросила, где травматология.
– Там, на втором этаже, – лениво ответила бабка-гардеробщица.

Женщина помчалась в указанном направлении и тут же выбежала назад, выскочила на улицу. И это неудивительно, ведь на втором этаже – стационар для лежачих больных, и принимают туда не с лестницы, а через травмпункт, в который ведёт отдельный вход с улицы.
– Машиной парня, наверное, сбило, – сонно сказал дедок, не то сторож, не то дворник.

Они с гардеробщицей целыми днями сидели у лестницы, ничего не делая. Да пусть бы бездельничали, но получается, они элементарную информацию дать не могли, не знали, куда с травмой обращаться. Они ведь фактически тоже медперсонал, только какой-то умственно отсталый.

Единственный медицинский работник, которого я уважаю, – это Лидия Сергеевна, медсестра из Красного Креста. В юности я очень интересовалась работой различных общественных организаций, вот и познакомилась с ней. Как-то Лидия Сергеевна сказала, что если муниципальные врачи ведут себя по-скотски, то можно обращаться за помощью в Красный Крест, они разберутся.

Однажды и я попросила её разобраться. На маминой работе была уборщица Ольга Васильевна, и вот у её старой матери случился инфаркт. В кардиологическое отделение городской больницы её не приняли из-за возраста, отфутболив, как ненужный балласт, в стационар одного из удалённых сёл нашего района.
– Знаешь, что в том стационаре было? – страстно, как триллер, пересказывала мне мама. – Дом престарелых! Больных врачи кроют матом!
 Старушку положили на бетонный пол, в палату не поместили. «Везите, – говорят, – свою бабку куда хотите, она всё равно сейчас умрёт!» Родственники отвезли её домой, и в эту же ночь она умерла.

На следующее утро я помчалась в Красный Крест, всё рассказала. Лидия Сергеевна схватилась за телефон. Главврача той сельской больницы она на месте не застала, обещала держать это дело на контроле. Сказала:
– Бетонного пола, мой золотой, там точно нет, потому что этой больнице исполнилось сто пятнадцать лет и здание деревянное. Коллектив там приличный, доброжелательный. Дома престарелых у нас в районе нет, а в той больнице – отделение социальной помощи. Там, в селе, свежий воздух, продукты для столовой даёт совхоз, рядом церковь. Если бы там такие беспорядки творились, неужели бабушки раньше не пожаловались бы?

Лидия Сергеевна потом рассказала мне о результатах своего «расследования»:
– Я связалась с главврачом и всё выяснила. Их предупредили, что везут женщину с инфарктом, в городской кардиологии мест нет. Сопровождали женщину две дочки. Нужно было поднять больную на второй этаж, а сделать это было некому, ведь она женщина грузная. И одна из этих дочек крыла всех матом, а другая кричала: «Мы никуда нашу маму не отдадим!» Так и увезли обратно на той же «скорой».

Конечно, никто сейчас точно не знает, что там на самом деле произошло. Допускаю, что тогда родственники сами были виноваты, а потом ещё и жаловались. Но в подавляющем большинстве случаев нагло и бессовестно ведут себя именно медики. И лечить они никого не намерены – порой по своему невежеству, порой от лени. Лично у меня больницы, поликлиники, процедуры, инъекции, любые медицинские инструменты ассоциируются с опытами над людьми в концлагерях, хотя никто из моих предков там не был.

Поэтому я уверена: муж, не пускавший свою жену к докторам, поступал совершенно правильно. Чему быть, того не миновать, и уж его вины в её болезни точно нет. Чем дальше от докторов держишься, тем здоровее будешь.