Двадцать пять лет мы с женой жили отдельно от всяческих родителей, своим умом. Ну, как-то так по молодости прыгнули в воду с головой. И поплыли. Сами себя обеспечивали и поднимали детей. Ни у кого ничего не просили. И всё было хорошо. С голоду не померли, обуты-одеты, дети выросли и после школы продолжают учёбу в университете.

Но вот, так уж получилось, что под старость в моём доме завелась тёща.

Это был благородный поступок с её стороны. Она отдала свою однокомнатную квартиру нашим дочерям, и теперь девчонки живут там вдвоём, почти на полной свободе. У них всё прекрасно, и у нас тоже. От них только звучат просьбы каждый день:
– Мама-папа, дайте денег… Папа-мама, дайте денег…

Ну, это нормально.

А тёща переехала к нам, в маленькую комнату. Доживать свой век, как сказала она сама.

Это вообще её любимая песня. Можно даже сказать, Песнь песней.

«Ах, я старая, я ничего не соображаю, простите меня, я сейчас упаду перед вами на больные колена, руки неловкие, ноги не ходят, чучело огородное, вам нужно как можно скорее сдать меня в дом престарелых, для опытов, где меня через месяц уморят, и тогда вы будете совершенно спокойны и счастливы. И я тоже успокоюсь наконец».

Я всегда ей на это сурово отвечаю:
– Не дождётесь. Ишь, размечтались, Влада Силантьевна. Сладкой жизни захотелось? Безделья? Телевизора круглые сутки? Как бы не так. Вам ещё пахать и пахать. Никто в мире больше не умеет варить такой борщ. За этот борщ я могу пойти на край земли и даже дальше. А ваши котлеты! Это ж бог знает что за объедение! Я тут даже не говорю о прочих вкуснейших блюдах и разносолах. Ну, взять хоть вот жменю вашей квашеной капусты. Чем ещё можно так вкусно закусить стакан водки? Разумеется, ничем. Да есть ли у вас совесть, в конце концов, или нет её окончательно? Побойтесь Бога, если уж больше никого не боитесь! Так что – нет, нет и ещё раз нет. Забудьте о счастливой пенсии! Работать до могилы, и всё!..

Довольная моя украинская тёща на некоторое время успокаивается. До могилы ещё далеко. Но это лишь до очередного сеанса выяснения её отношений с моей женой.

Они никак не могут поделить между собой мою кухню.

– Мама, нельзя столько готовить! – стонет жена. – Мы столько не едим. Не надо! Мы столько не хотим! Зачем всё это изобилие? У нас что, бездонные желудки? Мы что, работаем исключительно на унитаз?
– Как это не надо, как это нельзя? А девчонки голодные придут – ты их чем кормить будешь? Дошираком? Сосисками, колбасой вот этой дрянной? Даже не говори мне ничего. Хорошее мясное всегда должно стоять на столе у приличных людей.
– Да хоть бы и дошираком! Старшая у нас вообще-то мяса не ест. Так, вегетарианка, на минуточку. Ей все эти твои заготовки побоку. Они вон, детишечки наши, суши и роллы уже не очень хотят. На пиццу и шаурму плюют через левое плечо. Кольраби им подавай, брокколи… всякое такое…
– Какая гадость, какая гадость эта ваша брокколи! – задыхается тёща от справедливого возмущения. И я начинаю опасаться, что мне придётся делать ей искусственное дыхание. – Знаешь что? Это просто потому, что вы готовить нормально не умеете и не стремитесь. И мне не даёте. А вот если б дали мне хоть один раз по-хорошему сделать настоящее копчёное сало…
– О боже, сало!.. Ты сразу скажи: прыгай, дочечка, с высокой скалы на асфальт, тебе же легче будет. В общем, так. С сегодняшнего дня ввожу особый режим, – предупреждает жена. – Будем есть мясное только через день. Лучше через два. Никому оно не надо. Но от куриного супчика твоего, мама, мы, конечно, не отказываемся…
– Да пожалуйста! Устроила тут концлагерь! Ешьте мой супчик, а я его не буду. Мне голодать полезно. Ешьте тело моё! Пейте кровь мою! Мне вообще ничего не надо! Мне только одна гречка с кефиром и нужна. Хоть сброшу вес, ноги будут меньше болеть. Так Ветчинников по телевизору сегодня утром сказал. Вес должен уйти, а ноги должны перестать болеть. Вот так. А если у вас и на это денег не хватает, так я обойдусь несолёной овсянкой на воде. Надеюсь, на овсянку-то вы наскребёте, изверги? О господи, грехи мои тяжкие…

И вот так каждый день. Каждый час. Каждую свободную минуту.

Бабы счастливы. Им-то что. Поругались и довольны. Вообще никаких проблем. Крайний только я. Мужик.

– Фили-и-ипп! Иди ужинать! – зовёт жена.
– Я не хочу. Я потом. Ещё пиво не допил.
– Как это потом? Ты же с работы пришёл! Ты должен поесть. Или тебя кто-нибудь другой кормит, что ли? Алкаш несчастный!
– Ну… а чего у вас там вкусненького сегодня? – внутренне посмеиваясь, зеваю я.
– Вот… не знаю, чего там мама наготовила…

Тёща незамедлительно выпрыгивает из своей комнаты.

– Мама сегодня наготовила пюре, язык говяжий с горчицей и весенний салат!
– Нынче февраль, мама! Что ещё за весенний салат?
– А надо смотреть на перспективу, дочечка!

У меня-то с ними обеими всё в порядке. Жену я люблю, а тёщу уважаю. И готовку её люблю. Но уже как-то в определённых пределах. Жена меня убедила, что ли?..

Нельзя столько. Или можно…

Ох, какой мягкий, податливый я человек. Любой дурак убедит меня в чём угодно при помощи разумных аргументов. Если только они разумны.

– Нельзя столько есть! Нельзя! – твердит жена, заламывая руки.
– Это вообще не еда, это так, лёгкая закуска. Вы молодые, вам нужно. Обязательно! А Филипп? Он же работает! У него тяжёлая работа, он должен питаться исключительно хорошо. И для мозга, для творчества это нужно. Всякие там жирные кислоты… омега-3… Правду я говорю, Филипп? Ты же меня понимаешь?
– Конечно! – горячо поддерживаю я. – Особенно эти самые… омега-3… полиненасыщенные C2H5OH… Ветчинников по телевизору говорит: очень надо… ну и прочие такие. Это обязательно. Для мозга самое оно. Уникальное замечательное питание. Азбука. Прописные истины.
– Вот! – радуется тёща. – А он, по твоей милости, сосиски ест и картошку жареную, больше ничего. Я понимаю, вы сами вырастили эту картошку… а я уже ничем не могу вам помочь, я старая, я свой срок отжила… простите меня… Но вреднее жареной картошки продукта нет, запомни это навсегда.
– Много ты знаешь! – парирует жена. – Если бы не я, он всю жизнь только и жрал бы C2H5OH… А насчёт картошки уж молчала бы. Пока сама ездила на дачу, картошка тебе только на пользу была.
– Так, хватит, девушки, – решительно пресекаю я этот базар. – Дорогая, тебе не кажется, что мы давно не были у девчонок с ревизией? Надо бы наведаться, посмотреть, поразнюхать, как у них там что.
– Идём! – говорит жена. У неё сейчас только одна мысль: сбежать из этого дурдома.

Мы одеваемся, выходим на улицу и идём через двор.

– Господи, неужели мы в старости такими же дураками будем? – говорит жена.
– Если повезёт, обязательно будем. Да мы и так уже такие дураки.
– Почему?
– Вот сейчас дойдём до девчонок, и сама убедишься.

Двести метров. Вот и пришли.

– Кто там? – слышится недовольное сонное бурчание из динамика домофона.
– Свои! – ласково поёт жена. – Открывайте, девочки!
– О, чёрт!.. Сейчас, погодите. Мы ещё не вставали.
– Время час дня! – начинает заводиться жена. – А они ещё не вставали!

Я аккуратно дёргаю её за рукав шубы, едва не отрывая его.

– Погоди, ещё успеешь. Ещё будет время.

Девчонки наконец открывают дверь. Мы заходим с опаской. Они бродят по квартире в пижамах и зевают, они заспанны и, очевидно, не слишком-то рады маме-папе.

Ну, правильно.

– Вы бы ещё часов в десять зашли… Сегодня ж воскресенье.
– А что такого? Между прочим, мы с отцом с шести утра на ногах.
– А зачем? Что такого можно делать в шесть утра? В шесть утра в воскресенье никакой нормальной жизни нет и быть не может. Один только мазохизм, – бурчит старшая. Младшая с видом полной покорности жестокой судьбе притулилась на кухне, на краешке табуретки. Она тяжело вздыхает. И аккуратно, так, чтоб никто не увидал, задвигает ногой в тёмный угол пустую банку из-под энергетика.
– Так, – говорит жена. – Холодильник – к осмотру!
– Да пожалуйста, шмонайте…
– Что это за выражения? Отец, хоть ты приструни её.
– Действительно, – говорю я. – Как так можно? Девочки, вы же будущие кандидаты гуманитарных наук. А может быть, и академики, и лауреаты различных нобелевских премий. Кстати говоря, кто первый получит нобелевку – половина моя. Раз уж сам не отхватил.
– Это с какого ж… пердимонокля?
– Интересно. Ростишь их, ростишь… воспитываешь… ночей не спишь…
– Ой-ой, я не могу! «Ночей не спишь»! Да у меня с раннего детства на барабанных перепонках навечно пропечатан звук твоего зверского храпа! – бурчит старшая. – Я его ни с чьим другим не спутаю.

Младшая с невинным видом ставит в угол, где прячутся пустые банки, очень широкий веник. Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу. Но папа Мюллер уже успел увидеть, что некоторые банки – из-под пива. Так, ладно…

Жена открывает холодильник и хватается за сердце.

– Божечки мои! Да что же это такое! Это что за овощегноилище?

Я чувствую, что пора уносить ноги, иначе вместе с девчонками достанется и мне.

– Пойду вынесу мусор.

Беру пакет и осторожно, так чтоб не видела жена, выгребаю из угла банки. Младшая с благодарностью подмигивает и кивает. Забираю в шкафу под мойкой ещё два огромных пакета с мусором. Они пахнут не очень-то приятно.

И, уже спускаясь по лестнице, слышу, как моя благоверная выходит на постоянные рабочие обороты:
– Да что же это такое за свинарник!.. Мы зачем вам продукты носим? Мы зачем на вас деньги тратим?

Ну, чем мог, я помог. Дальше уж извините. Получайте что заслужили.
Да, очень мягкий я человек. Вокруг меня одни только лица женского полу. Причём это всегда так, с самого детства. Я их всех жалею, люблю и забочусь. Но вот думаю, не слишком ли я их жалею. Может быть, пора и репрессии начинать. А иначе от рук отбиваются моментально.

Еду, еду – не свищу, а наеду – не спущу.

Тем более что весь негатив сваливается на мою жену. Она последняя инстанция, последний рубеж обороны. А я тут вроде как и ни при чём… сбоку припёка.

Типа улетучился эфирно.

Это нечестно.

Констанция, Констанция, где твоя радиостанция? Инстанция, Подстанция, Флоренция!.. Что это за интерференция?..

Да и ей, любимке, тоже незачем давать поблажки. Стоит только начать, и уже не сможешь остановиться.

Вот она мне каждый день говорит с особо тяжким удовольствием:
– Если б не мы, женщины, то вас, мужиков, давным-давно не было бы. Мы постоянно спасаем вас и весь мир. Вот посмотри хоть любой голливудский фильм. Там про это говорят уже открытым текстом. Женщины умнее вас в сто раз. И для того чтоб во всём мире наступил миру мир и прочее благорастворение воздухов, нужно, чтобы к власти везде пришли женщины!

Ах ты, дурочка моя, бедняжечка…

Да если случится такое несчастье, что везде к власти придут бабы… Да назавтра же от мира не останется камня на камне. Ты что, не понимаешь? Вы что, совсем не соображаете?

Мне не нужны благорастворение воздухов и прочая подобная хрень. И бабы у власти. Это вообще никому не нужно.

Это будет кромешный конец света.

Они этого ни черта не понимают.

Наверное, прав Глеб Жеглов, который сказал:
– Ему надо было просто вовремя со своими женщинами разбираться и пистолеты не разбрасывать где попало!

Пистолет-то мой при мне. Он всегда при мне. Я им не разбрасываюсь.

Да и баб, пожалуй, пора хорошенько приструнить.

Жена выходит из подъезда и обрушивается всей тяжестью на моё плечо.

– Нет, ну как так можно? Я больше не могу. Я больше просто не могу… Это не дети, это просто…
– Спокойно, Констанция. Я Дубровский.
– Что?
– Да иди ты уже домой. Я ведь тебя предупреждал. Мы ничем не лучше и не хуже никого. Такие же дураки, как и мама твоя. А молодёжь всегда права. Почему? Потому что она, молодёжь, будет жить после нас.
– Постой, мне надо покурить… иначе я сейчас помру от возмущения.
– Ну а я пивка попью.

Через полчаса мы возвращаемся к себе домой. Не успеваем зайти в прихожую, как тёща появляется из своей комнаты и с победным видом объявляет:
– А я вам вертунов напекла. Идите есть. Такие хорошие вертуны получились!

Я неспешно принимаю шубу жены, вешаю на плечики. Потом скидываю свой плащик, пристраиваю его на вешалку.

– Пожалуй, с вертунами сегодня не получится, Влада Силантьевна. Сыты от пуза. Нет свободного места.
– Как это? Ты что… ты… ты отказываешься от моих вертунов?
– Да, Влада Силантьевна. Я сейчас не хочу никаких вертунов. Никаких вертунов сейчас мне не нужно.

Тёща закрывает лицо широким рукавом шёлкового халата и театрально удаляется в свою комнату.

Японский театр кабуки в отличной форме, в полном составе.

– Артистка, ох и артистка! – с завистью шепчет моя жена.
– Учись, перенимай бесценный опыт. Будет кому передать, – говорю я.
– Да уж есть кому!

Ну а я-то что? Мне-то что делать? Как вести себя дальше? Как себя позиционировать? Бежать извиняться, падать на колени или поставить жесточайший ультиматум?..

А никак мне не надо себя позиционировать. Я был, есть и останусь незыблемой скалой спокойствия и уверенности посреди этого истерического женского океана внезапных бурь и паник. Одно лишь моё присутствие уже означает стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Даже если… даже если…

Даже если. В общем, вы поняли.

Ну, за нас, мужики!