Я откусила горячий, только из духовки, кекс – он громко захрустел на зубах. Хрустел изюм в кексе. Вернее – земля и камешки в изюме.

Во всём нужно видеть плюсы. Здесь их было два: во-первых, спасибо, не сломала зуб. Во-вторых, хорошо, что никого не позвала на чай – вот вышел бы конфуз.

Меня должна была насторожить надпись на упаковке: «Тщательно промыть». Рачительные хозяйки без предупреждения моют изюм в нескольких водах. Но ещё больше должно было насторожить, что изюм мне принесла Нинель.

Я каждый раз расслабляюсь и забываю, что с Нинелью нужно ухо держать востро. У неё талант отыскивать на оптовых базах самое дешёвое. Затхлую крупу, каменные конфеты, несъедобный маргарин в литровом ведре. Принесённые в подарок жилистые, обезвоженные, мумифицированные апельсины тут же торопливо съедает сама. Когда прошу её приходить без гостинцев, с надменным, по-королевски оскорблённым видом поджимает губы. На лице читается: «Дрянь неблагодарная, дарёному коню… Всякая шушера ещё копается, спасибо бы сказала».

В парке я проголодалась и взяла в киоске пирожок с чаем. Нинель от угощения отказалась. Сидела напротив, смотрела ненавидящим голодным взглядом, закипала.

– И сколько ты заплатила за чай и пирожок?
– А тебе зачем? – довольно невежливо ответила я. Горький опыт подсказывал, что последует дальше.
– Хочу знать, почём твоя глупость. На сколько нынче дурят людей, как наживаются на дураках. И не огрызайся, не огрызайся. Что, дома нельзя было чаю попить? – она включает внутренний калькулятор. – В три раза дешевле бы обошлось.
– Я потратила их на маленькое невинное удовольствие. А вот ты на что копишь деньги?
– Уж точно не на то, чтобы транжирить налево и направо.

Нинель по инерции хотела добавить, что копит их для дочери Юлии, – и прикусила язык. Она потеряла её именно из-за денег. В самом нежном, уязвимом возрасте бросила дочку, чтобы уехать и заработать на домик у моря. Имеющейся трёшки, видимо, было недостаточно. Разумеется, если дочь станет вести себя смиренно и с почтительной благодарностью, вносить посильный вклад, а не то чтобы фыркать на мать.

Итак, Нинель упорхнула на другой конец страны, оставив дочь-подростка среди чужих, равнодушных людей. Дабы прирастить дочкино наследство в виде недвижимости. Выяснилось, что для Юлии вполне хватило сырой земли метр на полтора, глубиной 2 метра. Говорят, Господь даёт испытание ровно такое, чтобы выдержал человек. В Юлькином случае Бог не рассчитал.

Вот такую свинью подложила дочка матери, такую подлянку устроила. На ум напрашивались литературные персонажи: Плюшкин, Скупой рыцарь. Но Скупой рыцарь хотя бы ласкал глаз и ухо, со звоном отмыкая сундуки, пересыпая камни и золото. А какое эстетическое наслаждение приносят перетянутые резинкой пачки одинаковых до позеленения, шершавых бумажек с Франклином?

Открою секрет: Нинель вела маленький уютный ростовщический бизнес, не совсем законно. Но почему здоровенному, упитанному государству можно этим заниматься, а худенькой, обобранной государством старушке – нельзя?
– Осторожно, не садись на скамейку! Краска уценённая, никак не сохнет, зараза.

Поздно: моё пальто запестрело голубыми масляными полосками. Делать нечего, дома отчищу. Достаю термос с чаем, пироги. Нинель расстилает на соседней лавочке газетку, вынимает стряпню из супермаркета. Всё уценённое, чёрствое, лежалое.
– Ешь давай, а то Юлька обидится. Что значит невкусно? На могиле не кочевряжатся и губу не гнут. Невкусно ей. Нос ещё воротит, цаца.

Жуя, Нинель одной рукой втыкает пластмассовые ромашки в банку. Смывает птичьи кляксы с памятника. Одновременно объясняет, чем банковский вклад отличается от счёта, ужасается текущему курсу доллара, рассказывает о снижении ставок. Как только вернётся с кладбища, побежит снимать деньги: в соседнем банке дают на полтора процента больше.

При этом я знаю, что Нинель глубоко, искренне страдает по Юльке, по-звериному воет, зарываясь в свою нору, чтобы никто не видел. Как одно уживается с другим – не могу объяснить.

Если я серьёзно заболею, близко не подпущу к себе Нинель. И родных настрого предупрежу. Впасть в зависимость от неё врагу не пожелаешь. Нинель по природе злая на работу, деятельная, с шилом в известном месте. Таких называют электровеник. Её страшно раздражает всё хворое, беспомощное и бесполезно давящее койку – симулянты и дармоеды, одним словом.

Мне приходилось снимать жильё у Нинели. Экономия, я вам скажу, жесточайшая, папаша Гобсек рыдает. У неё во всех комнатах вкручены лампочки на 20 ватт – я думала, их уже не выпускают. Под потолком в стеклянных колбах едва тлели тусклые нити накаливания. На таких лампочках хотелось повеситься. И даже этот ржавенький свет выключался при первой возможности. Зачем жечь лишнее электричество? Подсесть поближе к экрану телевизора – можно и штопать, и читать.

В кухне и ванной у неё из кранов всегда сочилась струйка воды не толще спички – чтобы не мотали счётчики. Всюду расставлены чашки, миски и тазики – этой водой она мыла посуду и пол, смывала унитаз.

Вообще-то от постоянной течи смесители изнашиваются, зарастают известковой накипью. Придётся тратиться на сантехника, на прокладки. Но азарт экономии ради экономии завладел Нинелью, стал самоцелью, смыслом жизни.

Стиральная машина – баловство, для белоручек и бездельниц. Вручную тяжёлые советские пододеяльники и простыни плохо простираешь – поэтому всё постельное бельё у неё приобрело стойкий, тяжёлый и кислый старушечий запах. Я на этом белье спала и тоже потом источала затхлый запах старости и бедности – меня сторонились в трамвае.

Насчёт принятия ванны лучше было не заикаться, чтобы не злить Нинель. Так, оголиться и частями поплескаться в тазике, макая туда мочалку с обмылком.

Можно было уйти, снять квартиру, но как можно, для Нинели это смертная обида. Не по-человечески как-то, не по-родственному.

Нинель подумала и предложила мне столоваться у неё за отдельную плату. Раньше таких квартирантов называли – нахлебники. Я согласилась. Суп, вопреки ожиданиям, оказался аппетитным, насыщенным, в золотистых блёстках жира.

– Вкусно, поделись рецептом.
– Значит так, – Нинель раскраснелась от комплимента, как девочка. – Пельменная вода, потом вот эта густая, крахмальная, слитая от вермишели… Потом – сполоснула банки из-под тушёнки, пакеты из-под майонеза и кетчупа – и тоже туда. Сковородный нагар из-под котлет наскребла… На неделе консервированный горошек открывала – водичка там вку-усная, никогда не выливаю.

Мне как-то расхотелось доедать суп. Рецепт под названием «Остатки сладки». А серую воду, когда посуду моет, тоже для супа использует? Там ведь ополоски, перловка, лавровый лист, плавают кусочки овощей. Тоже отлично можно как приправу. Но что за обглоданные мелкие кости и лохматые хрящики мне попадались в супе?

– А это я курочку жарила. Мясо съела, а косточки жалко выбрасывать – на них самый навар. Очень пикантный вкус придают, правда?

На распродажах Нинель затарилась гречневой крупой, забила шкафчики, лоджию, кладовку. Каждый день из её квартиры доносится запах жжёной резины – снова жарит на сковороде гречку. Из-за двери несётся душераздирающий крик внучки:
– Не хочу-у, сама ешь свою дурацкую гречневую кашу!

Так получилось: за Юлией не усмотрели, и она родила в девятом классе. Дала жизнь человеку – и лишь потом свела счёты с жизнью. Нинель, «по причине слабого здоровья», как она написала в заявлении, определила внучку в дом малютки, потом в интернат. Но на выходные брала к себе.

Жаловалась: внучка ещё соплюха, а уже чистая оторва. На шее собачья цепь, на тощих руках болтаются железные наручники – точь-в-точь полицейские. Велела называть её Вилланель, хотя на самом деле она Даша.

Оказывается, современные девочки помешаны на этом киношном белокуром ангелочке с тонким голоском – наёмной убийце. Она перемещается по земному шару, убивает с особой жестокостью и при этом пристально смотрит жертве в глаза. Потом наряжается как моделька, распускает русалочьи волосы и пьёт кофе с сигаретой, с потупленными глазками. А заказчик спрашивает: «Как прошёл Лиссабон?» или «Как дела в Антверпене?» Имея в виду, удачно ли укокошила клиента.

В Нинелином детстве девочки хотели стать учительницами и космонавтками. В перестройку – путанами. А сейчас – киллершами, вон оно как.

На детских психоаналитиков у Нинели времени и денег не было. Повезла Дашку в деревню, заплатила сколько-то хозяевам, поймала во дворе курицу. Уложила хохлатку на окровавленный чурбан, всучила внучке топор. Тренируйся, руби голову курице, а иначе какая из тебя киллерша? Курица бьётся, хлопает крыльями, истошно орёт и брызгает от ужаса во все стороны какашками. Дашка стояла-стояла, потом разревелась, выронила топор из дрожащих ручонок – и бегом прочь, зажимая рот руками. В кустах её стошнило – вот тебе и Вилланель.

– Да ты просто Макаренко, – подивилась я. – Тебе опытом делиться, с лекциями выступать.

Никакие лекции Нинели не нужны. Деньги, деньги, деньги. Одна, но пламенная страсть, беззаветная, очищенная любовь всей жизни Нинели. Взаимная ли? Ну, не знаю.

То и дело накопления показывали ей дулю. Однажды, например, Нинель уплатила крупный штраф. У неё имелся тяжёлый допотопный советский зонт-полуавтомат. Спицы прорвали многажды штопанную ткань и щетинились ежом в разные стороны. «Купи наконец новый, не травмоопасный». – «Ну вот ещё, у меня деньги на дереве не растут».

Она стояла под дождём в очереди за арбузами. Распахнула зонт, и спица едва не выколола глаза женщине сзади. Женщина подала в суд и выиграла.

Случались ещё неприятности. То дефолт. То лопнет микрофинансовая организация с ностальгическим названием «Касса взаимопомощи». То случится пожар в квартире, загорится древний, купленный с рук холодильник. То среди клиентов затешется наркоман и наведёт на Нинелин бизнес ментов, откупайся потом. Жизнь будто тыкала носом: скупой платит дважды. Нагнёшься за копейкой – рубль потеряешь.

Нинель отлёживалась, приходила в себя. И снова вперёд, труба зовёт: глянь, копошится, пополняет запасы. Так муравей упорно, с любовью, по хвоинке, по прутику восстанавливает разорённый муравейник.

В последнее время Нинель была непривычно благодушна. Дела шли недурно, она даже заговорила о планшете для внучки, как раз к выпуску из детдома.

Случилось так, что в очередной День Великой Генеральной переброски вкладов Нинель упала и растянула коленный сустав. Добрые люди принесли её на руках. Неугомонная Нинель пыталась ползать по квартире, но Дашка силком уложила её в постель и заставила принять выписанные врачом успокоительные.

Она раздёрнула плотные пыльные шторы, впустила солнце и оглянулась. Будто новыми глазами увидела бабкину квартиру – и покачала головой. До этого-то бабушка категорически запрещала ей к чему-либо прикасаться.

Дашка позвала на помощь меня, всучила швабру и ведро. На себя взяла кухню. Танцуют от печки, а кухонную уборку начинают с холодильника. Агрегат изнутри покрылся изрядной плесенью, дышал погребной затхлостью. В морозилке стенки срослись с продуктами в один большой снежный ком, в сталактиты и сталагмиты.

– Вот это что? – Дашка демонстрировала открытые консервы, чей срок годности истёк в прошлом веке. – А это что за кошмар? – потрясала увесистой чёрно-зелёной мясной субстанцией в полиэтилене. – Только крыс травить. Говори спасибо, бабуля.

Бесформенные тяжёлые комья с бумажками «2001» и даже «1998 год» со стуком летели в ведро. Я шуровала тряпкой. Нинель сладко посапывала в спальне и не видела святотатства. К вечеру квартира застенчиво сияла непривычной чистотой и свежестью. Проснувшуюся хозяйку ждал на столе скромный ужин из свежих продуктов.

Румяная от сна Нинель с удовольствием поглощала горяченькое – она как-то привыкла перебиваться сухомяткой. Хвалила нас с набитым ртом:
– Ну, девки-матушки, уважили. Сюда бы сальце с чесночком, где-то у меня хранилось…

Попрыгала на одной ножке к морозилке, распахнула. Серебристые, подёрнутые лёгким инеем стенки, аккуратно сложенные свёрточки… Мы переглядывались и, довольные, в предвкушении улыбались. Пожалуй, за труды Дашке перепадёт не только планшет, но и гарнитура! Нинель остолбенела. Её лицо на глазах приобрело трупный, зеленовато-чёрный оттенок, как у заветренного фарша.

– Где моё мясо? Мясо где?!!
– В ведре, – я почувствовала неладное. Нинель с той же прытью подскакала к тумбочке под раковиной. Ведро радовало глаз пустотой и отмытыми ярко-красными пластмассовыми бочками.
– Я выкинула в мусоропровод, – призналась Даша и вся, бедняжка, побелела. – А… что там было, бабушка?
– Там было – ВСЁ! Бегом! Бего-ом! – взревела Нинель, тыча пальцем в дверь.

Мы, толкаясь, выскочили, едва натянув пальтишки. И рыться бы нам в поисках злосчастных лже-мясных свёртков в зловонной куче под жёлобом… Но там всё было убрано. На наших глазах громадный мусоровоз отчалил и свернул за угол.

Нинель сидела за столом, уперев глаза в одну точку, в никуда. Она вся сама заледенела, будто это её вынули из морозилки, только губы быстро-быстро, беззвучно шевелились. Вся её жизнь умещалась в этих свёртках и только что была отправлена на свалку. Вместо жизни зияла пустота, оттуда тянуло холодом. Это и называется – Смерть.

Нинель не умерла. Она вызнала в ЖЭКе номер мусоровоза, расспросила шофёра, в каком приблизительно месте был опорожнён контейнер. Вооружилась палкой с крючком, справила амуницию: непромокаемые плащ и сапоги, в каких ходят рыбаки и искатели цветмета. Каждое утро, как на работу, отправлялась на городскую свалку. Азарт экономии сменился на азарт золотоискателя: ещё немного… Чуть-чуть. Под тем холмиком. Под соседним…

Шофёр мусоровоза проболтался. Весть о несметных сокровищах на городской свалке и о сумасшедшей старухе разнеслась среди местных бомжей. У Нинели появились конкуренты.

Нахождение на свежем воздухе благоприятно повлияло на неё, она похудела, цвет лица посвежел. Несколько раз с торжеством приносила трофеи: золотую серёжку, обручальное кольцо, старинную мельхиоровую ложечку. Находки внушали надежду и давали силы вести раскопки дальше.

Даша выучилась на юриста-психолога. Открыла фонд «Юлия» для женщин, попавших в трудную жизненную ситуацию. Арендовала здание под уютную гостиничку – пока маленькую, но в планах расшириться.

– Даш, откуда деньги на это всё?

Она вздохнула:
– Ладно, чего уж теперь. Помнишь уборку, морозилку? Я шла к мусоропроводу, свёрток прорвался, из фарша высунулся уголок пакета с франклинами… Постой, мне звонят.

«…Нахожусь на краю», – услышала я из телефонной трубки конец фразы, произнесённый тусклым, бесконечно усталым женским голосом.
– Поверьте, этот шаг сделать никогда не поздно. А пока встретимся, попьём чайку. Диктую адрес…
– Что, дома нельзя чаю попить? – ворчит заглянувшая Нинель и по привычке включает мысленный калькулятор. – В три раза дешевле бы обошлось.