Утром комбат Горыныч приказал командиру миномётной батареи Сергею Багрову съездить на «буханке» в Изюм и забрать из медсанбата выздоровевшего бойца. В Изюм вела единственная шоссейная дорога, простреливаемая врагом, а добровольческий батальон Багрова рисковал оказаться в окружении. Замкнуть кольцо неприятелю не удавалось только из-за непрерывной работы нашей артиллерии.

Водитель с позывным Саратов, плотно сбитый и немногословный сержант, гнал машину на приличной скорости, сбрасывая обороты лишь на поворотах. В Изюм добрались беспрепятственно, но однополчанина в медсанбате не застали – тот раньше выехал в расположение с попутчиками-связистами. Горыныч, узнав про пустой выезд, матюгнулся в адрес бойца, не доложившего о досрочной выписке.

На обратном пути УАЗ попал под артобстрел. Справа от дороги по грунтовке шёл танк, который, скорее всего, и являлся целью, но под раздачу попала именно «буханка». Первый снаряд упал с заметным недолётом, но Саратов среагировал моментально и выжал газ до максимума. Второй прилёт угодил позади машины. УАЗ кувыркнулся в воздухе, неплотно закрытая дверь распахнулась, и Багрова выкинуло из машины. Он врезался в землю и покатился по траве, пока не упёрся спиной в ствол дерева.

Когда сознание вернулось, разлепил веки и увидел, что «буханка» застыла вверх тормашками в двух-трёх метрах. Колёса занимались язычками пламени, пробивавшимися сквозь чёрный дым. Багров поднялся на четвереньки и обнаружил, что левую сторону тела не чувствует. Ртом шла кровь, а воздух не проходил в лёгкие. Сергей судорожным движением наклонился вперёд, опираясь на руки, и стал натужно выкашливать из груди незримый застрявший камень. Наконец сумел выплюнуть сгусток крови. Начал дышать – сначала плохо, но с каждым очередным хрипом воздух всё больше наполнял грудь.

Рядом кричал Саратов, выживший каким-то чудом.

– Командир, уходим! – донеслось до Багрова, и от радости, что он слышит, диковатая улыбка расползлась на чумазом лице Сергея.

Он попытался подняться, но не смог. Саратов схватил Багрова за шкирку и оттащил в сторону от горевшей машины. Метров через двести остановились передохнуть. Сергей обнаружил, что левая рука и нога начинают двигаться. Саратов ободряюще улыбнулся.

– Не дрейфь, командир. Позвоночник цел, а остальное доктор залатает.

Тёмно-коричневые бороздки крови пересекали тёмное, мокрое от пота лицо водителя, делая его похожим на индейца в боевой раскраске.

На грунтовой дороге показался «Урал» с буквой «V» по бортам. Саратов приподнялся из травы и замахал руками. Вскоре они вновь оказались в медсанбате Изюма. Оттуда Багрова отправили в белгородский госпиталь.

Сразу после утренней капельницы Сергей выходил из госпиталя и направлялся к ручью, что протекал в пятистах метрах от главного корпуса. Медсестра напоминала, что после процедуры надо полежать хотя бы полчаса, но едва она выкатывала из палаты капельницу, Багров вставал с койки и направлялся к ручью. Садился на траву, успевшую пожухнуть под солнцем, открывал толстую ученическую тетрадку и начинал записывать убористым почерком. Уже неделю он делал записи после неожиданной просьбы сына Даньки.

В госпитале Багров каждый день звонил жене и сыну, наслаждаясь тем, что больше не ограничен в разговорах с родными. Данька, только что окончивший гимназию, готовился к вступительным экзаменам в институт кинематографии и попросил отца помочь написать дебютный сценарий для короткометражного фильма о спецоперации.

– Какой из меня сценарист? – сомневался Сергей. – И о чём писать?
– Напиши о том, что больше никогда не захочешь увидеть в своей жизни.
– Это просто, – ответил Багров. – Это про ранение. Кстати, ранили меня двадцать второго июня.
– Пап, если тебе неприятно вспоминать…
– Я попробую, – прервал его отец. – Если тебе поможет, значит, надо сделать.

Вначале он пытался работать в палате, но скоро понял, что его раздражают мухи, храп и хриплое дыхание соседей. Журчание воды, стрёкот кузнечиков и полёты стрекоз успокаивали Багрова, и даже комары не отвлекали от писанины, как он небрежно называл свою работу. Неожиданно Сергей почувствовал, что ему нравится переносить на бумагу воспоминания о пережитом.

Сегодня, выходя из госпиталя, он столкнулся с лечащим врачом, нейрохирургом Линквистом. Врач напоминал Карла Маркса, только седая борода и усы были аккуратно подстрижены. Пациенты уважали Линквиста.

– Бронежилет тебя спас, – сообщил доктор, когда Багров поступил в госпиталь. – Иначе проломило бы грудную клетку. Всё будет хорошо, лечение в стационаре займёт не меньше месяца, а последствия контузии будешь ощущать полгода.
– А я не тороплюсь, – заметил Багров.

Доктор вопросительно посмотрел на него, и Сергей пояснил:
– Контракт заканчивается через месяц. Хочу к сыну, домой.
– Сколько сыну-то?
– Только что окончил школу, хочет в институт поступать.
– Вот и хорошо, – резюмировал доктор. – Подлечим тебя, и поедешь к сыну.

Увидев на следующий день Багрова с тетрадкой в руках, доктор с иронией спросил:
– И куда мы спешим, такие красивые нарушители лечебного режима? Или капельницу сегодня отменили?

Сергей не стал изворачиваться и рассказал всё как есть.

– У меня сохранилось несколько треугольников от деда, – вздохнул Линквист. – Воевал на Первом Украинском фронте, погиб под Прагой.

Он явно хотел ещё что-то добавить, но, увидев медсестру, бежавшую к нему, направился навстречу.

– Письмо с фронта… – задумчиво повторил Сергей фразу доктора. – А что, хорошая идея, надо попробовать.

Но едва он взялся за карандаш, как услышал звонок мобильного. Горыныч требовал вернуться на передовую.

Сергей понимал, что комбат звонит не от хорошей жизни – им катастрофически не хватает людей. А миномётчики Багрова воевали добросовестно, уничтожили бандеровский противотанковый ракетный комплекс, который до этого подбил наш танк, БМП и медицинский ГАЗ-66. По наводке артразведки батарея Багрова уничтожила вражеский склад с артиллерийскими боеприпасами.

– Точно уезжаешь в Питер? – спросил Горыныч.
– Да.
– Нас выводят из-под Изюма, – сообщил комбат. – Перебрасывают на запорожское направление, там сформируют новый батальон. Будем освобождать Орехов.
– Ты это прямо сейчас придумал?
– Зачем мне придумывать? – хмыкнул Горыныч. – В конце недели нас выводят на недельный отдых, затем в Мелитополь, на формирование батальона, оттуда – вперёд и с песней. Тебе-то что? Ты уже в Питере будешь. Семья, проспекты, светофоры…
– Командир, я возвращаюсь в батальон.

В трубке замолчали.

– Когда? – наконец прервал паузу комбат.
– Сегодня подам рапорт на выписку.
– Ты же вроде домой собирался?
– Передумал.
– Что так? – уже весело поинтересовался Горыныч.
– Хочу посмотреть ДнепроГЭС и стан запорожских казаков на Хортице, – в тон ему ответил Багров. – Застолби мне место.
– Не хочешь говорить – не надо, – подытожил комбат. – А место в батальоне для тебя всегда найдём. Мины ты кладёшь снайперски.

Сергей постучал в дверь кабинета и вошёл. Линквист сидел на диванчике слева от рабочего стола и дремал, уронив огромную голову на грудь. На столе стояла кружка с тремя чайными пакетиками.

– Извините, Николай Львович, я по срочному делу.

Доктор проснулся, его веки опухли от недосыпа.

– Я выписываюсь из госпиталя, возвращаюсь в батальон. Какую бумагу мне надо подписать?

Доктор с недоумением взглянул на Багрова.

– Твоё лечение не завершено. И потом, ты же собирался домой, к семье. Тебя отсюда никто не гонит.
– Обстоятельства изменились, Николай Львович. Мне надо выписываться.
– Можешь толком объяснить, что случилось?! – рассердился врач.

Багров пару раз качнулся с пятки на носок.

– Хорошо, доктор, вам скажу как есть. Остатки нашего батальона перебрасывают на запорожское направление, будем освобождать город Орехов. Там похоронены мои дед и бабка, там могила отца, я в этом городе ходил в школу. Мне очень надо в Орехов.
– Понятно.

Линквист помолчал, затем медленно произнёс глубоким баритоном:
– «Два чувства дивно близки нам, в них обретает сердце пищу – любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам…»

Багров вытянул шею как охотничья собака, почуявшая далёкую добычу.

– Не знал, доктор, что вы стихи пишете. Сильно сказано!
– Это Пушкин.
– Он в точку попал.
– Согласен, – улыбнулся врач.
– На стене нашей школы был барельеф с Пушкиным, под ним строчка из его стихотворения…
– Наверное, «Здравствуй, племя младое, незнакомое»? – предположил Николай Львович.
– Может быть, не помню. Украинцы ещё в четырнадцатом барельеф разбили, стих замазали, а над входом вывесили портрет Бандеры. Вот и получается, что мне надо и школу освободить, и могилу отцовскую.
– Помню, ты письмо хотел сыну написать для сценария, – доктор положил на стол лист бумаги и ручку. – Закончил?
– Нет. Да и зачем сыну рассказ о моих болячках? Я пошлю ему другое, из Орехова.

Линквист показал на лист бумаги.

– Пиши рапорт об отказе от дальнейшего лечения и выписке из госпиталя. Я продиктую.