Той осенью нас, второкурсников, послали на сельскохозяйственные работы в отдалённый район. Добираться пришлось поездом. Зато места оказались необыкновенно красивые: деревню со всех сторон окружали лесные просторы. Куда ни глянь, леса до самого горизонта. Солнце вставало по утрам из одной чащи, а заходило в другую. Мне казалось, деревня находилась на огромной поляне и напоминала отдельный островок в бескрайнем лесном море.

Поля льна подступали близко к домам, поэтому далеко выезжать не пришлось. Колхоз в тот год по какой-то причине припозднился с уборкой, но, как рачительный хозяин, ничего не хотел оставлять на земле. Нам, городским девчонкам, с непривычки не удавалось быстро вязать льняные снопы и ставить их шалашиками. А вот местные жительницы легко управлялись с этой работой. Поднимало их боевой дух и то немаловажное обстоятельство, что труд хорошо оплачивался.

Деревенские женщины относились к нам очень доброжелательно. Часто, жалея молоденьких студенток, вздыхали: «Посидите, девчата, отдохните – от работы кони дохнут». Или облегчали нашу трудовую повинность, заменяя её более приятной работой. Например, вместо возни со льном отправляли нас в лес собирать грибы на ужин для работников – это тоже было важно.

Окрестные леса изобиловали грибами, красноголовики словно сами выходили на опушки, поэтому «тихая охота» казалась истинным счастьем. Не покидало ощущение, будто мы очутились в настоящей лесной сказке. Отряд весело трудился, затем все возвращались по домам. Вечером жарили на керосинке картошку с грибами.

Мы с подругой жили в квартире у пожилой сельской учительницы, тихой и очень деликатной женщины.

Вскоре весь лён был убран, и наш студенческий отряд перевели работать на зерносушилку. Там было очень пыльно, но тепло. Периодически перелопачивая зерно, мы любили во время коротких перерывов улечься на тёплые кучи и болтать, смеяться, мечтать о будущем. Заводная подружка Люба постоянно смешила нас, изображая красивые театральные позы – сидела или полулежала на зерне, артистично откинув руку или ногу.
Увы, поработать на сушке зерна мне довелось совсем непродолжительное время.

В тот вечер я резко ослабла. Внезапно поднялась температура, стало тяжело дышать. Квартирная хозяйка, встревожившись, вызвала фельдшера из соседней деревни. Та прибыла слегка навеселе. Осмотрела меня, послушала фонендоскопом, сделала какой-то укол. Затем залезла отдыхать на печку, куда хозяйка определила её на ночлег, и вскоре захрапела.

После укола дышать мне стало гораздо легче, но начались невыносимые боли в области инъекции, они буквально разрывали меня на части. Я ворочалась и мучилась, стонала, не могла уснуть до утра. Позже оказалось, что тот препарат нужно вводить непременно с обезболивающим, но, похоже, сельская медработница не знала об этом.

Утром руководитель студенческой группы, видя, что лучше мне не становится, решил отправить меня домой с сопровождающим. Компанию мне составила однокурсница Лена, которая также возвращалась домой, но по семейным обстоятельствам. Руководитель обязал её дать телеграмму моей маме, чтобы та встретила меня на вокзале. Лена так и сделала, правда, слегка перестаралась.

Текст телеграммы гласил: «Встречайте (число, номер вагона). Больна». Отправляя телеграмму, Лена не подозревала, как моя мама понимала слово «болезнь». Для неё оно имело значение лишь в двух случаях: если у человека температура под сорок или он находится в бессознательном состоянии. Всё остальное она считала лёгким недомоганием. Получив телеграмму, мама решила, что я, видимо, попала под трактор или комбайн.

Матушка быстро засобиралась на вокзал, моя сестра последовала её примеру. Все соседи видели, как мама, ещё недавно весёлая, с озабоченным лицом куда-то поспешила. Спрашивали, что произошло, – мать на бегу отвечала: «С Валей что-то случилось».

Поезд прибыл на станцию вовремя, я вышла на перрон в сопровождении Лены и увидела странную картину. По стечению обстоятельств к соседнему вагону направлялась бригада скорой помощи с носилками. Народ расступился, и среди этой толпы я увидела рыдавшую матушку и сестру, которая утешала её и гладила по плечу.

Я подошла к ним сзади и услышала, как сестра говорила маме:
– Мамочка, если Валю вынесут забинтованную, ты только не кричи слишком громко, ладно?

Я тронула сестру за плечо, но они с мамой напряжённо глазели на дверь вагона, ожидая, что меня вот-вот вынесут в гипсе или окровавленных бинтах. Нехотя обернулись, и на лице мамы я заметила лёгкое разочарование, будто её жестоко разыграли.

– Зачем написала, что больна? – укорила она меня. – Я чуть с ума не сошла!

Мои объяснения насчёт двухсторонней пневмонии мама не брала в расчёт, они её совершенно не устраивали. Когда мы подходили к дому, соседи снова спросили, что со мной приключилось, а мама с досадой отвечала:
– Да ерунда. Воспаление лёгких.

Я быстро выздоровела и с удовольствием вспоминала весёлые дни, проведённые в сказочной деревушке. Но перед глазами всегда появлялась встревоженная мать, встречавшая меня на вокзале. Ведь тогда я единственный раз в жизни видела, как мама, всегда излишне строгая, плакала обо мне. Так я поняла, что суровая жизнь матери не сделала её сердце жестоким. Это стало для меня приятным открытием.