Он давно жил в этом русском городе, ещё с тех пор, когда его не называли Стариком Хоттабычем, а только Хоттабычем.

Причина, по которой он перебрался сюда, простая. Он вырос в среднеазиатских сухих степях и полупустынях, где питьевую воду мерили кружками, бидонами и вёдрами, а когда увидел место, где её считают озёрами и реками, не смог устоять.

В городе были три реки, имелись облицованные гранитом каналы и большое водохранилище, которое, по рассказам горожан, в войну бомбили немцы, пытаясь разрушить плотину и затопить раскинувшийся внизу город. Но зенитные орудия вели плотный заградительный огонь, и местные жители нередко видели, как падали вспыхнувшие вражеские самолёты, оставляя за собой хвосты чёрного дыма, ещё долго висевшего над потревоженными водами.

Город, можно сказать, стоял на воде. Но теперь её тревожили лишь вёсельные лодки, катавшие уставших от впечатлений туристов, влюблённых и местных жителей. Плавали обычно, вяло шевеля вёслами, по основному каналу под гулкими горбатыми мостами, мимо старого городского парка с нависшими над водой деревьями, образующими длинную арку, в вечном сумраке которой гранитные камни прорастали сырым зелёным мхом. Плыли всё дальше и дальше к солнечно рябившему простору реки, куда и впадал канал и где на крохотном полуострове у самой воды высился Казанский собор с синими куполами.

Впервые он попал сюда с бригадой шабашников из Средней Азии, строивших в окрестных колхозах животноводческие фермы. Через месяц, закончив работу, бригада перебралась на новое место, а он остался. Снял комнату в частном доме у вдовы татарки, воспитывавшей двоих маленьких сыновей – Саидку и Рашидку, устроился на ткацкую фабрику разнорабочим. В незнакомом городе человеку легко затосковать, растеряться, но он не испытывал подобных чувств, занятый радостным созерцанием водных богатств.

Отработав смену, он брал на лодочной станции напрокат лодку и плавал по каналам и рекам, добираясь в одну сторону до плотины водохранилища, а в другую – до железнодорожного моста, каждые пять минут грохотавшего под тяжестью товарняков или тонко звеневшему от пролетавших электричек. Затем купил свою лодку, чтобы не зависеть от лодочной станции, закрывавшейся задолго до темноты.

Так прошло лет тридцать. И вдруг страна развалилась, а вслед за страной развалилась и ткацкая фабрика. Впрочем, Старик Хоттабыч, не числившийся ни ткачихой, ни инженером, не сильно взволновался. Главное, вода вокруг по-прежнему оставалась в избытке и даже как бы прибавлялась, и когда он поделился своим наблюдением с квартирной хозяйкой, та ответила:
– Всё от людских слёз, плакать больше стали.

Старик Хоттабыч не поверил, хотя однажды с целью оценки испил забортной воды, но никакого солёного, слёзного привкуса не ощутил.

Денег не хватало, но он катал на лодке влюблённых или рыбаков, доставляя их к водохранилищу и железнодорожному мосту, который гремел и звенел всё реже и реже, и было такое впечатление, что поезда тоже скоро развалятся и перестанут ходить.

В остальные дни он подрабатывал на базаре грузчиком в овощных рядах. Лицо старика, как и лица его предков, тысячелетиями всматривавшихся в однообразные просторы сухих степей и полупустынь, оставалось всегда непроницаемым, и было неясно, о чём он думает. А думал он чаще всего с опаской, как бы развал и разруха, поразившие уже страну и фабрику, замахнувшиеся на железную дорогу, не достигли водохранилища с реками, оставив после себя огромные пустые ямы и канавы.

На базаре его впервые и встретил сержант милиции Боря.

Возможно, он не обратил бы на старика внимания, но в тот день милиционер был в скверном настроении: поругался с женой. Ссора опять вышла из-за денег.

– Другие находят способ заработать, один ты в стороне, – выговаривала жена. – Скоро по миру пойдём, будем милостыню на паперти просить.
– Так уж и милостыню, – усмехнулся Боря.
– Ты не скалься, не заслужил ещё скалиться-то. По телевизору показывают – сегодня вся московская милиция живёт за счёт гастарбайтеров из Средней Азии. Ловят их, и сразу с претензией: а есть ли у тебя право здесь проживать? А где разрешение на работу? Ага, нет… Тогда плати.
– Сравнила тоже, это Москва. До нас гастарбайтеры ещё не добрались, – оправдывался Боря.
– Жди, пока доберутся. Умные люди не ждут, а действуют.
– Так я, по-твоему, дурак?
– Кто бы сомневался.

Сейчас милиционер Боря искал повод, к кому бы придраться. Поэтому, увидев Старика Хоттабыча, удивился: «Неужели и до нас добрались гастарбайтеры?» – надеясь, что произошёл тот редкий счастливый случай, когда судьба сама с широкой улыбкой преподносит ему на вытянутых руках подарок. «Точно, добрались», – убедился он, присматриваясь к плоскому смугловатому лицу старика с прищуренными узкими глазами.

– Эй, дед, иди сюда. Иди-иди. Документы есть?
– Ты, Боря, перед кем власть показываешь, уймись, – заступились за своего грузчика базарные продавщицы. Все бывшие ткачихи и инженеры, оставшиеся безработными, они особенно остро чувствовали несправедливость. – Он местный, Старик Хоттабыч. Приехал сюда ещё до твоего рождения. Перед гайдарами и чубайсами выкаблучивайся, если такой смелый.
– Посмотрим, посмотрим, – усмехнулся милиционер.

С той же язвительной усмешкой он взял паспорт, уверенный найти там что-нибудь обличающее старика, но был разочарован: паспорт оказался российский, и прописка имелась. Тем не менее он сунул документ в нагрудный карман.

– Пройдём в отделение, там разберутся, какой ты Хоттабыч и какой местный.

Лицо Старика Хоттабыча и на этот раз осталось непроницаемым, хотя он сильно испугался. За тридцать лет у него не было проблем с властью, и вдруг непонятно почему понадобились документы. Неужели всё зашло так далеко, что развал и разруха поразили даже милицию?

В милиции, ничего не объяснив, его продержали до позднего вечера и отпустили, напутствовав, чтобы гулял пока, а там видно будет.

Когда на следующий день старик появился на базаре, продавщицы продолжали возмущаться:
– Совсем совесть потерял, свисток, насел на слабого. Да и ты, Старик Хоттабыч, хорош, надо было сразу от Бори откупиться.
– Да как откупиться?
– Ты что, дитя? Положи в паспорт между страницами денежку, он и отвяжется.

Старик так и сделал, но результата не получилось. Сержант не перестал его преследовать, хотя деньги брал. Единственное послабление, которое он сделал бедняге, – это перестал отводить его в отделение. Зато каждый день разыскивал Старика Хоттабыча на базаре, на реке, на улице, дежурил у дома, чтобы потом неожиданно, как из-под земли, предстать перед ним с требованием: «Ваши документы, гражданин», – и насладиться стариковским потрясением.

Неизвестно, что толкало Борю на такие действия. Может, он тренировался и набирался опыта в ожидании наплыва гастарбайтеров, или, считая себя настоящим сыщиком и готовясь со временем перейти в уголовный розыск, опять же набирался опыта в поиске будущих преступников. Но только жизнь старика с этого времени приобрела затяжной беспокойный характер.

Лишь длительные поездки с рыбаками на водохранилище позволяли Старику Хоттабычу не видеть перед собой милицейскую форму и ухмыляющееся Борино лицо. По два-три дня он качался с рыбаками на волнах, вечерами разжигал для них костёр, ставил палатки для ночлега, но при возвращении его неизменно ждал у причала Боря: «Ваши документы, гражданин».

Боря преследовал его целый год, и к началу следующего лета Старик Хоттабыч не выдержал. Если человека настойчиво преследуют, он сопротивляется или убегает со всех ног. Сопротивляться милицейской силе и упорству Старик Хоттабыч был не способен и отправился в бега: перебрался вместе с лодкой и пожитками за город на водохранилище. Правда, здесь и без него хватало частных лодочников, но зато и влюблённых с рыбаками достаточно. А вскоре произошло несчастье…

В первых числах июня, возможно, кто-то из конкурентов пробил днище лодки, заткнув дыру тряпкой, и, выплыв утром на водохранилище в одиночку, Старик Хоттабыч начал тонуть. Погода стояла сырая, с дождём, стучавшим по брезентовому плащу. Оставленный берег окутался мутной пеленой и смотрел на тонущего человека как бы заплаканно, прощально. Из дырки, вытолкнув тряпку, бил фонтанчик. Старик Хоттабыч заметил его, лишь когда всплыли доски сланей, и по мере того, как наполнялась, тяжелела лодка, фонтанчик исчезал под слоем воды.

А заметив, вспомнил, что совсем не умеет плавать, и оцепенел от страха. Потом схватился за несколько дел сразу – принялся вычерпывать воду консервной банкой и грести к берегу, до которого было не меньше полукилометра.

Оставалось прыгать за борт, пока лодка под его тяжестью не пошла ко дну. Было страшно несправедливо, что именно вода сыграла с ним злую шутку. Он постарался успокоиться, унять дрожь. Скинул с себя плащ и сапоги, оглядел напоследок пустующую равнину водохранилища, заплаканный берег и соскользнул в воду, пузырём вздувшую рубашку и тысячами обжигающих иголок впившуюся в тело, боль от которых отнимает силу и способность сопротивляться.

В эту пору водохранилище ещё не прогрелось по-настоящему. Даже мальчишки, на что отчаянные, окунувшись пару раз и спасаясь от холода, пулей летели назад. Через пять минут ноги у Старика Хоттабыча онемели и стали, как ему показалось, тянуть вниз, словно кто-то ухватился и повис на них всей тяжестью.

Поддавшись панике, Старик Хоттабыч громко, насколько хватало сил, закричал: «Помогите, люди, тону!» – забил вокруг себя руками, как будто его уже уволакивало на дно, несколько раз окунался с головой и, вынырнув, снова кричал, но уже жалобно-тонко, беззащитно, как смертельно раненный охотником заяц: «Ай-ай, ай-ай».

Спас его, как ни удивительно, милиционер Боря. Он, наверное, единственный, кто обеспокоился исчезновением старика из города. Милиционер так привык разыскивать Старика Хоттабыча, что почувствовал себя обманутым. Уже дважды обошёл все реки и каналы, расспросил продавщиц на рынке, заглянул к квартирной хозяйке.

– С чего это милиция ищет моего квартиранта? Он вроде ни в чём не замешан.

Боря крепко задумался и пришёл к выводу, что, раз Старик Хоттабыч держится воды, а на реках и каналах его нет, значит, надо искать на водохранилище. Приехав туда на машине, он сразу увидел полузатопленную лодку и ухватившегося за борт человека с поникшей головой. У причала под дождём мокла другая лодка, и на ней Боря спас почти бесчувственного Старика Хоттабыча, а затем доставил в больницу.

На следующий день он, чувствуя свою ответственность перед спасённым человеком, отправился навестить старика, купив на базаре, что было совсем лишним, апельсинов и яблок. Встретив в коридоре врача, спросил о здоровье больного. Врач, остановленный Борей, куда-то спешил, но из-за уважения к его милицейской форме задержался.

– Неважное здоровье, – ответил он и с любопытством посмотрел на Борю. – А вы кто ему будете? На родственника не похожи.
– Да так, знакомый… – смутился Боря.
– Неважные дела у вашего знакомого. Наступило переохлаждение, сейчас температура под сорок. Скорее всего, двухстороннее воспаление лёгких.
– А посмотреть на него можно?
– Смотрите сколько угодно, он в соседней палате.

Палата была большая, общая, Старик Хоттабыч смирно лежал возле окна с открытой форточкой, затянутый до подбородка одеялом. Выглядел он таким маленьким и плоским, что из-под одеяла даже не проступали очертания тела, словно его придавили плитой. «У человека воспаление, а положили у форточки», – недовольно подумал Боря, пробираясь между коек.

– Эй, дед, – он потряс больного. – Узнаёшь меня?

Старик Хоттабыч открыл глаза и, видимо, узнал, потому что зашарил руками поверх одеяла в поисках паспорта.

– Ты, дед, лежи, не беспокойся. Я ничего такого, я просто навестить тебя пришёл. И гостинцев принёс, – он выложил из пакета на тумбочку два апельсина и два яблока.

Больные с других коек смотрели на него, кто насторожённо, кто с интересом, и Боря снова понял, какую власть имеет форма, превращая обычного человека в важного и особенного. И хорошо бы совсем не снимать форму, носить в выходные дни, спать в ней, строго застёгнутой на все пуговицы, чтобы супруга даже в постели чувствовала к нему трепет и уважение.

Появлялся Боря в больнице и на второй, и на третий, и в другие дни, и с каждым разом Старику Хоттабычу становилось всё хуже. Обратно Боря выходил в расстроенных чувствах, не понимая, что с ним происходит, зачем он ходит к старику, носит передачи, тратит на него деньги. Может, жена права, и он на самом деле дурак?

Когда Боря пришёл в последний раз, Старик Хоттабыч тяжело дышал, лицо было красным, и он понял, что старик отходит. Сел рядом на табурет.

– Ты мусульманин? – спросил он.
– Да, – чуть слышно подтвердил старик. – Наверное.
– Хочешь, скажу твоей домохозяйке, чтобы пригласила муллу?

Старик Хоттабыч не ответил, отвернулся, и стало видно, что он тяготится присутствием милиционера. Боря посидел минуту и неслышно вышел, понимая, что больше не увидит старика живым.

На улице было пасмурно, накрапывал тёплый дождь, навстречу бодро спешили прохожие и, казалось, совсем не замечали дождя, радуясь наступившему лету и всему хорошему, что связано с летней порой, – скорому отпуску, поездке к морю, к родственникам в деревню или просто на дачу. И никто, кроме Бори, не знал, что это природа оплакивает умирающего в больнице старика. Ему было грустно, хотелось, как в детстве, поплакать, и, будь он снова маленьким, забрался бы куда-нибудь в уголок и, может быть, поплакал.

Проходя мимо базара, он вспомнил, сколько фруктов за эти дни переносил в больницу, один раз купил медсёстрам торт, чтобы получше следили за стариком, и расстроился. Но мысли о затратах и убытках как-то не совмещались с грустным настроением, и, отгоняя их, он направился к домохозяйке, чтобы исполнить последний долг перед Стариком Хоттабычем. Он сказал вдове, что не сегодня завтра старик умрёт, надо предупредить муллу, иначе квартиранта похоронят не на мусульманской стороне кладбища, а на православной.
– Всё сделаю, – согласилась вдова.

От вдовы Боря вышел уже не с грустно-отрешённым, а с серьёзным выражением лица, как человек, возвращающийся в круг своих обычных дел и забот и решающий, что надо в первую очередь сделать сегодня и завтра.

Улицу, где жила вдова, застраивали кирпичными девятиэтажками. Они громадами нависали над крышами последних деревянных домиков, спрятавшихся среди садов в надежде, что их не заметят, оставят в покое. На ближней стройке ходили рабочие, по виду гастарбайтеры из Средней Азии. Боря остановился и долго смотрел на них. Получалось, что вместо одного Старика Хоттабыча появилось много других, молодых хоттабычей, половина из которых наверняка не имеет разрешения на работу. И пока задумчиво стоял, рабочие, заметив его милицейскую форму, куда-то попрятались, и стройка, ещё недавно многолюдная, опустела. «Ничего страшного нет, – усмехнулся Боря, направляясь дальше. – От меня не скроешься. От Бори ещё никто не скрылся».