– Лев Юрьевич, вас все знают как журналиста. Но ведь вы выросли под опекой деда Михаила Моисеевича – боевого офицера. Он воспитывал вас по-военному?
– Я вырос под надзором дедушек и бабушек и с той, и с другой стороны. Что касается деда со стороны отца, он действительно был военным, но я не могу назвать его воспитание суровым. Всё-таки это семья, а не казарма. Однако он приучал к дисциплине. И когда я себя плохо вёл, грозился отдать в Суворовское училище. А я был бы только рад этому, потому что мой друг учился в Суворовском и я ему очень завидовал.

– То есть жизнь могла сложиться иначе и теперь вы были бы генералом?
– Сейчас мне сложно представить себя в военной форме. Но мечта такая была. И ещё я мечтал поступить в Военно-медицинскую академию имени Кирова в Ленинграде. Там есть морской факультет, подводное отделение, я стремился учиться там, но не случилось.

– И вы пошли стопами отца, который окончил Литературный институт.
– Отца я очень любил и уважал и продолжаю это делать до сих пор, хотя его уже нет на свете. Родители развелись, когда мне было одиннадцать. Некоторое время я жил вдвоём с отцом, пока он не женился второй раз. Потом меня забрала мать, и я жил в семье отчима. Потом – то у дедушки, то у бабушки. Сложная, запутанная история. Детство у меня получилось разноплановое. Временами они перекидывали меня друг другу, как горячую картошку.

– Вам довелось пожить и за границей?
– Это произошло в раннем детстве. Когда закончилась война, дедушка служил в Восточной Пруссии, теперь это Калининградская область. И я вместе с ним жил в городке Эйдткунен (ныне посёлок Чернышевское. – Ред.). Другие мои дедушка с бабушкой, по маминой линии, жили в Пятигорске. Потом перебрались в Харьков, где сейчас похоронена моя родня, мои двоюродные братья. И мама просила похоронить её там, рядом с родителями. Когда она умерла, мы с женой отвезли туда её прах; это случилось ещё до войны на Украине. В детстве я также жил в Брянской области, ну а потом уже в Москве. Меня, как почтовую посылку, пересылали из одной местности в другую.

– В Москве вы осели в знаменитом Доме художников на улице Усиевича. Этот район в шестидесятых годах называли «ХЛАМ», потому что там жили художники, литераторы, артисты, музыканты.
– Мать с отчимом долгое время снимали комнаты, но потом купили первую квартиру в кооперативе. Двадцать восемь квадратных метров жилой площади. Мне эта квартира казалась необыкновенно просторной после прежнего жилья. Она и до сих пор принадлежит нашей семье, мать завещала её мне. Район метро «Аэропорт» – это тоже топография детства и отрочества. Очень люблю этот район. Где я только не жил в Москве! Так много адресов!

– В те годы вы познакомились с творческой элитой, вас окружали знаменитые шестидесятники. Как вспоминаете общение с ними?
– Я боюсь употреблять такие слова, как «элита». Это был средний класс, который можно назвать творческой интеллигенцией. Да и вообще, существует много эпитетов, чтобы определить слой нашего общества, который сегодня часто поносят. Иногда заслуженно, иногда нет. Скажем так, я к нему прикоснулся, когда рос. Вокруг были художники, писатели, журналисты. И я тоже хотел стать писателем, войти в эту среду. Как писал Пушкин в «Евгении Онегине», «…Людей, о коих не сужу, Затем, что к ним принадлежу». Уже потом, в силу профессии, мне пришлось общаться с этими людьми, которые являлись символами своего времени. Помню, как впервые услышал Булата Окуджаву, друзья исполнили его песню. Я обалдел – как это ново, оригинально, свежо! А уж потом столкнулся с ним лично в Доме литераторов.

– Интересно, как бы Булат Шалвович отреагировал на сегодняшние события.
– Здесь можно фантазировать сколько угодно. Многие люди изменились с тех пор. Например, Окуджава является автором потрясающих произведений о войне – «Бери шинель, пошли домой», песен к фильмам «Белорусский вокзал» и другим. А под конец жизни он как-то не то чтобы изменил отношение к войне, но стал изъясняться довольно сомнительным образом. Так что люди меняются! И неизвестно, как бы они взглянули на сегодняшнюю обстановку. Ведь ситуация далека от стадии завершения. Мы находимся слишком близко к событию, чтобы разглядеть всё как следует. Ещё очень многое может поменяться в оценках. Хотя хочется верить, что и Окуджава, и Высоцкий оставались бы на патриотических позициях.

– А ваши взгляды менялись со временем?
– Конечно, менялись. Лев Толстой сказал, что не меняются только дураки. Странно было бы не измениться, тем более что сейчас мне хорошо за семьдесят… То, что происходит на Украине, конечно, повлияло на меня. В 2014 году события всё-таки оставались на периферии сознания. Было странно, тревожно, но в целом непонятно. А с течением времени информация пополнялась, и всё стало вырисовываться более отчётливо. 24 февраля 2022 года проблема встала перед нами во весь рост.

– Как реагирует ваша семья? С внучкой Идой говорите о ситуации на Украине?
– Мы с внучкой об этом не говорим. У неё свои интересы, учёба начинается, любовь-морковь и всё такое. Ей ещё нет восемнадцати. А с женой наши взгляды на многие вещи не совпадают, что не мешает нам жить довольно дружно. Дома у нас не происходит горячих обсуждений. Мы стараемся до этого не доводить. Такая у нас политика внутри семьи.

– В 2019-м СМИ писали, что после смерти вашей дочери Александры внучка Ида стала жить вместе с вами, с бабушкой и дедушкой. Так ли это?
– Сейчас Ида живёт со своим отцом в Париже. Поступает сразу в три архитектурные школы, хочет стать архитектором. А раньше действительно каждое лето проводила с нами. Но и сейчас моя жена Марина держит руку на пульсе, постоянно связывается с Идой. Мы её направляем.

– В интернете есть информация, что вы в 2019-м репатриировались в Израиль.
– Так оно и было.

– Однако сейчас вы в Москве. Продолжается история горячей картошки?
– Мне скоро исполнится 77 лет. И почти все 77 лет я живу в России. В Израиле я провёл четыре месяца. Всё. Разве что недавно мы туда съездили на три недели. На две страны я не живу, я живу на одну страну. Просто уехал, а потом вернулся. Например, раньше мы каждое лето проводили в Черногории, но ведь это не значит, что я туда репатриировался. Мне не свойственно сидеть на одном месте как прибитому. Но при этом не было планов жить на постоянной основе в какой-либо стране, кроме России. А второе гражданство я получил в соответствии с российским законодательством, которое даёт мне такое право.

– Вы никогда не думали об эмиграции?
– В случае эмиграции человек сжигает за собой мосты. Берёт билет в одну сторону. Это неосмотрительно, ведь порой эмиграцию приходится прерывать. Впрочем, сегодня никто не запрещает тому же Галкину и прочим вернуться в Россию. Никто из них не лишён гражданства. И хотя они делают заявления, понося свой народ, не существует законных оснований для воспрепятствования их возвращению в Россию.

– Вы их не осуждаете?
– Чтобы судить людей, нужно обернуть взгляд на самого себя. Кто ты? Сохранил ли человеческое достоинство? Правильно ли ты живёшь? Сегодня мы часто видим, как люди критикуют других, но при этом умалчивают о себе. Получается, что они все ангелы небесные, образцы поведения, ежедневно совершающие трудовой подвиг. Вряд ли это так, однако они берутся судить других. Вот что меня бесконечно удивляет.

– Вы подписали обращение писателей России по поводу специальной операции в Донбассе и поддержали решение президента. Почему вы это сделали?
– Я считаю, что ситуация в Донбассе сложилась нестерпимая, невозможная. Вдобавок высказывалось мнение, что Путин «сдаст» Донбасс, «кинет» его. И вот он его не бросил, но осуждение не прекратилось. Теперь его стали обвинять во «вторжении». Но я счёл решение президента правильным и согласился подписать это письмо.

– Вы пишете книги, большей частью юмористические. Работа писателя сильно отличается от работы журналиста?
– Это сообщающиеся сосуды. Например, Пушкин был и журналистом, и поэтом, и философом, да кем он только не был! Я не примеряю на себя тогу классика, не равняю себя с ним, но все более-менее заметные писатели изначально являлись журналистами. И оставались ими будучи писателями. «Севастопольские рассказы» Льва Толстого – это и литература, и журналистика одновременно. Так что здесь трудно провести грань.

– Журналистика занимала значительную часть вашей жизни, и силы явно потрачены не зря. Как вы думаете, почему ваше «Времечко» было так популярно?
– Для меня самого это неожиданно. Тем более что на телевидение я никогда не рвался. Когда меня пригласили, я, конечно, не смог отказаться, однако думал, что всё продлится недолго. Но случилось иначе. В общем, чудо какое-то. А объяснять успех задним числом… Неуспех проще объяснить. Вот тебе мешали, вот тебе не давали, поэтому ничего не получилось. А в случае успеха нужно говорить – «потому что я такой талантливый». Из природной скромности я этого произносить не буду. Но важно, что программа не дистанцировалась от человека, не разговаривала со зрителем с высокой трибуны, а старалась максимально приблизиться к его нуждам. Когда «Времечко» критиковали, то говорили так: «Эта программа занимается ремонтом крыш и проблемами каких-то старушек!» На самом деле всё обстояло гораздо шире. Я разговаривал с людьми на равных, не ставил себя в позицию «я ведущий, ты дурак».

– В девяностые вокруг вас крутилось много молодых журналистов. Я тоже полгода работала на «Авторском телевидении», и мы на вас смотрели как на учителя. Помню атмосферу, в которой создавалось «Времечко». Старинный особняк на Полянке, тексты писали в курилке или ресторане. Вы тоже вспоминаете то время с ностальгией?
– С высоты возраста могу сказать, что судьба подарила мне довольно счастливую жизнь. Я прожил… Ещё проживаю, ведь жизнь не кончилась, хотя она на закате. Я уже пережил многих друзей и коллег, в том числе более молодых… А что касается профессии, то работа и в «Московском комсомольце», и в заводских многотиражках, и в других изданиях, и на телевидении подарила мне много счастливых лет, и я вспоминаю всё с благодарностью. Хотя случались конфликты и некоторые до сих пор сохраняются в замороженном виде, всё равно чувствую теплоту. Спасибо, все свободны, можно разойтись.

– А ещё вы работали слесарем, трудились на строительстве Ачинского глинозёмного комбината плотником-бетонщиком.
– Тогда так было принято. Прежде чем получить высшее образование и встать на ноги, следовало пройти жизненные университеты. Существовал закон, согласно которому, имея два года производственного стажа, ты получаешь больше шансов попасть в высшее учебное заведение. Что меня и подвигло сначала пойти на завод. И действительно, это меня обогатило и помогло в жизни. Я не понаслышке знаю рабочих людей, поскольку работал бок о бок с ними. Конечно, не стал слесарем седьмого разряда, но хлебнул сполна. А потом попал на комсомольскую стройку…

– Вы там были выставляльщиком. Что за работа такая?
– Выставщик. Это рабочий, который выставляет из печи горячие кирпичи.

– Это опасно!
– Точнее сказать, очень жарко. Покруче финской бани.



– И все эти специальности помогли вам стать журналистом и писателем?
– На мой взгляд, самые интересные авторы – те, кто обладает богатым жизненным опытом. Кому есть что сказать. Часто мы имеем дело с пустословием, перемешиванием слов в ступе. Но когда встречаемся с человеком, который пережил драматические события… Например, тем, кто побывал на войне, явно есть что рассказать. Надеюсь, мы их ещё услышим.

– Вы – человек из телевизора. Сами смотрите телевизор?
– У нас в доме телевизор не включают. Один не работает, другой стоит как домашний кинотеатр. Я много слушаю радио, мы используем интернет, а телевизор почти не смотрю. Так что у меня нет отношения к современному ТВ. Впрочем, я для себя давно вывел формулу: телевидение существует для того, чтобы его ругать. Людям важно выпускать пар, и телевидение является подходящим объектом. Так что оно несёт важную общественную функцию.

– Вы – автор «Антологии сатиры и юмора ХХ века».
– Я написал несколько книг, но по сути все они – одна книга. Что касается «Антологии…», то мои произведения вышли отдельным изданием в этой серии. Её задумал и реализовал поэт Юрий Кушак. Для меня это большая честь, ведь в той же серии вышли классики сатиры и юмора, включая Аверченко, Зощенко, Ильфа и Петрова. Лестно видеть своё имя среди таких гигантов.

– А сейчас сатира и юмор на каком уровне?
– Сейчас всё ушло в телевидение. Конечно, какие-то книги издаются, однако при слове «юмор» на ум сразу приходят «Уральские пельмени» и другие комедийные программы. Ну, зарабатывают люди как могут, у них есть свои поклонники. Но мне была ближе передача «Городок». На мой взгляд, лучшая в этом жанре. Жалко, что её больше нет. Жена любит пересматривать их перед сном. Смеётся! А вот авторов масштаба Ильфа и Петрова сейчас нет. Измельчало всё.

– Ваша супруга Марина Гродницкая по профессии тоже журналист. Она ещё работает?
– Женщина всегда работает! Даже если официально не оформлена, у неё забот полон рот. Недавно Марина выпустила книгу «Единица хранения». Она вышла в воронежском издательстве и посвящена истории Марининой семьи в нескольких поколениях. Например, один из её воронежских предков – профессор Московского университета, поэт, публицист Николай Владимирович Станкевич. Помните знаменитый кружок Станкевича, круг Грановского, Герцена?.. Другой её предок – герой Гражданской войны, бригадный комиссар Конной армии Карпик. История семьи – это, как правило, то же самое, что история страны. Марина долго работала в архивах, и в результате появилась эта книга. Жена у меня не умеет сидеть сложа руки. Занимается домом, вдобавок у неё старый муж, о котором нужно заботиться…

– У вас за городом дом с садом. Говорят, жизнь в своём доме – лучшая психотерапия.
– Безусловно, но это ещё и много забот, ведь ты сам себе управдом. Это не то же, что жить в многоквартирном доме, которым занимается всё управление ЖКХ.

– А вы участвуете в ведении хозяйства?
– Вчера ездил на техосмотр. Это считается?

– А посадить что-нибудь, вскопать землю?
– Нет, этого я не умею. Я могу только пользоваться плодами… Ну, не знаю… Что ещё я могу? Открыть консервную банку! Бутылку шампанского! Это ведь тоже усилие!