В календаре нет такого официального праздника, да и какой нормальный человек назовёт праздником – День позора?

Вот и Оля считала себя абсолютно нормальной женщиной, не склонной к авантюрам или, боже упаси, эпатажным поступкам. Правда, некоторые поговаривали, что Олечка с лёгким присвистом. Но куда ж без этого, если ты художница?

Оля писала цветные пятна, брызги и улиток с большими человеческими глазами. И хотя род её деятельности не имеет прямого отношения к данному происшествию, но именно он подчёркивает некоторую импульсивность героини и её творческую рассеянность.

Ах, если бы Олечка только знала, чем обернётся для неё тот злосчастный летний день, она бы ещё с утра затаилась как мышка и носу бы не высунула из квартиры.
А виной всему лохматая шуба.

Нормальный человек спросит: какая может быть шуба летом? Вот и Оля так подумала – какого чёрта эта старая шуба до сих пор болтается в платяном шкафу и занимает столько места? Из чьего меха шуба, Оля не знала, не носила её уже лет сто, но в начале каждой зимы неизменно примеряла с робкой надеждой, что фасон вернётся в моду, и каждый раз убеждалась – нет, в этой шубе она похожа на Чудовище из «Аленького цветочка».

Не дожидаясь зимы, Оля сняла шубу с вешалки, накинула её на ночнушку, покрутилась у зеркала, но чуда не произошло и в этот раз. Всё, никаких сомнений, барахло на помойку! Или, может, всё-таки перешить в полушубок? Продать за символическую цену в меховое ателье? Где-то она видела такое объявление, то ли в почтовый ящик бросали, то ли повесили в подъезде на доске информации…

Точно, рекламка насчёт оценки и скупки старых шуб наклеена в лифте! Оля решила сфоткать объявление на мобильный, но вспомнила, что тот на зарядке. Тогда она вооружилась первым попавшимся маркером, схватила со стола какую-то газету, чтобы записать телефон ателье, и прямо в шубе вышла из квартиры.

По счастью, на лестничной клетке соседей не было. Оля вызвала лифт, он прибыл на её девятый этаж, гостеприимно разъехались двери. Оля ступила внутрь и застыла в досаде: рекламный постер ателье сорвали, а на его месте чёрным маркером красовался свеженарисованный мужской половой орган. В довесок, чтобы у зрителей отпали всякие сомнения, под изображением было размашисто написано слово из трёх букв.

Пока Оля с придирчивостью художницы рассматривала рисунок, двери лифта сомкнулись и он поехал вниз. Бедная женщина судорожно нажимала на все кнопки, пытаясь остановить дурацкий лифт и вернуть его на свой этаж, но коварная ловушка неумолимо везла её на первый. Воля и разум окончательно покинули Олю, когда лифт дошёл до цели и двери разъехались. Перед Олей стояли два разнополых человека в летних шортах, сланцах и панамах, женщина обмахивалась веером.

– Добрый день! – поприветствовала парочку Оля. – Жарковато сегодня, не правда ли?

Женщина вопросительно сложила веер, ожидая, когда Оля покинет лифт, но та не собиралась выходить. Да и куда ей идти? Притвориться, что она решила прошвырнуться в магазин по тридцатиградусной жаре в зимней шубе?

– Заходите, пожалуйста! – Оля сделала приглашающий жест рукой. – А я просто так, катаюсь тут… Вам на какой этаж?
– Нажимай девятый, Оля, – озадаченно сказала женщина с веером.

«О, боже, она меня ещё и знает!» – ужаснулась Оля и нажала кнопку своего этажа.

– Это не я рисовала, – поспешила она оправдаться насчёт непристойного рисунка и воровато спрятала за спину маркер.
– Конечно, конечно, – как-то неубедительно согласилась женщина, разглядывая на Оле неуместную лохматую шубу и зажатую в руке газету.

Оля опустила взгляд на газету и похолодела – раскрыта она была на странице с рекламой медицинских услуг, а в заголовке значилось «Лечение психических заболеваний и расстройств. Анонимно. Помогаем даже в самых тяжёлых случаях».

Доехали до девятого в гробовом молчании. Как только двери распахнулись, Оля стремительно выскочила на площадку, люди вышли вслед за ней. Отперев ключом дверь общего блока своей и соседской квартиры, Оля шмыгнула туда, намереваясь поскорее скрыться, но женщина придержала дверь и шагнула в предбанник.

– Не закрывай, Оля, мы тоже войдём, – несколько нервно сказала она.
– Войдёте… ко мне? – упавшим голосом спросила Оля.
– В квартиру к маме! – уже не скрывая раздражения, сообщила женщина.

«К маме?» – в Олиной голове щёлкнула пугающая мысль, и только теперь она внимательно вгляделась в смутно знакомую женщину: волосы собраны в хвост, глаза обычные, лицо тоже обыкновенное – все приметы совпадают. Точно, это она, та самая!

Парочка, с опаской косясь на Олю, прошла к соседской квартире, а художница нырнула к себе, затворила дверь и прижалась шубой к стене в прихожей. «Господи, – бормотала Оля в смятении, – так эта женщина из лифта и есть та заплаканная, двухнедельной давности!»

Недели две назад Оля возвращалась из магазина, шла по дорожке вдоль своего длинного девятиподъездного дома, как обычно погружённая в художественные фантазии – придумывала новый узор на раковине улитки, навеянный в овощном отделе цветом свёклы, крапинками молодого картофеля и оттенками шелухи репчатого лука. Обычно в таком состоянии Оля становилась страшно рассеянной, не обращала внимания на окружающий мир и могла подойти к другому подъезду, набрать код на чужом домофоне, затем сердито дёргать ручку неподдающейся двери и ругаться вслух:
– Что за безобразие! Опять поменяли код!

Иногда везло, и к подъезду подходили другие жильцы.

– Как поменяли код?
– Да вот так и поменяли! – возмущалась Оля. – Уже пять раз набирала – не срабатывает.
– А какой код вы набираете? – интересовались они.
– Да вот такой… – называла Оля.
– Это не наш код, – разводили руками жильцы, – и вообще, нам кажется, что вы из шестого подъезда.

Именно в таком бессознательном состоянии Оля возвращалась домой и в тот день, как вдруг из задумчивости её вывела женщина, внезапно возникшая на пути. Она обратилась к Оле сразу и без прелюдий:
– Моя мама умерла.

Оля страшно растерялась.

Особенность Олиной памяти такова, что людей, которых она едва знала, Оля могла полностью идентифицировать только в привычных интерьерах. Допустим, аптекаршу Оля могла узнать только в аптеке, кассиршу или продавщицу – исключительно в магазине на рабочем месте, малознакомого соседа с другого этажа – именно в подъезде. А встреть она кого-нибудь из них в парке или автобусе, и не сообразит, кто это.

Так произошло и в этот раз. Оля совершенно не могла понять, что за женщина со смутно знакомым лицом разрыдалась на её плече. И всё могло бы пройти менее болезненно, если бы они быстро распрощались, но ситуация была особой и женщина не собиралась уходить. Она остановилась и горячо, со слезами на глазах, рассказывала Оле, что мама умерла три дня назад, завтра похороны, это последствия ковида… Дальше шли мучительные подробности с признаниями, как она любила маму и теперь не может справиться с горем.

Оле нужно было как-то реагировать, отвечать нечто осмысленное, и, будучи человеком эмпатичным, у которого слёзы всегда стоят близко, Оля ласково брала женщину за руку, гладила по голове, сочувствовала, но по-прежнему не понимала, кто это.

Так, поплакав и поговорив, они расстались. Оля шла домой, потрясённая чужим горем, и всеми силами старалась зафиксировать в памяти внешность несчастной, чтобы не попасть впросак при новой встрече: волосы забраны в хвост, глаза обычные, лицо тоже обыкновенное…

Веер! На запястье женщины на шнурке болтался сложенный веер! Какой нелепый, неуместный аксессуар в трагической ситуации, но веер Оля запомнила…

Две недели Оля жила под сильным впечатлением. Выходя из дома, она внимательно всматривалась в лица прохожих женщин, выискивала среди них черты несчастной, но так и не столкнулась с ней больше… до этого проклятого утра!

Кадры воспоминаний пронеслись в Олиной голове, а к ним ещё прибавилось чудовищное осознание: если женщина с веером пришла в «мамину квартиру», где проживали Олины соседи – пожилая супружеская пара Фрида Семёновна с Ермолаем Петровичем, – то, значит, она их дочь! Но ни имени, ни лица этой женщины Оля по своей рассеянности не помнила.

Получается, что умершая мама этой женщины – Олина ближайшая соседка Фрида Семёновна? Значит, умерла Фрида?

Это не укладывалось в её голове: Оля, кажется, сталкивалась с Фридой у дверей на днях, та всегда выглядела ухоженной, с макияжем, на каблучках, несмотря на преклонный возраст. Вроде бы ещё вчера Оля слышала через стенку, как Фрида ругала мужа и требовала от него подняться с постели, потому что он уже совсем перестал двигаться и скоро разучится ходить… И вот её уже нет на свете, этой сложной женщины с мощным темпераментом и склочным характером, с которой бок о бок они жили по соседству двадцать лет, ссорились, мирились, дарили друг другу подарки на праздники, потом снова ругались вдрызг, а в прошлом году Фрида Семёновна и вовсе объявила Оле бойкот с проклятиями, потому что ей вдруг примерещилось, что Оля крутит шашни с её мужем Ермолаем Петровичем и захаживает к нему, когда Фрида уезжает на дачу!

Но это совершенная глупость, Оля ни к кому не захаживала. Однако оправдания не принимались соседкой, и через тонкую стенку Фрида продолжала сыпать гневными проклятиями в Олин адрес; зачастую ругательства произносились на идиш. Оля их записывала и потом переводила на русский с помощью онлайн переводчика.

«Чтобы балкон на тебя свалился!» – оказывается, желала ей Фрида Семёновна.

«Сотню домов чтоб ты имела, в каждом из них по сотне комнат, в каждой комнате по двадцать кроватей, и чтоб тебя в лихорадке швыряло с одной кровати на другую!»

«Чтоб ты превратился в блинчик, а она в кошку, и чтоб она тебя съела и подавилась тобой – избавились бы тогда от вас обоих сразу!» – это проклятие явно предназначалось как Ермолаю Петровичу, так и Оле.

Но особенно запомнилось и напугало: «Мешуге золстн вэрн ун арумлойфн ибер ди гасн!» – что означало: «Чтоб ты спятила и бегала по улицам!»

Оля стала считать Фриду Семёновну ведьмой и повесила на дверь оберег от сглаза из турецкого отеля. Фрида только хохотала зловеще и плевалась в оберег, желая турецкому отелю трудных дней.

Но теперь Фрида умерла, и Оля ей всё простила. Она искренне жалела соседку и сочувствовала её мужу Ермолаю. Как он теперь один? Кто его будет кормить и заставлять вставать с постели, делать гимнастику, мести полы, мыть посуду, ходить в магазин? Дочь ведь не так часто его навещает…

Оля решила поддерживать вдовца и хотя бы приносить ему пищу.

Для начала она решила приготовить поминальную кутью. Надо же с почтением нанести первый визит несчастному. Кутья получилась не очень, но главное ведь не подарок, а внимание.

Полдня Оля ходила туда-сюда у порога, прислушиваясь, когда уедут дочь с супругом. Наконец дверь соседней квартиры открылась, люди потоптались в предбаннике, попрощались с папой, повернулся ключ в замке, приехал и уехал лифт. Всё, можно идти!

Оля надела тёмное платье, повязала голову чёрной комбинашкой (ничего, сойдёт за платок, Ермолай всё равно подслеповатый), выложила кутью в скромную пластиковую миску, вышла в предбанник и нажала звонок соседской квартиры.

Ермолай Петрович открыл не скоро, наверное, плакал и не слышал. Наконец вышел на порог в семейных трусах и майке. «Бедняга, как быстро он опустился», –  подумала Оля и протянула ему миску с кутьёй.

– Дорогой, милый, хороший… – запинаясь, говорила Оля растерянному соседу, – у вас ещё может быть счастье и любовь, главное – не сдавайтесь! Если что, я здесь, рядом, за стенкой! Вы только постучите, и я приду!

Растроганный Ермолай Петрович принял миску из Олиных рук, но ответить не успел, поскольку за его спиной возникла покойная Фрида Семёновна.

Оля завизжала от ужаса.

Женский визг – универсальная реакция на любую опасность. Во-первых, он создан природой, чтобы напугать агрессора, во-вторых, женщина выплёскивает в этом визге нервное напряжение, в-третьих, пока она визжит и злодей парализован децибелами, у женщины есть время на обдумывание тактики и стратегии – как справиться с опасностью. Единственный достойный соперник, способный противостоять женскому визгу, – это другая женщина, если она, конечно, не решит за компанию повизжать вместе с первой.

Но покойная Фрида Семёновна визжать не собиралась. Одним движением она отодвинула с пути оглушённого мужа, вторым – залепила верещащей Олечке отрезвляющую пощёчину и приказала:
– Выключи сигнализацию, ты делаешь мне нервы!

Пощёчина подействовала моментально, Оля прекратила орать, из глаз её хлынули слёзы облегчения. С идиотской улыбкой она бросилась обнимать соседку:
– Фридочка Семёновна! Какая радость! Так вы не умерли?
– Ирма, я что-то пропустила? Ты смотрел сегодняшние новости? – обратилась покойная к мужу. – По телевизору объявляли о моей кончине? Почему я обо всём узнаю последней?
– Фрида, не делай скандал, я тоже был не в курсе, – пожал плечами Ермолай Петрович.
– А зачем она принесла тебе клейстер? – спросила Фрида Семёновна, вглядываясь в содержимое миски в руках мужа. – Ирма, вы решили расклеить по району мой некролог?
– Это кутья, – продолжала глупо улыбаться Олечка, – правда, она у меня не очень получилась.
– Шлимазл! Вот посмотри и запомни, Ирма, – торжественно объявила супругу Фрида Семёновна. – Если я помру, она будет кормить тебя обойным клеем. Ирма, ты хочешь такую жизнь? Тогда в свой срок уйдём вместе, сделаем ей эту неприятность.
– Фридочка Семёновна, что вы! Живите долго! – с чувством выпалила Оля. – У меня в холодильнике есть шампанское.
– А оно кошерное? – с сомнением прищурилась соседка.
– Игристое, – кивнула Оля.
– Азохн вэй, тащи, – горестно согласилась Фрида Семёновна, – и таки расскажешь между тостами, зачем ты меня похоронила…

Во время совсем не кошерной трапезы Оля чистосердечно поведала соседям о своих приключениях, начиная с плачущей женщины двухнедельной давности.

– Вейзмир, это ж сумасшедшая Галка! – покачала головой Фрида Семёновна. – Ирма, ты помнишь сумасшедшую Галку? Она вечно всех хоронит или рожает, иногда и то, и другое вместе! Ой вэй, род проходит и род приходит, а Галка пребывает вовеки. Оля, ты можешь составить с ней блестящий дуэт. Но если в твоих ближайших планах нет буйного помешательства, лучше откупись от Галки своей кошмарной шубой, и она будет носить её круглый год.
– Женщины! – подал голос Ермолай Петрович. – Я хочу поднять этот фужер за мир и согласие между нашими стенами, ведь они такие тонкие, как барабанные перепонки, так будем же чуткими друг к другу, чтоб не скандалы, но смех и песни ласкали наш слух! Ле-хаим!