Поездка к морю начинается с путешествия в поезде, и эти полтора дня, прожитые на колёсах, – как аперитив к основному блюду, долгожданному летнему отдыху. Или даже как небольшой киножурнал перед полнометражным захватывающим фильмом.

В плацкартном вагоне хочешь не хочешь – смотреть и слушать придётся. Плотность поступающей со всех сторон информации особенно велика, когда поезд попадает в зону, где ловится мобильный сигнал и все пассажиры дружно хватаются за телефоны.

– Да, он поел. В туалет сходил, – отчитывается в трубку молодая женщина с левой полки. – Мама, я не помню, на какой станции он покакал! Разумеется, не на рельсы. Мама, это не он скулит и тявкает, а чей-то дурацкий ребёнок! – женщина чешет за ушком сопящего мопса.
– Валя, какие абрикосы, как я их потащу? – доносится с верхней полки. – Я знаю, что тётя Галя всегда привозила с Юга ящики фруктов, но тётя Галя и шифоньер могла поднимать на пятый этаж без лифта.
– Это ты меня собирала в дорогу! – нервничает мужчина с боковушки. – Где мои карты? В каком кармане рюкзака?.. Да кто из нас ещё пьяный? Это ты мне свои идиотские Таро подсунула вместо игральных! Не знаю, как ты будешь теперь гадать, но не смей там осквернять мою покерную колоду!

Голова трещит, сосредоточиться на чтении книги не получается, а ведь я взяла с собой в дорогу такой интересный роман, в котором героиня путешествует во времени и спасает мир. И тогда, в пику галдящим соседям, я начинаю так же громко читать вслух:
– «Она аккуратно промокнула уголки губ, удалив с них крошки пирога, и снова наклонилась, чтобы вернуть платок в сумку, а затем вынула из неё кое-что тяжёлое. Это был «уэбли» пятой модели – старый револьвер её отца, служивший ему во время Первой мировой войны…»

Соседи с телефонами чуть приглушили свои голоса и покосились на меня с удивлением. И только неугомонная бабулька напротив не прекращала раздражающе сюсюкать по телефону:
– Танечка, целую, чмоки-чмоки! Дай мне Катюшу!.. Ой, Катюша! Целую, чмоки-чмоки!.. А где Димусечка мой маленький?.. Димусечка, целую, чмоки-чмоки!

Я набираю в лёгкие побольше воздуха и продолжаю чтение, перекрывая поставленным голосом любвеобильную бабулю:
– «Жест, отрепетированный сотни раз. Один выстрел. Главное – не мешкать. «Фюрер, – произнесла Урсула и направила оружие ему прямо в сердце, – это вам!» Одно резкое движение – и все револьверы сидящих за его столом подельников уже нацелены на неё…»

В радиусе двух метров вокруг моей полки гробовая тишина, соседи смотрят на меня насторожённо, как на опасную сумасшедшую. Бабуля беззвучно зашамкала ртом.

– А дальше? – послышался заинтересованный мальчишеский голос с соседней полки.
– «Урсула спустила курок. Фюрер безжизненно завалился на левый бок. Изрешечённая пулями, она упала лицом на стол. Ноябрь 1930 года. Всё закончилось, не начавшись…» – торжественно дочитала я последние строчки главы и захлопнула книгу.

В кои-то веки мы с сыном Стёпкой наконец отправились на море вместе. Несколько лет эту мечту не получалось осуществить: то ограничения из-за ковида, то ЕГЭ и поступления в театральные, окончившиеся неудачей из-за недостачи баллов по литературе, потом армия… И вот теперь мы закрыли все гештальты: Степан отслужил, успешно пересдал ЕГЭ и поступил на актёрский в наш любимый ВГИК!

Но в суете работы и подготовки к прослушиваниям мы света белого не видели, а заоконный мир был крайне уныл: целый год одна и та же картинка с тремя блочными домами, двумя фонарями и автобусной остановкой, на которой каждые пятнадцать минут тяжко и шумно вздыхают электробусы – можно отупеть от скуки! Хорошо ещё, деревья меняют наряды: желтеют, лысеют, одеваются снегом, мокреют и снова зеленеют.

И вот теперь, в плацкарте, одичавшие за год от однообразия, мы с открытыми от восторга ртами вертели головами по сторонам. Ведь плацкарт – это вам не глухое купе, в плацкарте окна с двух сторон, как в «распашонке». Там показывают стереокино, а когда в противоположных окнах ещё и демонстрируют несовпадающие пейзажи, слева – могучий лес и озёра, справа – луга, поля, деревеньки с козами-курами, то вообще глаза разбегаются и всё мелькает, как на быстрой перемотке.

– Ух ты, смотри, корова живая!
– Где? Где?
– Да всё, уже проехали.
– Не ври, не было там коровы!
– Как это не было? В рыжих пятнах была. Ой, гляди скорее, какой мост через реку!
– Ага, и мужик на лодке с удочкой. Везуха ему!

Соседка по отсеку поглядывала на нас с любопытством, даже её маленькие дети вели себя спокойнее, валяясь на верхних полках со смартфонами, а нас с сыном словно долгое время держали где-то взаперти, и дай бог, если не в палате для буйно помешанных. Когда же в окне стали показывать золотые поля подсолнухов, мы со Стёпой почти аплодировали.

И вдруг вид на подсолнухи закрыл длинный тёмный состав с военной техникой. Мы с сыном притихли, другие пассажиры возбуждённо прильнули к окнам, в ажиотаже снимая на телефоны танки и БТР. Если живых коров Стёпка видел в основном на картинках и по телику, то эту технику знал не понаслышке, в армии он был наводчиком орудия БТР, а также работал в автопарке войсковой части, куда пригоняли на ремонт танки, грузовики и бронетранспортёры, нередко из зоны боевых действий.

На учебных стрельбах в части бывали неприятные случаи. В первый раз его спас старший опытный товарищ, сидевший сзади в кабине, – двинул берцем по шлемофону: «Ты чё, боец, хочешь руки лишиться?» Легкомысленный Стёпа решил пренебречь техникой безопасности и достать из орудия застрявший патрон голой рукой, хотя по методичке надо подцепить его ремнём противогаза.

А вот в другой раз на учениях бдительного товарища за спиной не оказалось, а Степан поленился делать всё по правилам. Взвёл КПВТ (крупнокалиберный пулемёт), и после нескольких выстрелов произошло «утыкание» бронебойно-зажигательного патрона калибра 14,5 миллиметра. Необходимо было удалить этот патрон перед новым выстрелом, но Степан снова взвёл затвор, дослал в патронник новый патрон и продолжил стрелять. Застрявший патрон провалился в гильзоотвод, а одна из следующих гильз ткнула патрон в капсюль – произошёл взрыв, пламя полыхнуло в кабину.

Дальнейшее Степан помнит плохо: сильная контузия, кровь из уха, звон и свист, страшная головная боль. Возможно, смягчил бы силу грохота шлемофон, но Степан, как назло, сдвинул его на затылок от жары. Слух потерял на пару дней, слава богу, не обгорел и жив остался!

И снова замелькали поля подсолнухов, а на перегоне наш поезд остановился рядом с ещё одним военным эшелоном, очень длинным, состоявшим из вагонов разного типа: платформ с военной техникой, товарных, парой плацкартных с настольными вентиляторами у окон. Жара стояла страшная, на насыпи у вагонов курили солдаты, обнажённые по пояс. Загар у них был отменный, но ясно, что он приобретён не на пляжах, куда ехали все мы. Торсы солдат покрывали татуировки.

Женщины нашего вагона снова прилипли к окнам, снимали военных на телефоны, весело и ободряюще махали им руками, те устало махали в ответ. Куда конкретно они держали путь, нам, конечно, было неведомо, но точно не на курорт.

– Сложные пациенты, зашивать их трудно, – неожиданно подала голос наша соседка. – Видели их татуировки?
– Простите? – я рассеянно уставилась на неё.
– Я хирург, – призналась соседка. – Помню интересный случай: привезли на полостную операцию бывшего зэка, храм у него был выбит от груди до самого паха. Ну, мы его прооперировали, а как сшивать стали, тут наш главный и говорит: «Стоп, коллеги! Окошки-то не совпадают».
– Окошки на татуировке? – хихикнула я.
– Да, – спокойно улыбнулась соседка. – Когда начали зашивать сверху, то купола вроде ровно сошлись, а вот окошки не совпали! Главный говорит: «Нет, так дело не пойдёт, очнётся пациент, посмотрит в зеркало – скандал будет. У них с этим строго, каждая деталь на татуировке что-нибудь значит. Это как орден у него украсть. В общем, будем распарывать и перешивать заново». И что ж думаете, перешили, и всё тютелька в тютельку.
– Вы, наверное, и в быту отличная портниха? – поинтересовалась я.
– Пуговицу пришить сумею, но вот гладью и крестиком не увлекаюсь, – отмахнулась соседка. – Зато внутри брюшной полости я – сущая белошвейка. Знаете, какое разнообразие швов в арсенале хирурга?
– А вам не страшно ковыряться внутри человека?
– Нет, я очень люблю свою работу. Страшно бывает от другого – когда видишь, что человек делает со своим организмом. Был у нас поразительный случай: привезли пожилого мужика весом за сто килограмм, живот гигантский, жаловался на сильные боли. А пока обследовали пару дней, решил сбежать из больницы. Говорит – мол, отпустило, не надо операции. И главное, обследования ничего криминального не показывают. Я тогда совсем молодая была, а у молодых хирургов очень развита интуиция, вот прямо чувствую, что надо вскрывать, иначе ему конец! Убедила завотделением, пациента уговорила, положили на стол, сделали лапаротомию, а там!.. У генерала оказалась перфоративная язва, дыра в желудке с пятак, через неё всё в брюшную полость и выливалось…

– Но как же он не чувствовал боли? – ужаснулся Стёпка.
– А это так называемая стадия мнимого благополучия при перитоните. Когда происходит отёк, живот перестаёт болеть и человек чувствует себя лучше, думает, что болезнь отступила. Это самое опасное состояние.
– И как вы всё это из него убирали? – продолжал изумляться Стёпка.
– Вынул все внутренности – и в таз, – пошутила я. – Там промыл их чуть не щёткой, прополоскал. Хрясь! И всё, что болело, – в мусорное ведро!
– В общем, да, – кивнула соседка-хирург. – В брюшную полость вводится физраствор, все эти кишки выстирывают вручную, потом отсасывают жидкость, снова заливают литров пять-шесть физраствора, снова отсасывают, и так чуть не до скрипа… Только не спрашивайте, какая я прачка в быту, дома у меня хорошая стиральная машина-автомат!

Когда возвращаешься с моря домой на поезде, то эти полтора дня на колёсах – своеобразный десерт после сытной трапезы или как дополнительное короткое видео после заключительных титров просмотренного фильма. Обратно в Москву мы со Стёпой ехали в разные дни, ему нужно было вернуться раньше, чтобы успеть на смену в театральный детский лагерь, куда он устроился вожатым. Теперь уже я требовала, чтобы он звонил мне из поезда при любой возможности, когда появляется сеть.

– Да, мама, я съел всю твою замечательную картошку и рагу… Нет, из окна не дует… Прости, но я не переоделся в твоё платье!.. Это не я валяю дурака, это ты мне засунула в рюкзак пакет с платьем вместо сменки.

Набрал мой номер на каком-то полустанке, когда выскочил на платформу на перекур. Успел сказать «привет», но почему-то выругался и резко отключился. Два часа до следующего звонка я находилась в крайнем напряжении. Позвонил из Воронежа и сурово объявил:
– Бросай курить, женщина! От вас одни проблемы.
– В чём дело? – не поняла я.

Оказалось, что на полустанке перед Воронежем вместе со Стёпой из вагона высыпали на платформу все курящие тётки, но остановку сократили, поезд внезапно тронулся. Толкаясь и охая, тётки полезли в вагон. Степан как джентльмен пропускал их вперёд, подсаживал, они сыпались, он их поднимал. Поезд набирал скорость, в итоге он уцепился за поручни чужого, уже закрытого вагона, и так ехал с ветерком, прикидывая в уме, сколько продержится на подножке. По счастью, через тамбур проходил какой-то проводник. Стёпа помахал ему одной рукой через стекло, проводник побелел, принялся отпирать дверь и втащил несчастного паркуровца внутрь.

Яблоня от яблочка недалеко растёт, на обратном пути в Москву со мной произошла ещё более идиотская ситуация.

Проводницу тоже звали Наташа, это была утончённая, изящная фарфоровая куколка с чёрными волосами и страшно рассеянная. Титан, который она почему-то называла кипятильником, у неё ломался, вечно засорялись туалеты, двери на остановках она открывала в сторону параллельных путей, когда другие проводницы открывали в сторону платформы. Пассажиры на неё не злились, напротив, очень сочувствовали и пытались помочь.

Наташа оправдывалась, что она гуманитарий, решила подзаработать в качестве проводницы, ездит уже третий месяц, но никак не запомнит, как здесь что устроено. Полное очарование с перепуганными голубыми глазами!

И вот когда мы доехали до Москвы и все пассажиры со своими тюками-чемоданами двинулись к выходу из вагона, я, как всегда, оказалась в самом хвосте очереди. Вагон опустел. Мы, Наташи, остались вдвоём. Было 4.30 утра. Я спросила, можно ли воспользоваться её «кипятильником», заварить утренний кофе и выкурить на перроне сигарету. Наташа сказала, что, конечно, можно, поезд оттянут в отстойник ещё не скоро.

Оставив чемодан и рюкзак в вагоне, я вышла на перрон Павелецкого вокзала с кофе и сигаретой, сладко затянулась, и вдруг состав тронулся. Проводница Наташа бросилась вглубь вагона за моим чемоданом. Поезд набирал скорость, неубранная подножка тамбура скрежетала по перрону. Бросив кофе и сигарету, я побежала за вагоном. Из него вместе с моим огромным чемоданом, который был в два раза тяжелее хрупкой проводницы, Наташа и сама выкинулась на перрон, как дельфин на берег. Я заскочила в вагон за своим рюкзаком.

Моя ситуация оказалась абсолютно зеркальна Стёпиной: я находилась в вагоне, проводница – на перроне. Почти в конце платформы она догнала поезд, мелко-мелко перебирая своими маленькими ножками в узкой форменной юбке. Я втащила её и выпрыгнула сама.

– Наташа, вы прекрасны! – крикнула я ей вслед. Она то ли смеялась в ответ, то ли плакала.

За всем этим эпизодом из фильма «Невезучие» с любопытством наблюдал единственный носильщик с тележкой на пустом перроне. В руке он держал мою термокружку.

– Ваш кофе, – сказал он в надежде, что я воспользуюсь его услугами.
– Спасибо, – улыбнулась я ветрено и подумала: «Ступай, невезучий! Женщина, способная догнать поезд и закинуть в него проводницу, сама довезёт свой чемодан!»