Очень грибным выдался год 2023-й от Рождества Христова.

Год вообще получился урожайным. Не знаю, как у вас, а на моём благословенном подмосковном участке он стал и искромётно яблочным, и неподражаемо кабачковым, и смородиновым, и крыжовенным, и каким хотите.

В августе у меня был уже не обычный сад-огород, а натюрморт какого-нибудь Франса Снейдерса. Правда, без дичи. Хотя за дичь вполне могли сойти кошки, вальяжно и томно, как распаренные в бане одалиски, разлёгшиеся между свиных масштабов кабачками сорта «Искандер» и буйными тропическими зарослями салата «Гоген». Если, конечно, напрячься и увидеть в кошке потенциальный чебурек. У меня лично такое напрочь не получается.

Опять же, в этом году состоялся вселенский яблокопад. Сначала пошёл белый налив. Вся яблоня была обсыпана этими исполинскими то ли лампочками, то ли цыплятами. Вечером тяжкие плоды нехотя падали в траву, издавая гулкий звук, похожий на тот, с каким жерех бьёт хвостом по воде. А утром в йодистой утробе треснувшего яблока лениво ползали осы, явно обожравшиеся сладкой мякоти. Потом сангвинически зарделся штрифель. Даже полусухой пенсионер-дичок китайка у сортира разродился десятком пунцовых шариков, кислых, как лимон.

Были и россыпи чёрной смородины. Ягоды – точно глаза плачущей цыганки и раскормленные морские звёзды патиссонов. Неуловимо эротичной формы бордовая вишня. И смущённо-конопатая клубника. И много чего ещё.
Но главное: в этом году было очень много грибов.

Я всё время думал – чего же мне в жизни не хватает? Вроде бы всё есть. Делаю что хочу. А всё равно что-то свербит.

И вот приезжаю как-то в конце августа к себе в деревню. Захожу на участок, гляжу – царица небесная! – под рябиной подберёзовик. Огромный, высотой чуть не с полулитровую бутылку. Такими большими грибы кажутся только в детстве. А этот не кажется, он такой и есть. Ни одной червоточинки. Как в старых советских фильмах-сказках. Шляпка, как, извините, грудь третьего размера. Или четвёртого. Тут дело интимное, можно и ошибиться. Или как скифский курган. Замшевый. Лобастый, будто суровый римский патриций времён республики. Идол, а не гриб. То ли тотем, то ли титан. Мегалит, твою мать… Даже жаль срезать.

Всё-таки взял я ножик, срезал. Патриций пенопластово крякнул. В траве остался серебристо-меловой кругляш размером с екатерининский пятак. Держу этого батыра в руках, как новорождённого первенца. Из одного такого хряка можно хорошую кастрюлю супа наварить на всю семью.
Иду дальше к избе. Мать моя хранительница! Ещё один, только теперь – козляк. Он же козлёнок. Гнедой, потный, с янтарной каёмочкой. Стоит этаким большим папой, а рядом с ним пятеро отпрысков. Толстенькие такие октябрята, вернее, августята.

Иду мимо грядок. У забора – митинг сыроежек, валуёв и свинушек. Это не очень считается. Поганки – тем более.

Мухомор. Гусар! Красный верх, белый низ.

Далее смотрю: ещё подберезовик, три маслёнка, подосиновик. И вот наконец-то боровик, с бёдрами, как у неолитической Венеры. Ну, здравствуй, здравствуй, товарищ Боровиковский! Здравия желаю, ваше благородие, господин белый офицер!

Конечно, наварили, нажарили. Наелись грибов до недоумения.

И вот у меня произошёл, как сейчас модно говорить, инсайт. Я ведь почти сорок лет грибы не собирал. А раньше просто обожал это дело. Получается, чуть ли не полвека – псу под хвост. Лазил по каким-то камбоджам и бразилиям, как бомж по помойкам. А чтобы отважно и честно пойти в подмосковный поход за нормальным русским белым грибом – некогда. Позор! Ганьба!

Меня пристрастил к собиранию грибов приятель Илья Шмуклеровский. Мы были из одного двора.

Летом 1978 года я перешёл в седьмой класс, Илья – в восьмой. Правда, я учился в обычной средней школе, а Илья – в английской специальной. Но это не важно. Двор-то, малая городская родина, общий.

В июле я отдыхал в пионерлагере «Родничок» в Крыму, а в августе грустил в Москве. Сижу во дворе, ребят никого. Все разъехались по лагерям и дачам. Вдруг вижу – идёт Илья. Я, конечно, обрадовался.

– Привет, Илюха! Ты в Москве?

Илья грустно улыбнулся:
– Нет, я не в Москве. Как тебе хорошо видно, Вова, я в данный момент нахожусь на острове Святой Пасхи. А перед тобой, Вова, только мой призрак.

Это был его стиль. Грустный сарказм умного еврейского мальчика.

– Ну, Святая Пасха, что делать будем? – спрашиваю Илью.
– Решать теорему Пифагора, конечно.
– А если серьёзно?
– Ну, если ещё серьёзнее, то теорему Ферма.
– Ладно, Пифагор. Может, по мороженому? У меня двадцать копеек. Как раз на два фруктовых. Угощаю.
– И на две воды без сиропа. Хотя постой…

Он порылся в кармане.

– У меня есть как раз ещё четыре копейки. Хватит на две с сиропом. Я тоже угощаю. Хотя моё угощение в пять раз скромнее твоего. В следующий раз угощение за мной.
– Ерунда. Ну, пошли, призрак сиропа?
– Пошли, щедрый капиталист.

Мы съели по лучшему на все времена советскому фруктовому мороженому за девять копеек, выпили по стакану лучшей в мире газированной воды с вишнёвым сиропом, сели на скамейку во дворе и стали думать, чем заняться. И вот тогда Илья спросил:
– Слушай, а ты любишь собирать грибы?
– Не знаю.
– А ты когда-нибудь их собирал?
– Когда-то.
– Много нашёл?
– Не помню.
– Значит, грибы – не твой профиль. А давай завтра пойдём за грибами?
– Давай, – пожал я плечами. – А куда?
– Поедем на электричке. Я знаю место. Платформа «43-й километр». Только надо будет очень рано встать. Ты сможешь, Вова, встать очень-очень рано?
– Смогу.
– Ну ладно. Зайду за тобой в пять. Приготовь нож и корзину. Можно сумку. И бутерброды какие-нибудь. И воды попить.
– Хорошо.
– Родители разрешат?
– А то!

Вечером я завёл будильник на 4.30. Всё приготовил.

Ровно в пять утра раздался звонок в дверь. Я открыл.

– Привет, Вова. А я думал, ты не встанешь так рано.
– Ерунда. Пошли?
– Пошли.

Щемящий запах железнодорожного креозота. Неотвратимо набегающее, истерически визжащее цунами поезда. Утренняя почти пустая трясущаяся электричка. Прохладный сладкий сквозняк из окон.

Мы сходим на 43-м километре, направляемся в лес, идём вдоль высоковольтки. Я прохожу курс молодого грибника.

– А это едят?
– Нет, это дедушкин табак.
– А это?
– Это сыроега. Вроде не червивая. Бери. Вон, смотри, лисички.
– Ух ты!
– Их жарить. И со сметаной.
– А это поганки?
– Где?
– Вон, на пеньке.
– Сам ты поганка. Это же опята. Гляди, сколько! Повезло нам. Ещё один пенёк. Режь!

В августе 1978-го мы с Ильёй не раз совершали такие наезды в лес. И ещё несколько последующих лет я регулярно и азартно ходил за грибами. А потом стало как-то не до того.

В конце восьмидесятых Илья Шмуклеровский эмигрировал в Израиль. В начале двухтысячных вернулся. Мы созвонились. Я спросил:
– Ты чего вернулся-то, не задалось?
– Да нет, всё нормально. Даже замечательно.
– А что тогда?

Илюха помолчал, потом сказал всё с тем же  грустным сарказмом:
– Грибов там не пособираешь. Одни шампиньоны алебастровые. А лисичек сладких нет. Даже несчастных свинушек нет. Хотя откуда в Израиле свинушки?
– Понимаю. И что дальше? Куда подашься?
– Туда, где есть грибы.

Через пару лет Илья уехал в Швецию. В шведских лесах много грибов. Но, говорят, их там нельзя собирать. Штрафуют.

А я никуда не уехал. В Швеции я, мягко говоря, никому не нужен, в Израиле – тем более.

Вот и хожу за грибами в Подмосковье. Кстати, летом 2023 года я собрал очень много грибов. И на своём участке, и в соседнем лесу, который старожилы издавна называют Опёнкиной заимкой. Потому что здесь если уж пойдут опята, то они лезут по всем пням и стволам до неба.

Местный житель Сергей Однопалов по прозвищу Рассол, царство ему небесное, когда ходил за опятами самым ранним утром, брал с собой небольшую ручную пилу, молоток и гвозди. В лесу он быстро сколачивал для себя приставную лесенку из сухостоя и собирал опята со стволов на высоте трёх-четырёх метров. А потом, добрая душа, оставлял лесенку для тех, кто придёт позже.

Опят хватало на всех. Если, конечно, не спать до полудня.

Однажды я встретил в лесу сгнивший остов рассоловой лестницы. Сейчас таких Рассолов и таких лестниц уже нет.  И грибов стало меньше, несмотря на нынешний урожай. Да и сами они пожиже. Не то что раньше, когда грибы были воистину большими. Аминь.