Источники разноречивы, сведения о состоянии, настроении и болезни вождя множество раз переписывались. К тому же известная часть медицинских документов до сих пор засекречена. Официально – по просьбе племянницы Ильича, Ольги Дмитриевны Ульяновой (скончалась в 2011 году). Последний срок секретности как раз и должен завершиться в день годовщины; посмотрим, что будет дальше.

Но дело даже не в этом. За оценками и представлениями о Ленине как о политической фигуре исчезает его человеческая судьба и трагедия. А ведь перед лицом неминуемой смерти каждый человек остаётся в одиночестве.

Первый раз Ленин приехал в подмосковную усадьбу Горки осенью 1918 года. Он только что оправился от покушения и, по словам врачей, ему требовался отдых. Местность Ильичу полюбилась. Ленин с Крупской стали проводить здесь выходные и праздники. Действительно удобно. По тем временам дорога на автомобиле занимала около часа. Сохранилась записка, рукой Ленина, где-то конца 1918 – начала 1919 года: «По Серпуховскому шоссе около 20–23 вёрст. Проехав железнодорожный мост и затем второй, не железнодорожный, мост на шоссе, взять первый поворот налево (тоже по шоссе, по небольшому, узкому), и доехать до деревни Горки (бывш. имение Рейнбота)».

…Записывая маршрут на память, Ленин вряд ли мог подумать, что это претенциозное и немного дурновкусное имение, где ему так хорошо гулялось, думалось и работалось, – станет его последней обителью и местом смерти.

Но никто, даже вождь мировой революции, не властен над собственным будущим.

Удары судьбы попадают в цель

1920–21-е годы стали поворотными в истории большого коммунистического движения. Красные победили в Гражданской войне, подавили Кронштадтский мятеж, стало понятно, что власть большевиков в России – надолго. С другой стороны, обрушились надежды на мировую революцию. Баварская советская республика не просуществовала и месяца. Венгерская – немногим больше. Польский поход, с которым в Кремле связывали главные надежды на «мировой пожар», провалился. Пилсудский разгромил Тухачевского в Варшавской битве.

У Ленина, легко справившегося с последствиями покушения Каплан, в последние месяцы 1921 года стали проявляться первые признаки усталости и разочарования. Он легко раздражался, терзался бессонницей. Неотступно болела голова. До тех пор он слыл человеком отменного здоровья, редко простужался, не страдал сердцем. Но тут несколько ударов судьбы попали точно в цель.

В 1920 году в Нальчике от холеры умерла Инесса Арманд. Он её любил. В духе свободных понятий и дерзости той эпохи их с Надеждой Константиновной связывали тёплые отношения – это был такой любовный и братско-сестринский треугольник.
На личном срезе смерть Инессы стала для Ленина завершением лучшей части жизни. Так случается с людьми.

В те же месяцы Ульяновым впервые показали судебное дело их старшего брата Саши, казнённого за покушение на Александра III. Чтение старых бумаг, по свидетельству людей ближнего круга, сразило Владимира Ильича. Несколько дней он ходил сам не свой.

Самые внимательные из друзей, особенно молодые (Елизавета Драбкина и другие), заметили, что в его на редкость цельной и энергичной натуре стала появляться некоторая раздвоенность. Главный жизненный проект осуществился. Со старой Россией покончено, брат отмщён. Но надо действовать дальше. Как? – ясности не существовало. Партийцы ругались, устраивали группы и оппозиции, начинали бороться за власть. Внутренний упор с самого начала делался на мировую революцию, но надо было заниматься проблемами куда меньшего масштаба. «Как нам реорганизовать Рабкрин?» – в решении этого вопроса была необходимость, но отсутствовал привычный размах.

А идея «победы социализма в одной отдельно взятой стране» всё же – при объективном взгляде – целиком принадлежит более позднему Сталину.

…7 декабря 1921 года Ленин оставил Политбюро совершенно непривычную для него записку (её приводит Троцкий): «Уезжаю сегодня. Несмотря на уменьшение мною порции работы и увеличение порции отдыха за последние дни, бессонница чертовски усилилась. Боюсь, не смогу докладывать ни на партконференции, ни на съезде Советов».

Стало ясно, что часы истории пошли на следующий круг.

12 мая 1922 года исполнялось 35 лет со дня казни Александра Ульянова. Через две недели у Ленина случился первый удар.

Бесконечные разговоры о сифилисе

За время болезни у Ленина случилось несколько инсультов. Самые мощные приступы, с параличом, потерей речи и способности к письму, – 25–27 мая и 16 декабря 1922 года. А окончательный и роковой, после которого практически не наступило облегчения, – 9 марта 1923 года.

Всё это время Ленин находился под неусыпным медицинским наблюдением. С конца 1922 года к домашнему врачу Ульяновых Ф.А. Гетье присоединился знаменитый немецкий невролог Отфрид Фёрстер. Три русских доктора-невролога В.В. Крамер, А.М. Кожевников и В.П. Осипов вели историю болезни и оставили подробный дневник о состоянии и обстоятельствах жизни своего уникального пациента. Кроме того, множество докторов (всего – около 40) из Германии и России, консультировавших Ленина по поводу глаз, пытавшихся учить его заново читать и говорить, исследовавших сердце и почки, – опубликовали воспоминания в советской прессе после 1924 года. В отличие от врачебного дневника Крамера, Кожевникова и Осипова, на этих воспоминаниях лежит печать места, времени и обстоятельств публикации. Точно так же, впрочем, как и на мемуарах родственников Ильича.

Тема врачебного диагноза стала чуть ли не центральной в постсоветской лениниане, причём в угоду массовому и несколько похотливому интересу.

До первых приступов врачи – по крайней мере, по открытым источникам – говорили в основном о «переутомлении». Вскрытие показало сильнейший артериосклероз – забитые сосуды и серьёзные проблемы с мозговым кровообращением.

Таковым было и посмертное врачебное заключение: склероз сосудов мозга в результате чрезмерно напряжённой мозговой деятельности и, возможно, наследственной склонности к артериосклерозу.

А дальше, если отбросить совсем уж маргинальные версии о последствиях покушения Каплан или отравлении, шли бесконечные разговоры о сифилисе. О том, что Ленин умер от наследственного или застарелого сифилиса, шептались в партии, говорили в народе, эту тему любили будировать в эмигрантской печати и с восторгом подхватили после краха СССР.

Точку в этом вопросе пытался поставить уже в наши дни невролог и гериатр Валерий Новосёлов, получивший доступ к медицинскому архиву. Изучая назначения врачей и подробное описание вскрытия, он пришёл к выводу, что Ленин скончался от менинговаскулярного сифилиса головного мозга. Насколько точен этот диагноз, поставленный почти век спустя, сказать непросто, но бесконечная тема сифилиса выглядит не слишком здоровой.

С собой один на один

С конца 1921 года доктор Гетье и другие специалисты рекомендовали Ленину минимум общения, особенно делового и политического, только приятные новости, разговоры с близкими людьми, прогулки и домашние игры – в общем, стопроцентный отдых и разгрузка. А вскоре инсульты, по старому – «удары», шедшие практически один за другим, превратили эти рекомендации в приговор.

В дни просветления, после первого приступа, Ленин ещё рассказывал Троцкому с детским изумлением: «Понимаете, ведь ни говорить, ни писать не мог. Пришлось учиться заново». И жаловался Сталину: «Мне нельзя читать газеты, нельзя говорить о политике, я старательно обхожу каждый клочок бумаги, валяющийся на столе».

В октябре-ноябре 1922 года он почти оправился, последний раз мог работать, даже выступил 22 ноября на пленуме Моссовета. А дальше снова очутился в Горках. Некоторые историки, во всём видевшие внутрипартийные интриги, любили представить это как вынужденную изоляцию, однако это не так. То теряя, то на мгновение обретая возможность говорить, слушать и писать, он оказался замкнут в тюрьме своего тела. И ему было очень нехорошо самому с собой.

Он был парализован, катался по Горкам на кресле-коляске, писать не мог, время от времени выкрикивал оставшиеся на языке слова: «вот», «иди», «конференция», «Ллойд Джордж», «вон-вон-вон», «а-ля-ля», «гутен морген». Был гневлив и капризен не то как старик, не то как ребёнок. Летом 1923 года гнал уже всех – врачей, медсестёр, родственников. Скорее всего, просто стыдился своей немощи, можно понять…

Последним из докторов допускал к себе В.П. Осипова. Уже и Фёрстер, называвший его «либер президент», и Гетье, окликавший Володей, оказались в немилости. А Осипов как-то мог подобрать нужный тон, подойти, осмотреть больного.

Ещё Ленина преследовали галлюцинации. Казалось, что за ним охотятся призраки. Он поднимал санитаров, заставлял возить его из комнаты в комнату, успокаивался только в ванной, где не было окон. Кто и что ему чудилось – бог весть.

Сталин и яд

Сталин был единственным «товарищем по партии», кто мог официально ездить к Ленину в Горки. Он служил, по крайней мере в 1922 году, своего рода Гермесом – посланником между вождём и коллегами по революции. На этой уникальной роли Сталина построено, во многом с лёгкой руки Надежды Константиновны Крупской, множество самых разнообразных домыслов, особенно популярных в период «возвращения к ленинским нормам» в 1950–60-х годах.

Меж тем в начале 1922 года Ленин находился в полном сознании. Трудно предположить, чтобы вопрос о том, кто будет навещать его в Горках, решался без его участия. Так что Ленин сам выбрал Сталина; маловероятно, чтоб ЦК мог навязать ему такого постоянного посетителя помимо воли.

Но в том-то и дело, что именно тогда, в 1922 году, случилась ещё одна история, далёкая от партийных анналов, история человеческого предательства, но предательства, обусловленного духом эпохи и характером среды.

Ленин, безусловно, человек твёрдый. В минуты просветления в 1922 году он понимал своё состояние и перспективы. И хотел покончить с собой, благо в коммунистической среде перед глазами у всех стоял пример супругов Лафарг – Поля и дочери Маркса Лауры. Те не раз заявляли, что, когда подступит старость и они окажутся не способны к делу борьбы за свободу, добровольно уйдут из жизни.

Накануне семидесятилетия и Лафарг, и Лаура приняли цианистый калий.

И Ленин просит Сталина, с которым его связывали именно личные отношения, достать ему тот же яд. Это было именно личное обращение мужчины к мужчине. Но в том-то трагедия партийности, что личные отношения для них оказались уже невозможны. Сталин несколько раз обсуждал проблему в ближнем круге ЦК – с понятным результатом.

Когда к Ленину возвращалось сознание, он звал приехать Сталина и опять просил яду. Наталкивался на отказ и, в общем, чувствовал себя преданным. С этим ощущением он вновь погружался в забытьё.
Можно только представить меру его отчаяния.

…Впрочем, Сталина и без того обвиняли, что он «отравил Ленина». Троцкий, затем беглый сталинский секретарь Борис Бажанов, а в 90-х годах американский советолог Юрий Фельштинский, соавтор Литвиненко по книге «ФСБ взрывает Россию», – все они, путая времена и даты, на разные лады повторили эти нападки. По их версиям, Ленин мог свободно разговаривать осенью 1923 года, а в самый день своей смерти якобы написал записку никому не известному Гавриле Волкову, который служил шеф-поваром «кремлёвского санатория в Горках»: «Гаврилушка, меня отравили».

Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно.

Читать и публиковать подобные соображения люди могут только по одной-единственной причине. Существует колоссальная дистанция между сообщениями о состоянии Ленина и реальным положением дел. Например, в действительности Ленин уже теряет возможность говорить и писать, его жестикуляцию и отдельные междометия понимают разве что Крупская и сестра Мария Ильинична, однако Луначарский в Томске и Семашко в Одессе в то же самое время сообщают народу, что Ильичу лучше, что он идёт на поправку и беседует с рабочими.

И примерам таким – несть числа.

«Письмо к съезду»

Не менее детективный и запутанный сюжет связан и с так называемым ленинским политическим завещанием. По официальной версии, Ленин надиктовал знаменитое «Письмо к съезду» в конце декабря 1922 – начале января 1923 года. То есть это случилось аккурат после декабрьского инсульта. Но, как утверждают не самые добросовестные историки, интеллектуальные способности Ленина будто бы ни на йоту не пострадали от удара.

Но почему-то их версия кардинально расходится с историей болезни.

С декабря 1922 года у Ленина наступает афазия. Он теряет последние слова своего словарного ряда. И в это же время, именно 24–25 декабря, якобы диктует письмо, причём между двумя диктовками меняет интонацию!

Между прочим, на эти же дни падает и ссора Крупской со Сталиным.

При этом «Письмо» в 20-х годах даже было опубликовано – 10 ноября 1927 года в приложении к газете «Правда». То есть Сталин в ленинском авторстве тоже, видимо, не сомневался. И, поскольку в «Письме» призывается сместить Кобу с руководящего поста, Сталин дважды ставил вопрос о своей отставке.

Эта взрывоопасная путаница наложила отпечаток на всю советскую историю, как минимум до времени застоя. Возможно, и теперь, спустя сто лет, она имеет политическое значение и способна разжечь страсти.

Кто же был автором злополучного «Письма съезду»? Историки (В.А. Сахаров, Ю.Н. Жуков, В.Т. Ермаков) называют то Крупскую, то самого Троцкого, но в любом случае можно согласиться с академиком Юрием Пивоваровым: для советской системы появление судьбоносного документа сыграло чуть ли не роковую роль.

…А беспомощный Ленин мог вообще ничего не знать об авантюрах своего ближайшего окружения.

Человек среди людей

Последним летом Ленина, в 1923 году, в Горках случился один эпизод, очень далёкий от большой истории и большой политики.

В одном из флигелей усадьбы жил ленинский знакомый времён ранней волжской юности, убеждённый коммуналист (это совсем не то же самое, что коммунист) А.А. Преображенский.

Преображенский в какой-то момент оказался начальником коммуны в Горках, да вся коммуна разбежалась. Большой был фантазёр, в теории и мечтах прекрасен, а на практике – увы. Из лучших людей эпохи.

И вот везут Ленина по парку, а Надежда Константиновна ему говорит: «Помнишь, Володя, что здесь Преображенский живёт? Твой старый самарский приятель?»

Ленин страшно разволновался, своим привычным «вон-вон-вон» приказал везти его к флигелю Преображенского. Привезли, а там узкая лестница, коляска не пройдёт. Ленин каким-то нездешним усилием вылез из коляски и на четвереньках стал карабкаться по крутой лестнице. Санитары, охрана, Крупская – все за ним.

Поднялся.

И стоят они с Преображенским, обнявшись, и Преображенский говорит ему: «А помнишь этого, он в эмиграции. А того помнишь, он умер. А ту помнишь, она была в тебя влюблена».

И Ленин своё, то единственное, что он мог: «Да-да-да-да-да».

И оба плачут.

…Жить Владимиру Ильичу оставалось несколько месяцев.