Папина мать, моя бабушка, последние несколько месяцев жизни не могла ходить. Она была в разуме и всё понимала. Постоянно читала – так купировала не отпускавшую её сердечную боль. Папа приходил с работы и сидел с ней. Просто находился рядом, разгадывал кроссворды или собирал пазлы. Варил кашу. Покупал фрукты.

Он никогда даже невольно не попрекал бабушку её немощью. Каждый месяц приносил ей квитанции. Бабушка, одетая в штаны и домашнее платье, садилась на кровать, всовывала ноги в валенки, укутывалась шалью.

– Мама, ты хиппи, – подшучивал отец.

Бабушка водружала на нос очки и подсчитывала стоимость коммунальных услуг. Ничего в доме никогда не происходило без её ведома. Даже когда почти не покидала свою комнату – она знала обо всём: папа рассказывал и советовался.
Однажды он подогревал гречку на чугунной сковороде и как-то неловко ухватил её. В общем, сковородка упала и аккуратно раскололась на две части.

– Бабушке не говори, – попросил папа. – Расстроится.

Но однажды бабушка зашла на кухню и не нашла эту сковородку.

– Где сковородка?
– Разбилась, – сказал папа.

И это прозвучало так, словно виноватый ребёнок отчитывается перед матерью. 48-летний ребёнок.

– А-а… – протянула бабушка. – Ну и ладно. Я её покупала, когда с дедом разводиться собиралась. Тебе год был. Значит, ей сорок семь. Разбилась – и шут с ней, – и бабушка пошла в комнату.

Там она потом говорила мне:
– Испугался меня папа твой из-за сковородки… Эх, Юра, Юрочка, это всё такая ерунда… Наталья, как думаешь, простит меня твой папа? Ведь всю жизнь считала его неудачником. Не то в жизни я удачей-то считала! Уйду, а на том свете как без него буду? Не то мы в детях успехом считаем.

Она повторяла эту мысль, когда я вносила табурет с едой в её комнату.

Папа хотел отремонтировать коляску, чтобы мне легче было возить бабушке еду в комнату, но коляска ремонту не подлежала.

– Юра, туалет!

Папа вставал сзади, брал бабушку за талию, и они шли «паровозиком».

– Юра! Селёдки бы копчёной.

И папа молча надевал брюки и шёл за селёдкой.

Она съела кусочек.

– Не хочу больше. Трудно есть, – а потом мне: – Наташка, что же ты мне не сказала, что три часа ночи? В три ночи я погнала сына за этой треклятой селёдкой! Хоть бы слово сказал! Что же вы из меня изверга делаете?
– Папа, зачем ты пошёл среди ночи за селёдкой? – спрашиваю.
– Думал, порадуется. Очень она селёдку любила. Не получилось.

Упала, папа поднимает.

– Ой, а я уж обрадовалась, что померла и это меня ангелы несут. А это ты, Юрочка… Так и есть, ты – ангел.
– Каждый пальчик мне помыл, каждый пальчик распарил, – хвасталась она подруге тёте Лиде после бани.
– Там тебе бабушка оды поёт, какой ты классный банщик, – говорила я ему.
– Стаж! – отвечал папа, хитро и одновременно гордо улыбаясь.
– Наталья, передай Юре, когда меня не будет: виновата я перед ним. Бог мне уж всё открыл. Эх, Юрочка, Юра…
– Вот ты сидишь с ней, – говорила отцу соседка Надя, – так вся жизнь мимо и проходит.
– Да. А так-то я обычно после работы сразу в клуб или на балет, – шутил отец.

На Масленицу бабушка велела печь блины, и папа усердно взбивал тесто, чтобы не было комочков.

– Да мало ли какие у больного человека капризы, – качала головой тётя Лида.
– Она просила испечь блины, – отрезал папа.
– Какие блины вкусные! – говорила вечером бабушка. – Теперь и умирать не страшно, и оставлять вас – справитесь. И вареники Наталья какие вкусные сделала. Молодец!

Угу. До этого я выбросила в ведро две неудавшиеся партии этих вареников.

Потом она снилась ему, просила прощения, а он не мог понять за что.

Он пережил её только на год.

И вот сейчас я развешиваю сушиться пелёнки своей кошки Верёвки. На днях купила какую-то суперпелёнку, которую достаточно просто губкой протирать. Соседка зашла по делу, увидела.

– Да усыпи ты её, и всё!
– Верёвка, иди сюда. Вот тебе суперпелёнка, ложись.

Легла, прямо по центру – она уже всё знает. А мне не на балет и не в театр.

Спасибо, папа, за ту селёдку в три часа ночи, за ту сковородку и за те блины. Пригодился урок, спасибо!