– Сергей Владимирович, говорят, вы выросли в одном доме с Владимиром Высоцким.
– В соседнем. Во время войны в наш дом попала бомба. Это случилось днём, когда все ушли на работу, поэтому все выжили. А взамен моему деду власти предоставили сарай – старую добротную купеческую постройку из камня, с высоким потолком. Дед собственноручно обустроил этот сарай. Так у нас появился одноэтажный дом, а в нём – две квартиры. Даже туалет был внутри. Район – исторический. Вокруг стояли «абрикосовские» дома из красного кирпича, построенные промышленниками Абрикосовыми в конце ХIХ – начале XX века для сотрудников фабрик и заводов. В основном для инженеров. Так что мы жили в «цивилизованной» части Москвы. Если смотреть сегодняшними глазами, то и квартиры там были очень хорошие. Хотя и коммунальные.

– Правда ли, что вас вырастила бабушка?
– Бабушка действительно меня растила, и я провёл с ней не только детство, но и юность. Она дожила до восьмидесяти лет. А папа с нами не жил. Мама повторно вышла замуж, но родители работали с утра до вечера. Бабушка постоянно находилась со мной, потом устроилась работать в соседний детский сад, и только после этого меня туда взяли.

– Детство получилось дворовое? Читала, что вы начали курить в семь лет.
– Да, в детстве собирали «бычки» во дворе. Мы были шпаной с Переяславки (Большая и Малая Переяславские улицы в Москве. – Ред.). Но, правда, никакой банды не сколотили, и потасовок у меня в детстве не случалось. Нас ведь было очень мало, во всём дворе – всего четыре мальчика, причём разного возраста. А когда мне исполнилось двенадцать, семья и вовсе переехала.

– Как в вашей жизни появилась музыка?
– В четвёртом классе меня от школы направили в Дом пионеров учиться на горниста, ведь в пионерской организации должен быть горнист. Я очень быстро всему научился, но там вдобавок действовал духовой оркестр, и я к ним напросился. Руководитель, Даниил Матвеевич Черток, предложил мне играть на кларнете. Потом были музыкальная школа, музыкальное училище, однако всё началось с этого детского оркестра.

– А первая известность к вам пришла, когда вы играли в культовой группе восьмидесятых «Автограф».
– В «Автограф» я пришёл в 1986 году, мне было двадцать шесть. За плечами оказались армия, университет, группа «Здравствуй, песня» и группа «Москва». Даже в ресторанах успел поработать. Но вообще-то популярность по-настоящему пришла, когда я уже был солистом группы «Моральный кодекс». Это 1990 год. Наш первый выход в эфир.

– Рок выбрал вас или вы его?
– Я выбрал рок, потому что это направление тогда было самым модным. Мне хотелось быть популярным, нравиться девчонкам. Да мы и воспитывались на западном роке! Я осознанно присоединился к ребятам-музыкантам, которые хотели сделать группу «на экспорт». Сочиняли композиции на английском. Солист у них был канадец, но он перестал появляться на репетициях, и мы решили работать на русском языке. Так родился «Моральный кодекс». Мы создали песни «До свидания, мама», «Я тебя люблю» и стали известной московской группой.

– Рок начинался как музыка протеста. Но этого нельзя сказать о песнях «Морального кодекса».
– Протест против чего? Рок ведь вырос в буржуазном обществе, и западные музыканты выступали против социальных устоев, избыточного потребления, против церкви, наконец. У нас же всё обстояло иначе. Конечно, могли найтись и свои темы для протеста, но ведь мы увлеклись этой музыкой в двенадцати-четырнадцатилетнем возрасте. Мы не знали иностранных языков и совершенно не понимали, о чём поют рок-звёзды, против чего они протестуют. Кстати, позднее выяснилось, что собственно протеста там было очень мало. Протест выражался скорее в музыкальной форме, в подаче, игре, темпераменте, жёсткости звучания. Я уж не говорю о музыкальном экстремизме вроде тяжёлого рока и хеви-метала. Так что социальный протест рок-музыки – это, в общем-то, обычная проблема отцов и детей. Отцы загоняют детей домой спать, а те не хотят. Такой протест, конечно, безобиден.

– Значит, рок – это подростковая музыка.
– Вы совершенно правы, она была подростковая. И когда я её слушал, сам был подростком. Но она осталась со мной на всю жизнь. Хотя я уже пенсионер, ведь мне седьмой десяток.

– Вы всю жизнь в роке. Но в последнее время стали выступать с классическими произведениями, советскими шлягерами. Почему?
– Просто это красивая музыка, она мне нравится, я ей пропитан с детства. Когда-то мы брезгливо относились к отечественной музыке, все хотели быть «ледзеппелинами», «диппаплами» и «битлами». Но когда взрослеешь, то оцениваешь всё по-другому. Советские песни – то немногое, что было хорошего в нашем прошлом. Я сам, будучи юношей, конечно, слушал «голоса Америки», но я был абсолютно советский человек. И играл в оркестре, репертуар которого составляли песни советских композиторов. Между прочим, эту музыку создавали образованные, подготовленные, талантливые профессионалы. Так что их песни будут жить вечно.

– Почитав ваши интервью, с удивлением обнаружила, что вы атеист.
– Православный атеист. Я не верю в Бога, но уважаю традиции. Был воцерковлён в детстве, понимаю всё в богослужении, но я не верю.

– А во что вы верите?
– В человеческий разум, в эволюцию. Как бы ни пытались разные люди её тормозить, эволюция идёт, в том числе социальная. Просто в масштабах одной жизни человека эволюция не заметна. Шестьсот-семьсот лет нужно, чтобы увидеть, как изменяется биологический вид.

– Вы считаете, что современные люди умнее, чем наши предки семьсот лет назад?
– Конечно. Но умнее стали не те, которых вы встречаете на улице, а учёные! У нас учёные задвинуты в тёмный чулан, мы их редко видим и слышим, вот в чём дело. К сожалению, так происходит во всём мире.

– А кто для вас образец современного учёного?
– Я поклонник Григория Перельмана. Восторгаюсь этим великим русским математиком еврейского происхождения. Он прославил русскую математическую школу на весь мир, круче него пока никого нет. Но кто этому радуется? Только тот, кто понимает. Кстати, Перельман ещё и музыкант, он скрипач. В юности перед ним стояла дилемма – поступать в Ленинградскую консерваторию или на мехмат ЛГУ. Вообще, есть тесная взаимосвязь между музыкой и математикой, между рациональным мышлением и эмоциями, между способностью к анализу и художественным восприятием. Успешное решение математической задачи – это самое крутое эмоциональное наслаждение, какое только может быть!

– Не верю, что слышу это от музыканта, который привык работать с чувствами. А как же мистика музыки?
– Никакой музыкальной мистики для меня не существует. Просто берёшь свою эмоцию и воплощаешь её в виде музыкального произведения. У людей организмы одинаково устроены, и наверняка найдётся какой-нибудь человек, эмоции которого резонируют с твоими. Вот и всё. Благодаря мозгу человек легко может облечь своё чувство в музыкальную форму. Так, в общем, и родилось искусство.

– Вы сейчас разрушаете всё волшебство!
– Ну хорошо, давайте будем считать это волшебством, ведь это так романтично. Но мне кажется, настоящее понимание любви и её рациональное объяснение – делают любовь ещё сильнее. Уходит страх непонимания, и от этого появляется больше удовольствия.

– Вы окончили физико-математическую школу, учились в МГУ и сейчас говорите о математике. Дружите с этой наукой?
– Нет, конечно, я очень давно бросил ею заниматься. Но имею понимание квантовой механики и знаю людей, которые достигли в ней редчайших результатов. Я тоже в своём деле достиг уровня, для многих непостижимого. Но для меня авторитет науки непререкаем. И нет ничего более романтического, чем бесконечность познания. А весь эмоциональный фон, которым окружено знание, достался нам от предков-обезьян.

– А как вы объясните, что многие учёные, в том числе математики и физики, в конце жизни приходили к Богу, к вере?
– Объясню старческой деменцией. А может, человек пытается чем-нибудь себя успокоить. Но лично я не знаю учёных, которые верят в Бога.

– Когда верующему человеку плохо, он молится. А вы что делаете?
– Пользуюсь антидепрессантом. Принимаю таблетку и беру в руки кларнет. Занимаюсь на инструменте. Плаваю в бассейне. Для меня это разновидность молитвы. Потому что, молясь, человек всё равно общается сам с собой.

– И вот таким образом вы затронули тему здорового образа жизни…
– Поверьте, у меня очень больной образ жизни! Но я знаю точно, что лучше быть богатым и здоровым, желательно ещё и молодым, чем больным, бедным и старым. Но у всех разные понятия о здоровом образе жизни. В моём понимании здоровье – это когда у меня прекрасно звучит голос, когда я, выходя на сцену, абсолютно свободно управляю голосовым аппаратом, получаю удовольствие от пения и музицирования вообще. Просто в моём возрасте ко всему этому надо готовиться – ходить в бассейн, на пилатес, на массаж, а ещё в косметический салон – морду свою старую чистить. Я не могу в неопрятном виде выйти к людям, которые меня любят и которые пришли на концерт, заплатив деньги. Такого нельзя допускать.

– Вижу, вы с уважением относитесь к зрителям.
– Для меня люди – это главное. Именно они моя Родина. Я объездил весь мир и раньше даже хотел попробовать пожить в другой стране. Мне везде удавалось найти с местными общий язык, ведь музыка интернациональна. И всё равно лучше всего я чувствую себя в Москве. Я люблю свой город и люблю свою Родину. Хотя моей Родиной постепенно становится вся планета. Я учился в таких заведениях, где привыкли смотреть далеко вперёд. Мы ведь жили взглядом в будущее. Мечтали о счастье для всего человечества.

– Вы замечаете, как сейчас меняется наша страна?
– Страна меняется очень давно, с 22 июня 1941 года. В тот день мы осознали себя нацией.

– У вас четверо детей. Младшему, Петру, четырнадцать лет. Все дети увлечены музыкой?
– Старший сын Илья – музыкальный продюсер, записывает артистов, работает в разных странах. Он окончил музыкальный колледж и Московский университет. Образованный человек. Человек мира, как и я. Но наш дом – здесь. Дочь Наталья уже восемь лет находится в США. Мы с ней вместе никогда не жили, она родилась вне брака. Однако это моя дочь, я её очень люблю и поддерживаю. Она учится в Нью-Йорке в киношколе. Во время пандемии прилетала домой. Другая дочь, Анна, тоже ведёт самостоятельный образ жизни, работает в клубах, сочиняет стихи, у неё есть группа. В общем, она – хипстер.

– С татушками и пирсингом? Как к этому относитесь?
– Плохо! Я с детства мечтал быть разведчиком! В разведку с татуировками не берут. (Смеётся.) И в Японию не въедешь с татуировками – это запрещено. Если татуирован, значит, ты якудза какая-то, принадлежишь к криминальной группировке. Там много чего запрещено. Но я там ещё не был.

– Чем увлекается младший сын?
– Пётр ещё школьник. Окончил музыкальную школу по классу фортепьяно, очень этим счастлив – не надо больше играть. Занимается математикой, водным поло и боксом. Он становится всё выше и выше ростом, и я понимаю, что скоро с ним уже не поспоришь. (Смеётся.) Не надо задавать боксёрам вопросы, на которые они не могут ответить словами.

– На ваших страницах в интернете стоит фото пуделя, которого зовут Симба.
– Предпочитаю размещать его фотографию, потому что у него сейчас более приятная внешность, чем у меня. Я уже не той приятной наружности, какую имел сорок лет назад. А Симба – красавец и чемпион. Он у нас в семье – вожак стаи. Мы – приматы, а он – более высший разум. Мы уже четыре года вместе, и он всё понимает.

– Вы с такой печалью говорите о своём возрасте. Но ведь можно стареть красиво и счастливо.
– Конечно! Примером тому – наши потрясающие советские актрисы, которые старели очень красиво и благородно, что является следствием их внутреннего аристократизма. Ведь аристократизм – это прежде всего нравственный стержень, который и отражается на лице.

– А какие ещё преимущества у старости?
– Пенсионерам не надо работать! Кайф! Я-то успел вовремя «соскочить» до пенсионной реформы. Уже пенсионер, но, конечно, работающий. Вообще, пенсия – это возможность отключить режим самоуничтожения. Ведь он включается у нас ещё в детстве, и мы всю жизнь работаем на износ. Однако в зрелом возрасте наступает пора корректировать свои действия, включать режим энергосбережения, и тогда появляется шанс пожить подольше. Конечно, количество нейронов головного мозга с возрастом не увеличивается, но если человек интеллектуально активен, если он двигается, поддерживает мелкую моторику (музыкальные инструменты в этом смысле хорошо помогают), то это – способ продлить жизнь и повысить её качество. И потом, что сказал всем нам Иисус Иосифович? «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Вот тот, кто арифметику учил, знает, какое действие в этой формуле надо совершить первым.

– Возлюбить себя.
– А уже потом этой любовью делиться со всеми окружающими, и окружающие будут хотеть твоей любви. Благородной, искренней и честной любви. Так что не надо корёжить себя.

– Вы освоили науку любви к себе?
– Нет. Внутри меня всегда двое – я и моя обезьяна. Так что обращение Иисуса адресовано именно мне.

– А в чём проявляется любовь к себе?
– Не оставлять о себе плохого впечатления. Прежде всего у самого себя. Не поступать так, чтобы потом стыдиться. Нести себя в окружающий мир с достоинством. Не лениться. Быть опрятным, доброжелательным, трудолюбивым. И любить людей, вкладываться в людей. Когда вы окружаете себя хорошими людьми, то вместе с ними можете материально освоить весь мир. А вот если вы всю жизнь будете вкладываться лишь в материальное, то так с материей и останетесь. Люди – вот что самое ценное.