Бабка Любка, как её называли во дворе, старушка далеко за восемьдесят, жила весьма скромно, можно даже сказать, аскетично. Жаловалась на маленькую пенсию. Да и откуда возьмётся большая у бывшей нянечки детского сада? Питалась Любка кашей да супом, мяса не ела – не по зубам оно, да и зубов давно нет. Иногда баловала себя куриным бёдрышком или жареным хеком, который в советское время являлся основным блюдом в рыбный день.

Вещей новых не покупала, одежды советских времён и так целый шкаф – носить не переносить. Больше и не надо, да и привыкла она к своим вещичкам, в них удобно, уютно, спокойно. Любое новшество в таком возрасте – стресс. Хотя некоторые её товарки, ненамного моложе, рассекают по-спортивному со скандинавскими палками. И пускай! Она со своей тростью походит, это ещё деда покойного костыль – деревянный, прочный, устойчивый. Правда, вид у бабульки был неопрятный: вечно ходила в выцветших заношенных фланелевых халатах. Редким гостям хотелось поскорее постирать их или просто выбросить.

Стиральной машины у Любки отродясь не бывало: бельё кипятилось с хозяйственным мылом в старой выварке – убойное средство. И мылась им, и умывалась. А что, дёшево да сердито. Чайник кипятила на газовой плите, экономя электричество.

Мебель образца семидесятых годов ютилась по углам давно не видевшей ремонта квартирки. «Ты б хоть позвала кого-нибудь побелить и подкрасить», – советовали подружки. Незачем, ей и так хорошо – всё равно глаза не видят ни грязи, ни паутины.

Сервант с пыльной посудой давно не открывался, но чёрно-белый телевизор на четырёх ножках исправно работал. Вечерами бабка Любка придвигала табуретку почти вплотную к экрану – слепая совсем! Включала на максимальную громкость, чтобы разобрать речь героев любимых сериалов на фоне шума в голове. Соседи стучали в стены и потолок, но и этого она не слышала.

Любовь Ивановна про себя осуждала ровесниц – артритные пальцы унизаны кольцами, на сморщенных ушах болтаются серьги. Вот умора, одна в парике во двор вышла – дамочка-старушка! Дорогущий слуховой аппарат, вставные белые зубы, как у молодого коня, в выцветших глазах – новые хрусталики. У некоторых на запястьях новомодные «умные» браслеты. Идёт такая пионерка-пенсионерка резво, как на батарейках «Энерджайзер», на ручку поглядывает, считает шаги и калории. Или сидит с подружками на лавочке, а часики напоминают: «Вставай! Двигайся!»

Детки о своих мамочках пекутся, подарками заваливают, пакеты с гостинцами таскают. А у неё, бабки Любки, никого нет, некому заботиться. Может, и был кто, но об этом она молчала. Все считали её бедной, одинокой, брошенной. Жалели, старались помочь. Любка подачки принимала с благодарностью, потупив глаза, ни от чего не отказывалась. А окружающие проникались сознанием собственной доброты и отзывчивости.

Посиделки у подъезда начинались и заканчивались обсуждением соседей, всегда переходившим в осуждение. Вон, глядите-ка, Антонина по прозвищу Активистка мимо прошла, нос задрала! Спешит она, видите ли, на собрание ветеранов – никак не угомонится. Получила статус «ребёнок войны», поэтому ни за квартиру, ни за проезд не платит. Понятно, теперь можно и по митингам скакать! И со спины выглядит как девочка – в строгом сером костюме с георгиевской ленточкой в петлице, сухонькая, седенькая, хоть в кино снимай. Не то что они, разложили телеса по лавочкам.

Васильевну тоже на сходку не затащишь – у неё шестеро внуков, сидит по очереди то с одним, то с другим. Идёт по двору, а за ней выводок: кто в коляске, кто за ручку, кто сам вокруг бегает.

– Чем же ты их, бабка, кормишь? Видать, родители харчи таскают?
– Нет, сама готовлю: то борща наварю, то блинчиков нажарю, то пирожков затею. С детей грех тянуть, у них семьи большие, им самим помогать нужно. Я с пенсии стараюсь всем по кругу гостинец выделить – пусть потом вспоминают. Пенсию заработала приличную за вредный стаж. Да ещё после восьмидесяти добавили. Грех жаловаться.

Любка таких разговоров не поддерживала, неодобрительно морщила лоб. Нечего табор приваживать! Сами нарожали, пусть сами и поднимают, пашут, зарабатывают.

Как-то раз весной задержалась Любовь Ивановна напротив продовольственного магазина. Пригревало весеннее солнышко, уходить не хотелось. Во дворе-то у них тень, снег ещё не сошёл – а тут благодать! Так и стояла, жмурясь, наслаждаясь.

Вдруг к ней свернул седенький дедок, проходивший мимо. Тронул за плечо:
– Ты что, бабка, просто так тут торчишь? Бросай шапку на землю, сейчас тебе накидают! Обычно нищие так стоят.

Хотел пошутить, но Ивановна призадумалась: а почему бы и нет? Было бы неплохо.

В тот день она вернулась домой в хорошем настроении. Разделась, передохнула, попила чайку и решила себя порадовать, устроить праздник. Прямо светилась вся от возбуждающего предвкушения. Весна ли так подействовала, или дедок приглянулся? А может, сладкий чай растопил сердце.

Сморщенное лицо расправилось в улыбке. В подслеповатых глазах блеснул солнечный зайчик. Бабка Любка подошла к дивану, выдвинула из-под него ящик и присела на табуретку. Стала глядеть на то, что там лежало и являлось смыслом и счастьем всей её жизни. Смотрела, как смотрят на ребёнка или на любимого.

Сверху накинуто старенькое пальтецо. Ниже – гора тряпья, ветхая обувь. А под ними три больших старых прозрачных пакета, перевязанных поясками от халатов, полные банковских купюр. Пачки советских рублей и трёшек, перетянутые резинками, стопки красных червонцев и, чуть потоньше, фиолетовых четвертаков. Притиснутые друг к другу, лежали кирпичики постперестроечных упаковок – тех, что носили сумками и мешками. Присутствовали и современные купюры, аккуратно сложенные знак к знаку. Мелодия единственной любви – даже не любви, а страсти к накоплению – заполняла старое сердце, заставляла биться бешеной птицей внутри ветхой клетки.

Любка вспоминала, как молодая мама кутала в старую шаль плечики дочки в стылом доме. Обещала, что скоро вернётся отец с калыма, привезёт много денег, и они украсят ими ёлку, купят мандаринов и шоколадных конфет: «Любушка-голубушка, вот тогда мы заживём!» Время шло, отец уезжал и возвращался, а обещанные богатства так и не появлялись в полупустом жилище. «Потерпи, доченька, вот ещё немного подкопим…»

А потом выросшая Люба с радостным возбуждением ждала скромной получки в своём детском садике. Заранее планировала, на что будет жить, а что отложит – как мама.

Сначала девушка мечтала о нарядах, потом, став постарше, – о шубе, даче. Желания обуревали сильные, но где бы сейчас были эти вещи? Шубу давно бы побила моль, а дача нынче и подавно не нужна. А пачки денег – вот они: лежат перед ней, суля все радости жизни. Любовь Ивановна может купить себе всё что захочет, питаться деликатесами и путешествовать, вставить зубы и прооперировать глаза, приобрести современные телевизор, стиралку и слуховой аппарат.

Улыбка тронула старческие губы. Солнечный зайчик скрылся из глаз. Радостное возбуждение сменилось покоем и усталостью.

«Где была бы теперь та шуба? Да и зачем мне куда-то ехать? И вообще – к чему тратиться?»

Любка в последний раз оглядела свои сокровища. Прикинула, сколько добавит сюда с ближайшей пенсии, а на что будет существовать. «Ничего, проживу потихоньку, с голоду не помру». Накинула древнее пальто на пакеты, задвинула ящик и включила телевизор. Шёл любимый сериал.