– Самые искренние и горькие слёзы у меня знаете когда случились? – вспоминал батюшка. – Мне было одиннадцать. Жил у нас тогда кот Проша. Самый обычный дворовый кот. Типичный мужик. Жил так, как Бог ему и велел: выходил гулять, возвращался домой, пил, ел, ловил мышей, отсыпался и дальше бежал выполнять заповедь «плодитесь и размножайтесь».

Он был на три человеческих года младше меня. Любил безумно, всегда спал со мной. И я его. Но, знаете, какой-то снисходительной любовью. Такой привязанностью к животным обычно страдают многие православные. Мне льстило, что Прошка из всех выбрал именно меня, ведь никакой выгоды он от этого не имел. Кормила его бабушка, вдобавок лечила, когда он возвращался домой из любовных походов, слегка покалеченный соперниками.

Не помню, по какому поводу мои друзья-пацаны гурьбой собрались тогда в нашем доме. Среди них был один мальчик, Ромка Никитин, как сказали бы сейчас – неформальный лидер. Мне льстило, что Ромка пришёл ко мне в гости, однако вскоре начало происходить то, что я никак не ожидал ни от него, ни от себя.

Ромка начал издеваться над Прошкой. Сперва словесно, потом стал его мять. Мне было страшно за кота, но почему-то ещё больше я боялся прослыть мямлей в глазах Ромки. Я сам стал тискать Прошу, даже дал ему несколько подзатыльников, покрикивал, тыкал мордой в миску, пытаясь насильно заставить пить воду.

Проша весь сжался, превратился в безвольную тряпку у меня в руках. А я всё больше распалялся, вошёл в азарт. Сперва Ромка хвалил меня, а потом ему эта забава надоела, и мы переключились на другое. Прошка, поджав уши, убежал под диван и просидел там до утра.

Тогда я даже не подумал, что предаю любящее меня существо, воспользовался властью над ним, глумился над тем, кто меня полюбил. Издевался над беспомощным котом лишь ради того, чтобы выглядеть крутым перед лидером. Оказался полным трусом, не защитил своего Прошку. А ведь родители меня воспитывали добрым, чутким человеком, никто в нашем доме никогда не проявлял жестокость к животным. Откуда появилась эта уродливая угодливость чужим по сути людям? Откуда взялась во мне вся эта гниль?

Проша обиделся на меня. Не подходил, отказывался спать рядом, выбегал из комнаты, когда я там появлялся. Родители не замечали этих перемен, а я им ничего не рассказывал. Мне было гадко. Я понимал, сколько во мне скопилось грязи, и пытался загладить свою вину, договориться с совестью.

Стал подлизываться к коту. Напрямую приласкать не мог – Прошка избегал меня. Поэтому я стал тихонько подкупать его: подкладывал в миску то колбаску, то котлетку, но мои взятки коту были не нужны. Дары оставались нетронутыми.

Через некоторое весьма короткое время после того бесстыдства я заболел. Температура под сорок, одышка, очень тяжело дышать. Почему-то опухли руки. Меня поили таблетками от аллергии. Но на второй день мучений я понял, что со мной случилось: мне так и не пришло в голову извиниться перед Прошей. Я подумал: значит, умру в наказание.
И вот уже ночь. Чувствовал себя очень плохо. И вдруг ощутил в ногах, как мягко пошевелилось одеяло. Знакомый силуэт. Проша! Он подошёл к моему лицу и лёг рядом. Включил свой «мотор», замурчал. Я не смел пошевелиться – от стыда, боли и счастья. И тут я заревел. Всхлипывал, рыдал так, как не рыдал больше никогда.

Я обнимал и целовал кота, которого бессовестно предал в угоду толпе, тупому стадному чувству. Только и мог говорить: «Прости, прости меня». Кот вытирал шерстью мои слёзы, тёрся о мои щёки. Он обнял лапами мою руку, и я выключился.

А утром проснулся совершенно здоровым. Родные подумали, что всему виной обыкновенный приступ аллергии. Тогда с детьми так не носились, как теперь.

Я зашёл на кухню и увидел, как наш Прохор спокойно пил молоко. Я погладил кота, взглянул на него и вдруг увидел в его глазах совершенную любовь – бессловесную, безусловную, нелогичную, необъяснимую. Так, наверное, смотрит на нас Бог.

– Вот такие дела, – подытожил священник. – А вы ещё спрашиваете, почему братьев меньших так тяжело отпускать из этой жизни. Как раз по этой причине. Потому что Господь на нас через них смотрит.

Батюшка опустил на меня епитрахиль и перекрестил: «С Богом!»