Погода была пасмурная, почти невесомый дождь туманно висел в воздухе, скапливаясь на голых сучьях деревьев в крупные блестящие капли. Я стоял на автобусной остановке, ни о чём не думая, как бы подстраиваясь под поведение природы, которая, казалось, дремала.

И вот среди этого сонного движения жизни возникла почти невероятная картина: из глубины двора к остановке бежали три дворняги, запряжённые наподобие лошадиной тройки в садовую тележку, а следом торопливо и размашисто шагал высокий старик с белой бородой.

Попав со двора на улицу, собаки растерянно сбились в кучу. Вожак ещё стоял на месте, а пристяжные, путая постромки, закрутились, словно пытались ухватить собственный хвост. С взлохмаченной мокрой шерстью выглядели они жалко, и было видно, что очень смущены и нелепостью своего положения, и взглядами незнакомых людей. Подошёл хозяин, и, пока разбирал постромки, они торопливо лизали ему руки и смотрели снизу доверчиво, с виноватой покорностью, не понимая, зачем их заставляют заниматься таким странным делом и в чём смысл этой игры.

Наведя порядок, старик зашагал дальше, держась в стороне от тротуара. Собаки быстро обогнали его, но, пробежав немного, потерянно замерли, страшась, видимо, долго оставаться без опеки хозяина. Всё повторилось: снова замелькали собачьи тела и хвосты, а нагнувшийся старик принялся распутывать постромки. Ни озлобленности, ни даже раздражения на непонятливость животных, как это случается в подобных ситуациях, у старика не было.

– Журка, стой. Милка, замри, – утешительно выговаривал он собачкам, и те начинали извиваться и ласкаться сверх меры, усиливая общую неразбериху.

Теперь стало видно, чем нагружена тележка. В ней лежали какие-то тряпки, железки, коробки, пакеты – всё, что обычно собирают на помойках бездомные. Всё, что потом пригодится в хозяйстве или можно сдать в приёмный пункт.

Было совершенно непонятно, кто этот старик на самом деле. На бездомного он не походил, одет, хотя и очень бедно, но чисто – в резиновые полу-сапоги и потёртый матерчатый плащ, делавший его ещё выше. И выглядел он в свои лет семьдесят далеко не больным. Двигался широким бодрым шагом, взбивая при ходьбе полы длинного плаща. Да и зачем, спрашивается, полуголодному бездомному держать при себе столько собак, запрягая в тележку, которую без труда он мог катить и сам?

Подобными вопросами, наверное, задавались и прохожие. Увиденное выглядело настолько необычно, что одни, только взглянув, быстро отводили глаза, не желая терзать своё сердце видом несчастных, задёрганных животных и непонятного старика. Видимо, улавливали во всём этом жизненную трагедию, ввергнувшую человека в его теперешнее состояние и вынудившую зачем-то собирать мусор.

Другие, наоборот, посмеивались, углядев в собачьей упряжке только сценку из циркового номера, и радовались возможности отвлечься от пасмурного сырого дня, от мороси, накрывшей шапкой окрестные дома, мост через реку, широкое полотно самой реки с отражавшимися белокаменными стенами кремля и Троицкого собора.

Старик добрался до перекрёстка и остановился у светофора, придерживая собак. Загорелся зелёный, он перешёл дорогу в сторону сквера, и вскоре его прямую спину закрыло потоком сорвавшихся с места машин.

Всё это время я простоял, не обращая внимания на автобусы. Отъехали 22-й, 25-й, 30-й маршруты, следующие к моему дому на Запсковье, и, только когда старик окончательно скрылся в сквере, я очнулся и огляделся по сторонам.

Я по-прежнему находился на остановке, думал о старике и жалел, что ничего не знаю о нём. Было в его поведении что-то задорное, мальчишеское, словно он продолжал начатую ещё в детстве игру, не испытывая при этом, в отличие от своих собак, ни неловкости из-за своего положения, ни смущения от избытка стороннего внимания. Так самозабвенно могут вести себя только заигравшиеся дети.

Если его поведение удивительно, подумал я, то и жизнь была удивительной, может быть, горькой, может – счастливой и по сей день исполненной какого-то смысла, неведомого нам. И жизнь его, задев краем, промелькнула сейчас мимо, заставив меня взволноваться, заглянуть внутрь себя.

Заглянуть и увидеть, что всё, чем я когда-то жил, о чём с восторгом мечтал, что переживал, остро чувствуя юность, с особой силой улавливая события, запахи, цвета мира, – всё куда-то ушло, оставив усталость.
Я заволновался ещё больше, не зная, как поступить, и наконец бросился к перекрёстку. Необходимо догнать старика и если не остановить, то хотя бы ещё раз взглянуть на него, чтобы понять тайну его молодой бодрости, и тогда, возможно, разобраться в себе.

Я нетерпеливо ждал у светофора, а когда через минуту выскочил в сквер, старика уже не было.