Стояло лето, уже с утра здорово припекало. Рыжий чертёнок Гарик коварно подкрался к разомлевшему на солнышке бульмастифу Ерохе и азартно вцепился ему в ухо. Бульмастиф заорал благим матом и кинулся в погоню за хулиганом. Однако гонки были недолгими – котёнок юркнул в гигантскую гору пней, сваленных на участке, и затаился там, недосягаемый для 70-килограммового пса.

Михеич оказался медно-загорелым, кряжистым седым стариканом. Осмотрел дрова, спросил, сколько готовы заплатить. Мы с женой назвали сумму. Михеич почесал седой ёжик, крякнул и согласился.
– По рукам, – но тут же указал на рыжего Гарика, уже мирно дремавшего в обнимку с Ерошей, и добавил требовательно: – И котёнок в придачу!
Мы с женой радостно переглянулись, потому как уже и не знали, куда пристроить трёхмесячного бандита.
Михеич оголился до пояса, поплевал на мозолистые ладони и взялся за колун.

Мельчает наша порода Чебаковых, жаловался он, лихо расправляясь с сучковатыми пнями.
– Дед Леонтий Гаврилыч плотником был, всю жизнь дома строил по деревням. В мои годы мог по два бревна взять на загривок и переть их с лесной делянки до села. Мог в одиночку бревно поднять на свой рост и выше, когда сруб складывал. Даже в восемьдесят, когда силёнок поубавилось, брёвна уже не тягал, но сидел наверху, на срубе, ладил стены. А вот мне такое уже не под силу, хотя всего-то семьдесят четыре…
Родился Николай Михеич за Уралом, в большом сибирском селе. Отец сгинул в 42-м под Сталинградом, но дед с фронта вернулся целёхонек – ни царапины. Он-то и приохотил внука к плотницкому ремеслу.
– Запомни, Николаша, как в народе говорят: «Кто ладно строит, тот дорого стоит». Освоишь топор – голодным не останешься. Да и в почёте будешь – не всякому дано ладный дом срубить.
Топорную науку Николаша освоил вдумчиво и досконально. Ко дню своей отправки в армию они на паях с дедом уже сложили односельчанам несколько завидных изб. Дед не мог нарадоваться на внука: не только работник заводной, но и башковитый, соображает, как сподручнее выполнить заказ. Иной раз зорче деда видит плотницкое решение.

После армии Николай сразу же женился. Антонина, любовь юности, дождалась его со службы, как и обещала. Скоро родился сынок, Петруша. Но счастье было недолгим. Осенним вечером Тоня шла из сельпо с полной сумкой, и её насмерть зашиб на полуторке пьяный колхозный водитель.
Николаю об этом, пряча глаза, сообщил дед. Никто другой с такой вестью пожаловать к нему не рискнул.
Молодой вдовец поиграл желваками, вышел во двор, взялся за рукоятку топора. Вскочил на мотоцикл и помчался на центральную усадьбу – там в кутузке содержался виновник. Габаритный милиционер едва успел среагировать, перехватил обезумевшего мужика, рвавшегося с топором к двери-решётке, за которой сидел водитель. Тот тут же окончательно протрезвел и заблажил молитвы… А участковый затолкал Николая в свой кабинет по соседству, выкатил глаза и рявкнул, указывая на стул:
– Сядь! Самосуда не допущу. На суде сам выступлю – добьюсь наказания. Максимального!
Николай обмяк, опустился на стул. Участковый поглядел на него, полез в шкаф, достал бутылку водки. Налил в два стакана по половинке.
– Выпей, Коля. Полегчает. Да и я с тобой.
Николай выпил одним духом, не чувствуя вкуса, повесил голову. Страж порядка снова забулькал в стакан. Тогда плотник поднял на него глаза, полные беззвучных слёз, хлопнул ладонь по казённому сукну стола.
– Всё, хватит! У меня дома сынишка, девять месяцев всего. Нажираться мне теперь нельзя, – и добавил треснувшим голосом: – А Тоня моя ведь беременная была, по второму разу…
Участковый мгновенно вспотел, в ошеломлении снял фуражку, матюгнулся сквозь зубы. Николай встал, вышел из кабинета, на секунду остановился у двери-решётки. Виновник-шофёр опять истово забожился. Коля ничего не сказал, плюнул в него и вышел прочь, саданув дверью.

Через месяц после похорон он с Петрушей в охапку катил на поезде к дальней родне в Ростовскую область. Не было у него вариантов – никто из сибирской родни не мог принять Петьку. У всех работа, хозяйство, скотина, своих семеро по лавкам. В ясли такого махонького брать отказались наотрез.
– Что ж мне, самому в няньки идти? Работу бросать? Да и не умею я с такой мелюзгой обращаться, – сокрушался Николай.
Тогда дед и посоветовал: езжай к нашим на юг. Там твоя двоюродная тётка живёт, Ягвеха, она не работает, по хозяйству колотится. Приглядит заодно и за пацаном. Николай с ней списался, получил согласие и поехал.
В шахтёрском городке родня встретила его душевно. Сама тётка Ягвеха, по-нашему Евгения Алексеевна, в маленького Петьку прямо влюбилась. Николай уже на следующий день устроился на шахту. Быстро освоил горняцкое ремесло.
– Попивал я тогда крепко, но не буйно, – признаётся Михеич, орудуя колуном. – Мог три дня пить, неделю. Тогда уж бригадир приходил, урезонивал. Мол, давай заканчивай, Коля, с бутылкой целоваться, что-то ты забуксовал. Пора, брат, на работу.
Николай шёл в баню, отпаивался изюмовым квасом, рассольчиком капустным и на другой день уже спускался в забой. В смену выдавал на-гора по 230 процентов плана, нагонял «пробуксовку». В общем, ходил в передовиках, с доски почёта не слезал. Да и на сберкнижке сумма становилась всё солиднее.
– Работал всегда один, да и сейчас в помощниках не нуждаюсь. Ни на какого помощника нельзя рассчитывать, как на себя, согласен? Обязательно рано или поздно подведёт, накосячит. А я привык дорожить своим именем, отвечать за своё дело.
Зачастила к тётке Ягвехе дочка её знакомой, симпатяга Дашенька. Всё тетёшкалась с Петькой, а уж Петька, едва её завидев, пускал счастливые пузыри. Николаю она, конечно, понравилась – справная деваха. Да и красивая, чего греха таить. А он ведь мужик всегда был не только крепкий, но и прямой, что твоя становая балка.
– Выходи за меня, – рубанул однажды плотник Даше напрямик.
– За шахтёра? Не пойду, – твёрдо ответила она. – Я уже одного близкого схоронила, брат у меня погиб в забое. Вдовой остаться не хочу.
Николай ни секунды не раздумывал: раз так – увольняюсь!
Так они и поженились. И уехали обратно в Россию, в нашу среднюю полосу.
– А в забое и я чуть не погиб за те полтора года, что горнячил. Завалило однажды, трое суток вчетвером куковали. Воздушный шланг нам проткнули, а ни поесть, ни попить ничего не было. Но самое-то ужасное… – Михеич понижает голос до зловещего шёпота, – до ветру сходить некуда, представляешь? Клетушка три на четыре метра. Гадили в углу. А я всю дорогу мужик чистоплотный, таким уж мать воспитала. До сих пор тот запашок помню… Недавно вон смотрю, как в Чили шахтёров достали из забоя. Два месяца просидели. С одной стороны – мураши по коже: как они выдержали, сердешные? А с другой – какой у них там аромат стоял, представляешь?

Строить дом первому сыну, Пете, он стал, едва пацан пошёл в школу. «Не хочу я превращать свой дом в балаган! Пусть дети живут отдельно. Главное дело для отца какое? Дать достойное жильё, а уж в жизни дети пусть устраиваются сами». И подарил Петру дом на совершеннолетие. Добротный пятистенок, хоть сейчас селись и семью заводи.
Но старший сын Пётр, видимо, не для сельской жизни родился. Теперь он известный человек в областных управленческих кругах. Выучился в университете, до всего дошёл своим умом. Но как-то по разговору чувствуется, что Михеич его, своего первенца, не больно жалует. Ну начальник, ну чёрт с горы – не это он ценит в людях.
– Начальником сейчас можно стать и без особой башковитости, – говорит, – если сумеешь по головам пройти. А ещё проще – по партийной линии, как при Союзе. Только когда башковитых в партии не осталось – и Союза не стало. Вот тебе и урок для нынешних партийцев.
Но стоит послушать, как он говорит о втором сыне, Фёдоре.
– Федька мастак по технике всякой. И в кого только такой пошёл? Мы ведь, Чебаковы, с деревом привыкли работать, не в технике ковыряться. Ещё в тринадцать лет присмотрел у соседа мотоцикл – битый, старый…
Стоял себе этот агрегат, мирно ржавел на задах соседского участка. Федя на него долго облизывался, пока наконец по осени не упросил соседа отдать драндулет. Сосед согласился, помог откатить чудо техники времён войны на чебаковский двор. И всё! В сарае пропал Федя, мать не могла дозваться сына на обед. Разобрал он этот агрегат до винтика. Ковырялся до самозабвения, сам вытачивал сожранные ржавчиной детали, налаживал двигатель. Летом, на каникулах, ни один парень на деревне не мог похвастаться таким богатством – мотоциклом на ходу. Кстати, сказать, больше всего любила с ним кататься Зойка, языкастая, ехидная одноклассница. На ней и женился, отслужив в танковых войсках. А мотоцикл служил хозяину ещё десяток годов. Пока, уже работая механизатором в совхозе, Фёдор не купил себе новый.
– Двое мальчишек у них с Зойкой, погодки, головастые тоже ребята! – видно, что Михеичу приятно о них говорить. – Оба по электротехнике пошли – спорят до хрипоты про всякие схемы, чего-то там электронное паяют, собирают. Матери своей вон пылесос сами сделали – сосёт лучше покупного. В прошлом году своими руками мне насосную станцию собрали. Раньше-то мы со старухой из колодца и готовили, и баню топили, и грядки поливали. А теперь автоматика! Кнопку нажал – и хоть залейся.

Зашёл Михеич однажды к Нинке, дочке своей любимой, младшенькой. В доме шум, крик, внук Володька зарёванный до синевы.
– Я им: что такое? Оказывается, Вовка опять «пару» по математике схлопотал. Я пацанёнка гулять отправил, а сам вкатил родителям ума куда следует. Вы что же, говорю, делаете, а? Нет у парня склонности к вашей математике, отвяжитесь, оставьте ему детство. Набычились в ответ…
Любимая дочь при поддержке мужа наскочила на отца. Мол, чего ж хорошего, если Вовка неучем вырастет? Простейшие уравнения не может решить – стыдоба! Ну Михеич им и разъяснил авторитетно свою позицию.
– Арифметику знает? Сложить-вычесть, разделить-умножить умеет? Всё, на жизнь хватит. Хороший человек не математикой измеряется, а характером. А характер у Вовки золотой. И руки из правильного места растут – весь в меня! И отстаньте от пацана. Вот если бы по-русски не умел грамотно писать – сам бы ему всыпал по первое число.
Начальников разного калибра Михеич не жалует. Говорит, никудышные начальники пошли. Раньше как было? Управу на руководящего вора или хама можно было найти – к вышестоящему обратиться или по партийной линии продёрнуть. А сегодня, пока сам обормота на место не поставишь, толку не будет.
– Четыре года назад был у нас председатель совхоза – дурак дураком, хоть и немолодой уже. А в то лето дожди лили без передыху. Дороги развезло, речка наша, сам знаешь, по щиколотку, и та из берегов вышла. Ну и на скотном дворе, у коровников, жижи было по колено. Так этот баран-председатель ничего лучше не придумал, как навоз в пруд спустить. Всё, пропал пруд. Ни рыбёшки с тех пор нет, ни детишкам искупаться нельзя. Мужики с бабами поматерились – и только. Но я этому дураку морду тогда набок своротил. Он меня до гроба будет помнить… Уехал он, конечно, после этого, из председателей ушёл. На пенсии сейчас где-то в соседнем районе.
– И в милицию не нажаловался? – поразился я.
– Как же! Приходил участковый, поговорили с ним. «Твоя правда, Михеич, – сказал, – но протокол я обязан составить. Если в район председатель жаловаться не пойдёт – я этому протоколу тоже хода не дам».
Прошлой зимой Михеич нагнал шороху на поселковую власть. А заодно и трактористам местным досталось. Дороги настолько плохо стали чистить – ни проехать по сугробам, ни пройти. Глава поселения вилять стал, мол, нету средств на солярку, трактора на последнем издыхании и вообще – дороги чистить полагается раз в неделю, не чаще.
– Я со знакомым из Федулова договорился, взял у него «Беларусь» с «забралом» и с утра пораньше нагрёб у входа в управу такую гору снега – два дня расчищали. Грозились мне пятнадцать суток припаять. А я им – только попробуйте! Так снегом завалю ваш гадюшник, что до весны у меня войти не сможете, будете в отпуску за свой счёт. И трактористам сказал: если увижу, что кое-как чистите, солярку экономите, чтобы потом халтурить налево, – руки оторву.
Михеич своего добился. Посёлок в прошедшую зиму чистили на совесть.
– Мне интересно, когда в государстве порядок настанет, ты не знаешь? Вот и я не знаю. В районной больнице белья постельного не найдёшь, кормят какими-то отбросами. У меня друг сейчас лежит, с сердцем. Я ж его и отвозил, так врач в приёмном покое сразу сказал: нужных лекарств нет, придётся вам их покупать. Я до главврача дошёл, собирался и ему врезать… правду-матку. Он руками развёл: Николай Михеич, ну нет у больницы средств, чтобы по таким ценам запасы препаратов создать. А сам чуть не плачет. Я к губернатору собираюсь. Хочу у него в глаза спросить – как же так? Я и телевизор смотрю, и газеты читаю. У нас вроде бы медицина финансируется в полном объёме, какие-то дикие миллиарды на неё отпускаются. Почему же в больницах – шаром покати?
В общем, раз в три дня Михеич ездит в больницу с полными сумками. Везёт другу домашнюю еду, смену белья, лекарства.

За два дня Михеич потюкал три машины берёзовых чурбаков – я только успевал их складывать под навес.
– А у вас, Николай Михеич, пенсия совсем маленькая? Потому и дрова колете по дворам?
Старик надул губы:
– Я к кому попало не пойду топором махать. А вы с женой мне понравились, даром что бывшие москвичи. Ну а деньги…
Оказывается, свою пенсию, по местным меркам и впрямь немаленькую, Михеич до копейки отдаёт супруге Даше. Но тут такой карамболь намечается… Один из любимых внуков, Станислав, собирается жениться.
– Вот я ему втихаря на хороший костюм и зарабатываю. Пусть от деда подарок будет. Женимся не каждый день, так что всё должно быть на высшем уровне. Согласен? У невесты семья богатая, отец фермер, он дочку оденет как царевну. Мои ему не чета. Но и Стась у меня не должен в грязь лицом ударить – будет выглядеть солидно. Правда, пока он об этой моей задумке не знает.
От ужина Михеич отказался: «Моя жена так готовит, что я гостях уж и забыл когда ел, ребята. Не обижайтесь уж на старика». Он ловко поймал на участке рыжего котёнка Гарика, посадил его на заднее сиденье стареньких «Жигулей» и уехал, помахав нам рукой.
Зимой, подкладывая дрова в печку, я буду вспоминать Михеича. Всё-таки есть в деревнях у нас люди, которые несут тепло в нашу жизнь. В прямом и переносном смысле слова.