И казалось, их разговор неисчерпаем.

А когда подошли к её подъезду, смолкли. Остановились под молодым каштаном, сквозь его лапы-звёзды золотым куполом пал на них свет единственного фонаря. Встретились глазами в молчании – её огромные карие, его огромные зелёные – потупились в смущении.
Дальше так балансировать невыносимо, пора было делать решающий шаг.

Вперёд или назад?

Если бы в этот час вздумалось выйти из дома какому-нибудь полуночному жильцу, то при взгляде на этих двоих не возникло бы у него никаких сомнений – всё стало бы ясно любому. Любому, но только не им самим.

Но всё уже было решено за них где-то там, наверху, выше каштановых звёзд под фонарным куполом, где-то там, среди звёзд всамделишных под куполом небесным.

Он шагнул ей навстречу.

Она подалась к нему.

Но он не отважился и сгрёб её в охапку как-то неловко, прощаясь почти по-солдатски.

Всё рухнуло в миг. Она отстранилась. На её холодный, насмешливый взгляд он ответил скучающим тоном:
– Ну, пока. Побегу на электричку.
– Давай. Спать хочу, умираю.

Разошлись стремительно. В дверях подъезда она всё-таки оглянулась, но возвращаться – плохая примета. Войдя в квартиру, бросилась на кровать не раздеваясь, зарылась лицом в подушку: «Дура! Дурак! Мальчишка!»

В комнату заглянула встревоженная мама, запахивая надетый наизнанку халат.
– Половина второго ночи! Где тебя носило?
– Полвторого? – она вскочила с кровати. – Электрички уже не ходят!

Ринулась из комнаты, на ходу поцеловав растерянную маму: «Люблю тебя!» – отщёлкнула дверной замок.

Долго искать его не пришлось: сидел, нахохлившись, на конечной автобуса.
– Генка!
– Инга? – всеми силами он пытался скрыть переполнявшее его счастье.
– Мама меня отругала за тебя. Сказала привести.

Он сидел на полу в изголовье её постели. Она спала, он смотрел на неё и не мог насмотреться. И не смел коснуться даже волос, растрёпанных по подушке. И последняя любопытная звезда, прежде чем покинуть утренний небосвод, бросила в окно прощальный взгляд, чтобы запомнить, на чём закончилась первая страница предстоящего им романа.

«Зверуха, – нежно прошептал он спящей девушке. – Зверуха моя».

Усмехнулась звезда и померкла. И рассвело.

В ту сочную августовскую ночь на звёздном небосводе был полный аншлаг, планеты сгрудились в созвездия и, затаив дыхание, смотрели на Землю, в один маленький старый двор, спавший у самого моря.

По призрачно-белым полотнам сохнущего во дворе белья мелькнула тень.
– Эй, вы!.. Вы!.. Спите?! – вспорол ночную тишину резкий женский хохот. – А ну-ка, вылезайте из своих ячеек коммунальных! Я нисколечко вас не боюсь, рожи мещанские!

Хохочущая женщина заметалась по бельевым лабиринтам, маня к себе кого-то из темноты.
– Посмотри, что это! Это же панталоны! Боже мой, пан-та-лоны! Да ведь ими можно застелить двуспальную постель!.. А это от них бюстгальтер, вероятно!.. Мамочки, какое бесстыдство – вывешивать на всеобщее обозрение свои туалеты!.. Признавайся, Геночка, это бельё твоей любовницы? Ты сам его ей выбирал? И я, и я хочу такое же! Где отовариваются местные гетеры, в военторге за углом? Господи, кальсоны, трусы – святая простота! А сколько простыней… Я, кажется, догадалась – у вас общественная брачная ночь… брачный субботник… Но какой кошмар, ведь ни одной, ни одной же девственницы!

Женщина была пьяна, она спотыкалась, повисая на простынях, обрывала верёвки и путалась в белье.
– Геночка, я похожа на раввина? По-моему, я оч-чень похожа на раввина!.. Иди сюда, радость моя, здесь как раз комплект – пара шапочек для парочки раввинов-симпатюлек!

К барахтающейся в белье женщине пробрался мужчина и, сорвав с её головы соседский лифчик, тихо сказал:
– Прекрати орать, весь двор разбудишь.
– Ну и прелестно! Мы купим шампанского и устроим всем двором танцы-манцы в неглиже! Э-гей! Кто бежит в магазин, граждане? Чур, не я! Чур, не я! – женщина шлёпнулась на землю.

Мужчина схватил её за руку и рывком поднял на подгибающиеся ноги.
– Не ори, я сказал!

Бледная как смерть, она прошипела:
– Чего же ты испугался, любимый? Кого? А, так ты – трус?
– Никого. Я никого не испугался, – процедил он сквозь зубы.
– А, так, значит, ты смелый? – они стояли лицом к лицу, женщина перестала шататься. – Значит, ты – смелый! Ну, что же, молодец! – она добродушно потрепала его по щеке. – Молодец, как солёный огурец!.. Ну, тогда держись: А-а! Ка-ра-ул! На по-омощь, граждане!

Она закричала так громко и пронзительно, что мужчина непроизвольно отшатнулся, но тут же схватил женщину и прижал её лицо к своей груди.

От того, как отчаянно она стала биться, а непрекращающийся крик её сделался совсем глухим, было понятно, что прижал он женщину слишком сильно, наверное, даже больно. Наконец женщина сдалась и умолкла. Только тогда он её отпустил.
– Ты мне его чуть не сломал, – сообщила она мрачно, потирая свой нос, и вдруг размахнулась и ударила его в ухо. – Сволочь!

Мужчина поморщился и схватил её за руку.
– Если ты не заткнёшься, то…
– То что? – живо подхватила женщина и захохотала громче прежнего, и в хохоте её было что-то безумное. – Ну, что будет, если я не заткнусь? Ты затолкаешь мне в рот эти панталоны? Ты задушишь меня вот этим лифчиком?

Мужчина молчал.

Женщина обвила руками его шею и произнесла жалобно:
– Поцелуй меня?.. Обними, пожалуйста. Мне плохо… Очень-очень плохо твоей бедной Зверухе!

Мужчина высвободился из её внезапных объятий.
– Я всё тебе сказал.
– Нет, нет! Я умоляю! – запричитала женщина, по щекам её побежали чёрные змейки туши, и стала она похожа на Пьеро в своём белом платье. – Ну, почему?! Почему?!
– Пойдём, я провожу тебя до гостиницы.
– Ну по-че-му?.. Я никуда не пойду! Я приехала к тебе! Мне столько сил это стоило! Ну почему? Обратной дороги у меня нет… у меня теперь ничего нет… Какой ужас – ведь я не могу жить без тебя!
– Инга, – сказал он совсем просто. – Инга, я тебя не люблю.

Женщина прекратила рыдать.
– Не любишь?.. Стоп. Секундочку. Я не поняла, что ты мне сейчас сказал.
– Я тебя не люблю.
– Нет, не может быть… Я тебе не верю! Ну что ты?.. Посмотри мне в глаза… А теперь повтори ещё раз… Нет, подожди, подумай хорошенько.
– Инга, я не люблю тебя. Сколько бы раз я это ни повторил – смысл не изменится.

Она завыла шёпотом, словно не соображала ничего, хотя, по-видимому, честно пыталась осознать его слова. Она хватала себя за лицо, по-бабьи, как это делают на похоронах, бормотала что-то невнятное, то поглядывала с ужасом на мужчину, то куда-то вниз, то – снова на него, и протяжно выла.
– Ладно, перестань. Ты что, с ума сошла совсем? – он взял её за плечо и тихонько потряс.
– Ты что, вообще никогда не любил меня? – потрясённо спросила она, точно прокрутила только что в голове всю свою жизнь.
– Да, я любил тебя! Я очень любил тебя… тогда! Но всё кончилось! Умерло! Выгорело! Ты… Короче, я не люблю тебя больше, и хватит об этом!.. Надевай свою туфлю… Куда ты её бросила?

Он нагнулся и стал разбирать груды белья в поисках потерянной туфли. Она смотрела на него тупо, покачиваясь, как дерево. Вдруг вспомнила что-то и оживилась:
– Постой, как же? Ты же целовал меня сегодня на пляже? Ты же целовал меня… Мы же с тобой там, в гостинице… и на пляже… Как?.. Я не понимаю.
– Да, но только потому, что ты этого хотела!
– Как это – я? А ты… ты, что же, не хотел? Как же ты тогда это делал, господи… усилием воли?

И вдруг он закричал, бросая на землю скомканные простыни, он кричал и был похож на затравленного зверя.
– Да, я хотел тебя! Хотел! Всё, довольна? Я хотел тебя и в гостинице, и на пляже, и теперь, возможно, хочу! В конце концов, я столько лет с тобой прожил! Но только я больше не люблю тебя! – внезапно он заговорил умоляюще. – Миленькая моя, девочка моя, ну пойми же ты, что – всё! Всё! Я не люблю тебя, не люб-лю!!!

Женщина внимательно его выслушала, потом вся подобралась, сжалась пружиной и стремительно, как пуля, влетела в него: она била его наотмашь, била кулаками по груди, по плечам, рычала и плакала.

Он только увёртывался и угрюмо отражал удары.

Женщина устала, замерла, набрала в лёгкие воздуха, размахнулась снова и больно ударилась о его быстро выброшенную вперёд руку, вскрикнула и со всей силы врезала острым каблуком оставшейся туфли по его ноге, где-то пониже колена.

Он оттолкнул её, и она упала обратно на кучи белья, выла и выкрикивала жуткие ругательства.

Он молча держался за ногу – удар оказался очень болезненным.

Женщина захлёбывалась слезами и, казалось, уже не вынырнет из этого солёного потока. Он хромая приблизился к ней.
– Инга, успокойся. Успокойся, пожалуйста. Пойдём, сейчас вызовут милицию.

Он хотел поднять её на ноги, но женщина вырывалась, оседая мешком и продолжая рыдать. Тогда он устало, но сильно ударил её по лицу.
Она тут же умолкла, уставившись на него, как на упавшего с луны верблюда, а наразглядывавшись, прохрипела сорванным голосом:
– Ты… ты меня ударил?
– Я тебя успокоил.
– Нет, ты ударил меня. Ты меня ударил!.. Подонок… Дрянь! Трус! Ублюдок! Свинья! Трус!.. Знаешь, кто ты?!
– Ты уже перечислила.

Он повернулся и быстро-быстро пошёл к своему подъезду, остановился уже на ступеньках, обернулся и сказал с отвращением:
– Ты же не женщина – посмотри на себя! На кого ты похожа! Я хочу забыть тебя поскорее, как кошмарный сон! – вошёл в подъезд и хлопнул дверью.
– Стоять! – прохрипела она. – Я сказала, стоять!

Казалось бы, после такого «стоять!» ждать уж тем более было нечего, но к совершеннейшему удовлетворению женщины он вернулся, подбежал к ней, она бросилась ему на шею, целуя его щёки, глаза, губы, плечи, заговорила быстро и отчаянно:
– Хорошо, хорошо, ты меня не любишь, ведь я же всё понимаю!.. Я и сама себя ненавижу! Но мне очень страшно… жить без тебя я совсем не могу, понимаешь? Тс-с! Послушай, я пробовала: другой мужчина – он, наверное, любит меня… деньги, всё… Но, золотой мой мальчик, ничего не может заменить мне нашу кухню, когда я сидела у тебя на коленях в сломанном кресле, мы пили дешёвое вино и смотрели старые фильмы! А наши прогулки по ночным московским улицам, мечты о своём доме!.. Я знаю, знаю, я во всём виновата, и всё, что я натворила, – только теперь… Но признайся, ведь и ты виноват, всё-всё-всё, молчу, ты не виноват! Только я, я одна во всём!.. Я просто любила тебя больше жизни, и это совсем не слова… Я всё знала, когда сюда ехала, в удачу я до конца не верила, поэтому решила – если не смогу вернуть тебя, то умру здесь, правда…
– Это уже шантаж, – измученный перепадами её настроений, он присел на землю и закурил.

Она опустилась на корточки рядом с ним.
– Дай и мне, что ли, сигарету.

Мужчина отдал ей свою, себе прикурил новую.
– Нет, мой миленький, это не шантаж. Если это случится, ты и не узнаешь даже.
– Не волнуйся, узнаю – город маленький… Фу, глупость какая!.. Всё это – блеф, когда собираются кончать с собой – не треплются об этом.
– Я только тебе, как самому близкому… Ты же никому не проболтаешься, правда? – она усмехнулась, сигарета сломалась в её дрожащих пальцах. – Это будет наш маленький секрет. Пожалуйста, дай ещё одну сигарету, видишь…

Он снова отдал ей свою докуренную до середины сигарету, а себе прикурил ещё одну.
– И что это за манера такая жлобская, – обиженно проворчала женщина, пристраиваясь к окурку. – Ладно, перед смертью не накуришься!
– Кстати, не много ли ты вещей привезла на смертный-то одр?
– Я привезла две наши любимые фотографии, все свои тетради, чтобы отдать тебе, потому что, когда я умру, всё это выкинут… Ещё тот рисунок, помнишь? Я его склеила, знаешь, вышло даже неплохо, эти рваные края… придают такой поэтический трепет… Думала, получится так же склеить и нашу жизнь.
– И всё это добро заняло пять чемоданов? Можно, после твоей смерти я сдам это в городской дворец творчества? Пусть пионеры поучатся!

Она усмехнулась мрачно, закашлялась дымом и вдруг поглядела на него совершенно лучистыми глазами.
– Послушай, я готова на всё: я буду доброй, послушной, правда-правда! Прости меня, конечно, я была дрянь… Я просто от бессильной злости… Я люблю тебя, и ничего у меня не выходит без тебя… Я боюсь просыпаться утром…
– Инга!
– …а с ним… с ним мы вообще спим в разных комнатах… Не веришь? Я специально так устроила. Зато я могу сворачивать твой старый плед и, обнимая его в темноте, представляю, что это ты…
– Ну и как, я не особенно донимаю тебя по ночам?
– Нет, ты держишься молодцом! Это я пристаю к тебе, беседую с тобой, желаю спокойной ночи, а потом опять пристаю, рассказывая, что произошло со мной за день… А однажды зимой я вышла на улицу и полночи вытаптывала следами твоё имя на снегу – получилось на целых три дома, с двенадцатого по пятнадцатый. Правда, криво, наверное, получилось – слишком большие буквы. Все днём ходили по ним, и не видел никто. Это можно было прочитать только с крыши или, наверное, с самолёта.
– Инга, не надо! Прости меня, но мне хорошо жить одному. Я задыхался с тобой. Я любил тебя как мог, но тебе надо было ещё, ещё сильнее!

Она послушно кивнула.
– Ну, всё, всё, не плачь, девочка моя! – он осторожно вытирал её бесконечные тихие слёзы.
– Скажи теперь ещё раз, что ты меня не любишь, – прошептала она, прижимаясь щекой к его щеке.

Он тяжело вздохнул и повторил:
– Я не люблю тебя, прости меня…

Она громко всхлипнула, но, спохватившись, что может снова его спугнуть, взяла себя в руки.
– Хорошо. Ну, вот и хорошо. Спасибо. Мне теперь даже легче. Ведь я знала, что ничего не исправлю. Знала, что еду попрощаться. Хотела – красиво, а видишь, опять не получилось… Никогда ничего у меня не получалось…
– Нет, почему же? Ты прекрасно выглядишь. Ты всегда была красивой, самой красивой. А сегодня… я был просто потрясён.
– Правда? Спасибо! – она по-детски хлюпнула носом. – Но ты всё равно запомнишь меня такой вот безобразной, как сейчас… Ты же сказал, что я не женщина…
– Ну-у! Ты тоже много чего говорила. Но если ты больше не будешь кричать и ругаться, я запомню тебя такой вот нежной и милой, как сейчас… Пойдём, я отведу тебя в гостиницу, ты ляжешь спать, а завтра спокойно уедешь.
– Я просто хотела убедиться, развеять иллюзии… И чемоданов у меня вовсе не пять, а один… Ты мне помог, очень помог… Теперь всё будет хорошо.

Он обнял её за плечи, огляделся тоскливо по сторонам – разбросанное бельё, как грязные сугробы, покрывало двор.

Она шла рядом с ним, покорно опустив голову с обвисшими волосами, прихрамывая на одном каблуке.

Он прислонил её к стене, вернулся к сваленному белью, отыскал среди него потерянную туфлю, подошёл к женщине и, присев на корточки, надел туфлю на босую ногу женщины, бережно погладил её тонкую голень.

Встретились глазами в молчании – её огромные карие, его огромные зелёные – потупились в смущении.

Дальше так балансировать было невыносимо, пора было делать решающий шаг. Вперёд или назад?
– Пойдём, – сказал он, – может быть, удастся поймать машину.
– Я люблю тебя, милый, – безжизненно пробормотала она.
– Идём, идём, мне завтра очень рано вставать.

Машину поймать удалось, просто повезло. В последний момент она наотрез отказалась, чтобы он ехал с ней до гостиницы.

С грустью и облегчением он смотрел вслед увозившей её старенькой «Волге», и всё, что он мог разглядеть впереди, – это светофоры, мигавшие жёлтым глазом в предрассветной дремоте, а тот предстоящий ей последний поворот за мысом Любви, где водитель не справится с управлением, можно было увидеть только с самолёта или, наверное, с маленькой любопытной звезды, не удержавшейся в небе и соскользнувшей куда-то в море. Ведь август – сезон звездопада.